- Видимо, чего-то все же не достает, раз Вы так решили распорядиться мной? – голос спокойный, негромкий, в такой тишине повышать его ни к чему. Каждый звук и без того режет слух и камнем падает на дно сердца, заставляя его замирать. Взгляд в спину с недоумением, почти с ненавистью.
Тот «отеческий поцелуй в висок», который всего несколько минут назад казался невозможной шуткой, все же пришелся к месту. Из всех ненавистных невольником господ этот, пожалуй, был самым ужасным. Столько ласковой непроницаемости Габриэль не встречал еще никогда. Невнимание – худшее из наказаний для раба. Но это! Это просто смешно. Явиться лично только для того, чтобы убедиться в том, что уличный пес умеет лаять и так же ходит на четырех лапах, как и каждый из тщательно отобранных кабелей на псарне?
Габриэль злился. Боже, как давно он не грешил этим. Самый настоящий гнев, заставляющий кровь вскипать, стягивающий каждую тонкую жилу в теле, пока расклеенный добела незримый, но слишком явно осязаемый язык лижет сердце. Снизу вверх, чтобы оно плясало и прыгало, как блажной мученик на костре. Еще раз мазнул по клапанам, неустанно и жадно качающим кровь, небрежно, с издевкой, как любое из сказанных новым Хозяином слов. Даже боль в «оттаивающих» после легкой пытки бандажом руках казалась сейчас чем-то совершенно незначительным. Все сместилось, пришло в движение, устремившись к самой темной, почти непроницаемой грани, которая, казалось, уже давно истерлась и перестала существовать. Где-то в глубине пустынных коридоров сознания, скомканных чувств, ритмов подгоняемого яростью сердца встрепенулось от долгого сна самолюбие.
Взгляд по-прежнему в спину, но уже старательно спокойный. Горит и бесится на дне темных глаз ничтожно малый, но живой огонь. Незаметно и слабо – его там не ждали, просто не на чем уже разгораться таким чувствам. Раб высушен до основания, спокойный и покорный всегда. И даже с этой пощечиной смирится.
Вот  только получить ответ... Сегодня он боялся смерти и, кажется, встретил ее. Вот она – стоит важной взлелеянной веками пыток и кровопролитий, но бледной и как будто прозрачной фигурой. И перед ней собственная ничтожность становится настолько трезво-очевидной, что хочется немедленно вскрыть себе вены, порвать горло чем угодно, хотя бы своим же распятьем, так кстати оставленным совсем рядом, на столе. Совершенное безразличие, достойное в прочем любого раба. Любого… Но не меня! Да откуда же эта блажь? Ведь отпустили. Впервые за долгое время без боли, без пыток, без унижений. Мой новый добрый Хозяин. Можно просто встать и уйти. Отпускает так просто…
Вот только невольник уже стоит на коленях, а значит, вопрос был задан, и это не игра ошалевшего от счастья воображения. Он недоволен тем, что его отпускают. Как бы не хотелось себя обмануть, как бы ласково не уговаривал разум короткими тупыми фразами, ответ на вопрос получить важнее всего. Почему ему так яростно отталкивающему свободу, всегда выпадает новый шанс почувствовать ее? Ведь научили служить, вилять задом и радоваться любой подачке с барского стола. Выбили, сровняли, выжгли все мысли о достоинстве и чести. И оставили жить... Кажется сильного, кажется разумного, но раба. Ведь все, что пришло в голову с этой острой как бритва у горла свободой – немедленно кинуться в ноги. Пусть сотне, пусть тысяче лютых голодных кабелей, но главное - привычно следовать чужой воле, тешить взоры и натертые похотью умы, воплощающие в жизнь самые тошнотворные и мерзкие фантазии. Он пришел служить, в точности исполнять приказы, читать желания между строк, внимать грязной ругани, находя в ней отголоски настроения и желаний.
Вместо этого - теплые ладони, растирающие застывшие руки, холодная насмешка в глазах, безликая улыбка, не выражающая ровным счетом ничего. И хочется снова вывести из себя, чтобы проверить – живой ли? Вот только глубокая и темная воронка, грань между двумя слишком разными мирами оставляет сомнение. Остаться одному, в покое – тоже желание, его нужно исполнить в точности, немедля. