Хотелось вернуться назад. И если не в бар Мадрида, где Алекс попробовал бы исправить собственную оплошность, то хотя бы в бальную залу, где он двумя часами ранее кружился в танце с Королевой червей, смеялся и пил шампанское. Сейчас он даже не вспомнит, почему ушел, почему вообще заговорил с незнакомцем, прекрасно зная, что в этом месте не может произойти ничего хорошего? Что вообще произошло? Почему внимательный и ласковый Зигфрид в одну секунду превратился в голодное до плоти животное? Возможно, у Искусителя были на то причины, но Алекс не мог найти причинно-следственных связей, будто бы их не было вовсе.
Сейчас он испытывал настоящий дикий страх. Никого и ничего в своей жизни он не боялся так, как этого мужчину. Он говорил, что убьет и это была не угроза, которую можно было пропустить мимо ушей как пустой звон. Это была констатация факта. Змею было действительно все равно, умрет ли звереныш нынешней ночью или останется страдать. При удобном случае он не задумываясь проткнет бешено колотящееся сердце Алекса, приговаривая его замолчать навсегда. Равнодушие это еще хуже чем ненависть, оно делает палача холодным и безучастным, не оставляя жертве ни единого шанса. Сможет ли что-то изменить его полное повиновение Искусителю? Алекс больше не верил в чудо, но у него не было другого выхода, кроме как подчиниться воли садиста и делать то, что он говорит. Может быть у него появится хоть один шанс на спасение.
Алекс медленно поднимается на колени, а затем и на ноги. Голова кружится и парень шатается как береза на ветру. Желудок вдруг скрутило, резкий приступ тошноты подступил к горлу. Возможно, излишки алкоголя дают о себе знать, а может Кройца просто на просто подводит выдержка, резкие запахи и боль настолько сильно повлияли на общее состояние. Парень тряханул головой и сделал глубокий вдох. Прижимая  ноющие кисти к свой влажной от пота и крови груди, он медленно идет к указанному креслу. Брюки по прежнему болтаются в районе лодыжек, мешая передвигаться, но не факт, что Александр двигался бы быстрее, будь его ноги свободны. Он останавливается позади кресла и аккуратно кладет руки на изящную витиеватую спинку кресла, так  чтобы меньше тревожить кровоточащие раны.
- Я все сделаю… Только прошу вас, не убивайте меня! – голос по прежнему дрожит, пожалуй, даже еще сильнее, чем раньше. Алекс старается сдерживать слезы, хотя бы чуть-чуть сохранить самообладание. Он внимательно, с мольбой в глазах смотрит на Змея, стараясь угадать, что же он сделает в следующую минуту.

Змей медленно подходит к креслу, около которого стоит  трясущийся загнанный зверь. В руках мужчины черный шелковый кушак, тот, что Алекс одевал на маскарад, изображая свободолюбивого храброго пирата. Александр невольно отстраняется, ожидая удара со стороны искусителя или удушливых объятий шелковой блестящей змеи. Но мужчина не бьет, а кушак аккуратно обвивает запястья парня на несколько раз, сначала одно, потом другое. Его длины достаточно, чтобы привязать невольника к креслу, крепко, на сколько это позволяет, легка, но невероятно прочная ткань. Алекс не смеет шевелиться, биться даже взглянуть в глаза Зигфриду, будто бы это взгляд вовсе не человека и даже не ядовитой рептилии, а как минимум смерти. Парня ужасно мондражит. В комнате тепло, даже жарко и дрожь вовсе не от холода. Болевой шок постепенно отступил и боль теперь практически невыносима. Любое прикосновение к обожженным ладоням взрывается жгучей болью, которую пожалуй нельзя сравнить ни с чем. Хочется плакать. Но парень усилием воли сдерживается. Он не знает, даже представить себе не может, что будет дальше, но теперь он не сможет сбежать, не сможет укрыться от ядовитого укуса искусителя или любого другого проявления его холодного, как сталь гнева. Он теперь накрепко привязан к изящному креслу из красного древа с бархатной обивкой и массивными подлокотниками. Такое не просто сдвинуть, тем более когда измученное тело покинули силы, как моральные, так и физические.
Алекс замирает, когда мужчина подходит к нему со спины, так близко, что можно кожей почувствовать его дыхание и жар, исходящий от его тела, все еще скрытое плотной чешуйчатой тканью. Александр чувствует невесомое прикосновение губ Искусителя к своему израненному плечу, ласковый танец влажного языка, собирающего рубиновые капли с покрытой испариной коже. Будто бы мужчина извинялся за содеянное, своими действиями старался загладить вину перед ни в чем неповинным зверенышем. Но нет. Еще один яростный укус заставляет Алекса рвануться в путах, протяжно выдохнув полу-крик, полу-стон. Путы удержали взбрыкнувшего зверя, а кресло лишь сдвинулось на сантиметр, слегка оцарапав ножками паркет. Алекс слизывает языком набежавшую в уголки израненных губ слюну, шумно сглатывает. Выдержка подводит его все сильнее, ноги подкашиваются, ему сложно стоять, как и молчать не проронив ни единого звука. Слабые стоны срываются с его губ, голова неимоверно кружиться, к горлу снова подкатывает тошнота.
- Облизывайте! – Голос мужчины раздается в голове эхом. Алекс нехотя опускает взор на предложенную рукоять изящного стека. Он не хочет облизывать, он не хочет касаться этого орудия, но делать нечего. Зигфрид слишком доступно поведал Кройцу, что ему будет за непослушание. Александр склоняет голову и открывает рот. Влажный язык выскакивает из жаркого зева и широко облизывает гладкую рукоять стека. Губы касаются ручки и пропускают его в рот, язык обнимает рукоять, густо смачивая ее слюной. Во рту горьковато-слоноватый привкус. Это занятие не кажется приятным Алексу, хотя оно, пожалуй, самое безобидное из всего, что произошло в этой комнате.

Александр заставил себя успокоиться. Хотя бы немного. Его все еще трясло, будто бы он находился сейчас на лютом холоде, горло сдавливали неприятные спазмы подкатывающей тошноты, но он больше не плакал. Он все еще боялся и это было видно по нему невооруженным глазом, это чувствовалось даже самым незначительным прикосновением к его коже. Он с трудом подавлял желание отстраниться от искусителя, поднесенная рука даже не касаясь отталкивала. Ласковые и нежные прикосновения пальцев к взмокшему затылку не производили должного эффекта. Вместо того чтобы расслабиться, принять похвалу, Кройц ощутимо напрягся, даже тонкие волоски по хребту встали дыбом
Он старался, очень старался облизывать подставленную рукоять стека. Старался на столько, на сколько мог, насколько позволял себе опуститься. Он определенно догадывался для чего он облизывает точеную рукоять орудия боли и самым правильным решением сейчас было бы внемлите саркастической шутке Змея, но Александр не мог этого сделать, ибо все это казалось ему отвратительным настолько, чтобы, вопреки собственному обещанию, снова встать на дыбы. Зигфриду показались старания невольника чрезвычайно ничтожными. Более-менее тихая и спокойная обстановка была нарушена гортанным бульканьем и яростными желудочными позывами. Мужчина протолкнул ручку стека внутрь влажного рта зверя, чуть было не касаясь гланд Алекса. Парень дернулся, но вторая рука, трепавшая загривок юноши молниеносно нырнула в копну спутанных волос. Пальцы впиваются в кожу головы, любое движение сопровождается яркой болью, сравнимой разве что с уколом тысячи иголок одновременно. Алекс тщетно пытается сделать глубокий вдох и подавить теперь уже нестерпимые позывы освободить расшалившийся желудок. Он делает несколько глубоких сосательных движений, выполняя немой приказ Змея. В один момент слюны во рту стало намного больше, а давление на корень языка твердого резного предмета не исчезло. Парень заметно побледнел, живот впал, стенки желудка стали неудержимо сильно сокращаться, выкачивая из желудка порции неперевареной пищи и желчи. Булькающие звуки усилились, каждый мускул в теле парня напрягся, наливаясь свинцом. Кройц понимает, что процесс уже не остановить и его сейчас стошнит. Возможно, этого Зигфрид и добивался, а может это случайное стечение обстоятельств? В любом случае, парень не мог позволить заблевать руку мужчины, понимая, что холодной ярости этого человека не будет предела. Мотнув головой в сторону, парню удается избавиться от давления стека и отвернуться. Спазмы становятся сильнее и парня рвет прямо на изящное дорогое кресло. В воздухе повис кислый запах рвоты и противные булькающие звуки. Вонючая жижа растеклась по бархатной спинке и заблоухала не самым приятным букетом ароматов. Алекс стоит чуть сгорбившись ожидая следующей порции рвоты и очередного удара. Дыхание сбито, губы чуть приоткрыты, с подбородка капает желтоватая слюна. Взгляд немного растерянный. Александр не имеет представления как ему поступить. Возможно, ему стоит просить прощения, но очередная порция рвоты неудержимо брызжет из приоткрытого рта.

Зигфрид недоволен, но не настолько, чтобы покрыть тело пленника алыми рубцами. Он выказывает, скорее наигранное неодобрение, которое впрочем так же ложно, как все что говорил Искуситель доверчивому Александру. Ладонь ложится на спину и давит, вынуждая фактически лечь на резную спинку кресла, которая болезненно вдавливается в живот, вызывая очередной, довольно сильный спазм. Алекс мало ел и поэтому изо рта течет только желчь, смешанная с обильной слюной. Голова кружится, ноги в буквальном смысле подкашиваются. Так бывает довольно часто. Вместе с рвотой уходят еще и силы. Сейчас в Алексе их практически не осталось. Только страх разгневать мужчину и неудержимая тяга к жизни заставляет Алекса делать практически невозможное, стоять и терпеть все, что взбредет в голову безумца.
Кройц как будто бы отключился. Всего на мгновение он отошел от реальности, погружаясь в притягательный мир бессознательного. На самом деле в нем было неуютно, темнота будто бы давила многотонным грузом, который невозможно было вынести, но по сравнению с реальностью, это было райскими кущами, не иначе. Однако, нежные ласковые прикосновения к подбородку возвращают Алекса на землю. Его по прежнему тошнит, позывы извергнуть содержимое желудка ослабли, но Алексу все так же плохо. Он позволяет снять зловонную слизь со своего лица и практически не протестует, когда пальцы резко погружаются в колечко анальных мышц. Ему немного больно, но это явно не сравнимо с его первым разом. Легкий дискомфорт не более. Как ни странно, но парень даже хочет этого. Пусть змей сполна насытится порабощенным телом, а затем отпустит жертву, так и не перебив ей гортань. Алексу хочется, чтобы все это закончилось. Ему хочется заслужить жизнь, которая все еще болтается на тонкой нитке судьбы.
Пальцы шевелятся внутри, растягивают вход. При других обстоятельствах такая грубая ласка могла бы даже понравится зверю. Возможно, он расценил бы это как заботу о партнере, но сейчас эта процедура была для него лишь никчемной прелюдией оттягивающей неизбежное. «Неизбежным» оказалась точеная ручка стека, который Зигфрид не выпускал из рук и которую с такой тщательностью сейчас облизывал Алекс. Она вошла на половину, раздвигая стенки кишечника. Она была немного толще, чем пальцы Змея и ее вторжение не осталось незамеченным. Тазовые мышцы напряглись, анус стал судорожно сокращаться, силясь вытолкнуть инородный предмет. Алекс тихонько застонал. Легкий дискомфорт перерастал в нечто большее, что со временем могло испортить и без того трудное существование Кройца.

Короткая ласка, жгучая боль, легшая поперек ноющих алых полос, прикосновение горячего влажного языка, ввинчивающийся в анус стек. Ощущения сменяются с неимоверной быстротой, то ослабляя бдительность зверя ласковостью, то снова добавляя в этот сладкий приторный коктейль немного перца. Рукоять тверда и холодна. Она не в силах ощутить насколько же сильно Алекс противится ее вторжению, насколько же сильно мышцы сжимаются, практически до судорог. Алекс невольно выгибается, приподнимается на цыпочках, стараясь уйти от неприятных ощущений, но намертво привязанные руки, не дают ему этого сделать. Звуки немного стихнувших стонов, снова нарастают. Алекс дергает бедрами из стороны в сторону. Он хочет попросить Зигфрида вытащить деревяшку, но не может вымолвить и слова, будто он в момент лишился языка. Отчего-то ему стыдно просить и он старается намекнуть о своем неудовольствии своими действиями. Впрочем, он и не надеется, что Зигфрид остановится. Каждое его действие вызывает ответное противодействие. Только дурак бы не догадался, что все попытки вырваться из капкана, лишь забавляет Змея, и оттого его желание растоптать и унизить жертву разгорается все сильнее. Самым простым решением было бы остаться безучастным к действиям мужчины, выражая поддельное равнодушие и отсутствие всякого интереса. Но Александр просто не мог. В душе он все еще недотрога и девственник, для которого мысль о насилии, по отношению к нему самому, нечто из ряда вон выходящее. Но он уже не плачет и не жалеет себя, он не пытается вразумить мучителя, не пытается купить его за больше деньги, не пытается капризно поджав губы, втолковать, что с ним так не поступают. В один момент он опустился из царей в самую грязь и увяз в ней по самое горло. И самым ужасным было осознать это. Будто бы мир в одно мгновение перевернулся с ног на голову и тот кто был богат и успешен превратились в ничто.
Зигфрид заговорил, встав практически в плотную к Кройцу. Его слова слишком ясно отозвались в голове парня неписанной истиной. Никогда – это очень много. Никогда, может показаться вечностью, для тех, кто яростно отвергает всякую мысль, что это вообще возможно. Этот вечер когда-нибудь закончится. Искуситель оставит Александра зализывать раны и уйдет из его жизни на неопределенный срок, а может навсегда. Но будут еще клиенты. Лучше или хуже него, это не важно. Важно, что они непременно буду, важно, что вот подобная ночь повториться еще и не раз. Страшно осознавать и больно. Но Александр выглядит безучастным и спокойным. Смирился? На вряд ли.
Между тем Зигфрид оставляет стек и уделяет больше внимания вялому члену Алекса. Прикосновение рук приятно, даже не отвратительно, как может показаться, но этого чертовски мало. Александр жутко боится разочаровать мужчину, но поделать ничего не может. Не сейчас. Он бы рад последовать старой истине «расслабься и получай удовольствие». Но мышцы сводит судорогой от ужасного напряжения, а все тело напиталось яростной и казалось бесконечной болью. Руки болят невыносимо. Раны не кровоточат, колотое ранение запеклось со стороны ладони, но от этого Кройцу ничуть не легче. Его руки изуродованы ожогами, лоскуты кожи липнут к поверхности спинки всякий раз, когда касаются ее. Пальцы на левой руке не шевелятся, Алексу даже больно подумать что такое вообще возможно. Он еле стоит на ногах и в его голове лишь одна мысль – Больно! Больно! БОЛЬНО!
Теплые прикосновения подушечек пальцев к головке и Александр вздрагивает. Он закрывает глаза и старается представить ласковые руки его самой незабываемой девушки. Ему сложно отрешиться, еще сложнее забыть о боли, но прикосновение к прошлому ему сейчас более чем необходимо. Она на полу меж его расставленных, ног, узкая ладонь с длинными наманикюренными пальчиками крепко обхватывает его член. Секунду она рассматривает его, примиряется, обдумывает свое первое действие. Она оттягивает кожицу с головки и робко касается ее губами. Легкий, почти целомудренный поцелуй, которого хватает, чтобы тело Александра начало реагировать. Напряжение немного спало и с искусанных избитых губ срывается полустон-полувздох.

Зигфрид нежен и ласков. Сейчас он стал таким же, как в самом начале, когда они вдвоем сидели у камина в бархатном гнезде. Будто бы этих пятнадцати, а то и тридцати минут, даже не существовало. Раскаленной решетки, холодного острия ножа, пронзающего податливое как масло тело, не было ударов, не было угроз. Человек загадка. Сложно даже представить, что может таиться в потаенных уголках человеческой души. Зигфрид создавал впечатление доброго отзывчивого человека. Алексу казалось, что немец понимает его, ведь в них обоих так много общего, в них течет одна и та же кровь. Но оказалось что под маской великодушия, скрывается чудовище, бессердечный монстр, способный растоптать все, что попадет под каблук его сапога. К чему проклинать Искусителя, когда Александр сам, добровольно, накинул себе на шею удушливые кольца Змея.
Негромкий голос мучителя, вывел Кройца из мира иллюзий. Вопрос, простой вопрос, заставил вновь подняться к горлу комку обиды. Алекс распахнул глаза, ставя жирную точку в своем ведении. Дернув плечом, которого, так или иначе, касалось дыхание мужчины, парень отвернул голову в противоположную сторону. Поджал губы, чтобы просто не заорать
А что вы хотели? Вы сами все испортили. Вы ведь знали, вы чувствовали меня, вы видели мое нетерпение. Я бы отдался Вам, раздвинул бы перед вами ноги, как распоследняя проститутка. Просто. Без принуждения. Теперь вы ходите лишить меня той крупицы свободы, что могу распоряжаться только я, даже со связанными руками. Неужели вам мало, неужели этого не достаточно, за ту цену, которую вы заплатили?
- Сколько? – внезапный, наверное, даже неуместный вопрос. Он прозвучал громко и четко, будто бы парень находился сейчас не в каминной зале, привязанный к крессу, склонившись над лужей блевотины и с рукояткой стека в собственной заднице, а где-нибудь на торгах по ценным бумагам, ни больше ни меньше.
– Вы заплатили за мои страдания? Я хочу знать, сколько стоит моя жизнь, сколько стоит каждая рана на моем теле! И что я еще должен сделать, чтобы отработать положенную сумму!? Что? – практически крик, с придыханием и полустоном. Внезапно к Алексу вновь возвращается способность говорить и выражать свое неудовольствия громкими и колкими словами, как он умеет, как никто другой. Гнев и обида затуманили разум, хочется кричать и рваться из пут, хочется перегрызть глотку мучителю, жадно глотать его кровь и победоносно отнять последний глоток воздуха жестким болезненным поцелуем. Парень дернулся, намереваясь высвободить руки и задушить Искусителя собственноручно, прямо здесь и сейчас. Внезапно открывшееся второе дыхание, однако, не прибавило строптивцу сил. Ткань лишь сильно натянулась, а дерево глухо заскрипело от напряжения.
- Вы правда думаете, что у меня встанет? СЕЙЧАС… - громкий акцент на слово – Когда моет тело рвет НАСТОЯЩАЯ не проходящая боль! Вы даже не представляете каково это!!! – на последнем слоге гнев угас, парень вдруг затих, уронив голову вперед…
- Просто сделайте, что хотели. Не требуйте от меня большего, чем я могу себе позволить…

Правда может быть очень неприятна, настолько, что каждое произнесенное слово, каждый жесть или всплеск эмоций, безжалостно режут слух и ложатся на сердце тяжелым камнем отчаянья. Сейчас искуситель смеялся над словами Алекса. В этом смехе не было и намека на злобу, но от того он был не менее неприятен. И слова – неожиданно сильный удар по самолюбию. Слышать о своих неудачах всегда неприятно, а о том что ты ничто просто отвратительно. Зигфрид бил Александра по самому уязвимому месту, по его гордости, которую он холил и лелеял на протяжении всей своей сознательной жизни. Алекс надеялся на другой ответ, ожидал внутреннего подъема от осознания того что так или иначе отнял деньги у этого ненормального садиста. Но оказалось, что его жизнь здесь ничего не стоит. Его тело, стройное и привлекательное не оценивается здесь ни на грош. Его, некогда успешного и влиятельного, беззаботного и богатого молодого человека ставят в одну линию с бездомным сбродом и дешевыми блядями. Как бы там ни было, как бы ярко не светили хрустальные люстры, как бы красочно и богато не были обставлены комнаты, это место ассоциировалось у Александра только со среднестатистическим борделем. Ни денег, ни прав, никакого шанса на светлое будущее.
Парень сжал зубы, стараясь сохранить самообладание и спокойствие. Не смог, моментально расклеился. Плечи задрожали, по щекам потекли редкие слезы.
- Возомнили себя богами? Решили, что можете ворочать судьбами как вздумается? Думаете, что имеете право распоряжаться чужими жизнями? Потому что иметете капитал и солидный счет в банке? – глухой всхлип – вы просто кучка неудачников, способных получить удовлетворения  лишь когда жертва связана. Пытаетесь самоутвердиться унижая другого человека! Я ненавижу вас, я проклинаю вас! – прошипел Кройц. Последняя фраза прозвучала как мантра, глубоко и отчетливо и в этой фразе в полной мере сосредоточилась вся ненависть, которая успела скопиться в душе этого юноши с того самого момента как он попал в этом место. Пожалуй, сильнее, чем Зигфрида он ненавидел больше только устроителя этого адского вертепа, тетра уродов, повелителя марионеток и рабов ситуации. Сейчас Алекс ничего не мог сделать, кроме как рычать на своего мучителя и оттого руки опускались от собственной беспомощности и никчемности. В одном Алекс был уверен на сотню процентов, что каждому человеку воздастся за его проступки. Он, Алекс Кройц, уже получил свое наказание, и лишь мысль о том, что когда-нибудь этот мужчина, который так и остался для юноши незнакомцем, получит сполна. И только это грело Александру душу.
Все это время рука, обнимающая член Александра неустанно трудилась, стараясь пробудить в строптивце хоть какие-то чувства. Вопреки всему, тело парня реагировало на ласку, пусть медленно и неуверенно, как шажки только что поднявшегося на ноги карапуза. Член конвульсивно подрагивал в такт сердцебиению, с каждой настойчивой лаской наливаясь кровью и силой. Вязкое тягучее желание разогрело пах, низ живота сводило еще мягкой, но уже навязчивой судорогой. Алекс был так занят своим душевным состоянием, что для осознания этого факта в голове невольника так и не нашлось места.
Не исключено, что побудителем следующей фразы было именно желание, растущее в животе и щекочущее внутренности
- Развяжите меня. Я не убегу. Вы сами прекрасно знаете, что я не смогу. – В этом была вся правда. Алекс просто больше не мог стоять на ногах, да еще согнувшись в три погибели. Боль и приступы тошноты отняли у парня массу сил. Удивительно как то еще не в пал в состоянии бреда, балансируя где-то на грани между пьяной действительностью и отключкой. Так довольно часто бывает, когда основательно проблюешься после знатной попойки. Вероятно, только боль держала юного любителя алкоголя в сознании.
- Я выполню… выполню все, что вы скажете, только позвольте мне сесть на пол – о кресле или диване, парень даже мечтать не мог. Он действительно был сейчас настроен на благоразумие. Испытывать терпения Змея, а тем более просить его показать ему НАСТОЯЩУЮ боль он не хотел. Все же не хотел, хотя в голове, ровно на секунду, вспыхнула гадкая мысль согласится и попросить смерти. Но это было бы слишком безрассудно даже в такой ситуации.
Подавив тяжелый вздох и шумно сглотнув набежавшую кислую слюну Алекс добавил
-  Я думаю это невысокая плата – веки слегка дрогнули, стряхивая с ресниц крошечные капельки соленой влаги. Все лицо мокрое, от слез и слюны подсыхающей на подбородке. Плечи опушены. Зверь устал, зверь согласился сотрудничать. Ему удалось немного расслабиться и унять дрожь. Кожа липкая от испарины и крови, грудь нервно вздрагивает при каждом глубоком вдохе. Дикая усталость и в контраст растущее всепоглощающее возбуждение, скопившееся меж расставленных ног.

- Это разные вещи – возразил Алекс. – Я бы никогда не поступил подобным образом! – Здесь парень лукавил. То, когда он говорил, что с радостью бы засунул кочергу в задницу де Реналю, можно было расценить как злую шутку, ведь парень говорил это легко, с улыбкой на лице. Но это было чистейшей правдой. Александр был чертовски зол, настолько, что мог бы стереть свои зубы в порошок. Этот человек был для него врагом номер один, которого он бы никогда не простил ни при каких обстоятельствах. Сначала он хотел его убить, выдумывал планы и способы реализации, просчитывал возможности, выкраивал удобные моменты. Но чем больше Кройц думал об этом, тем чаще его посещала другая, совершенно непостижимая мысль – Смерть это невысокая плата! И парень стал фантазировать на тему мести совсем другого характера. Он хотел, чтобы этот мужчина, такой высокомерный и властный, испытал все то, что пришлось испытать Алексу и что когда-либо испытывал каждый их запертых здесь мальчиков. Он хотел унизить де Реналя. И он желал, чтобы это видели все, не зависимо от положения в этом замке. Он действительно желал этого всеми фибрами своей души и в своих фантазиях он никогда не медлил и никогда не останавливался. Разумеется, на поставленный вопрос он ответил категорично нет, но на самом деле он не знал наверняка, как бы поступил. Сейчас он мог бы только с уверенностью сказать, что таких как его самый первый «любовник» здесь предостаточно и де Реналь теряется на их фоне и в их количестве.
Алекс все же поднял голову, но продолжал смотреть в другую сторону, будто бы боялся, что Зигфрид сможет разглядеть в его взгляде, что-то что прячется в самых потаенных уголках его сущности. На последующий вопрос он предпочел промолчать. Змей продолжал играть с ним в эту понравившуюся ему игру «вопрос-ответ», только вот сейчас Александр совсем не хотел с ним откровенничать. Конечно же, его задевало ровным счетом все то, что перечислил сейчас мужчина. Ему было больно осознавать, что его персона не стоит и гроша. Жаловаться на побои и травмы бесполезно, никому нет дела. Ставить условия тоже, нет смысла даже твердить о собственной значимости. Александра это задевало до глубины души, ведь он то знал себе цену. Он молод, красив, успешен. Даже здесь его персона весомей, чем все рабы вместе взятые. Он верил в это, он успокаивал свою самолюбие без конца повторяя про себя «Моя жизнь бесценна. БЕСЦЕННА»
Зигфрид же продолжал быть бесконечно нежным и как будто бы заботливым. Он покрывал спину и плечи зверя поцелуями, ласково, немного одобряюще, гладил того по выставленным ягодицам, в очередной раз проверяя их упругость. Другая рука все так же ласкает наливающийся тяжестью член. Впору расслабиться, постараться забыть о боли и наслаждаться. Но парень каждую минуту ждет резкого выпада, болезненного укола ножа или жадного укуса.
Озвучив свою скромную просьбу, Алекс и не надеялся на положительный ответ. Однако искуситель сжалился над зверенышем, позволив ему сменить положение и унятии дикую гнетущую усталость во всем теле. Как только путы были разорваны ярким горячим пламенем свечи, ноги Алекса подкосились, будто бы шелковый шарф был той соломинкой, которая позволяла юноше держаться на плаву все это время. Он бы непременно рухнул на пол, если бы Зигфрид вовремя не подхватил Алекса, отсрочив неизбежное падение. Мужчина опустил измученное тело на пол, не забыв подложить под взмокшие бедра пару тройку подушек, приподнимая зад юноши, с еле заметными теперь полосами от ремня на коже, доставшиеся парню несколько часов назад. Поза унизительна, но Кройцу особо жаловаться то не на что. Сейчас намного лучше и удобнее, можно унять дрожь в ногах от скопившегося напряжения, немного перевести дух и вдохнуть чистый, без желчных примесей воздух.
В тот же миг, под напором руки стек покидает, уже привыкшее к твердому предмету, анальное отверстие. Влажная дырочка судорожно сжимается, будто бы желая задержать в себе резную рукоять или же напротив, выплюнуть надоедливый предмет.
Алекс подавляет короткий стон. Его руки оказываются прижатыми к груди, так, что ладони оказываются скрытыми под вздрагивающим на каждом вдохе телом. Ему все еще больно, но теперь уже не так как те же двадцать минут назад. Боль стихает, давая возможность обратить внимание на свое тело, которое вопреки всему, все же реагировало на прикосновения к интимным местам.
Щеки звереныша залил яркий румянец.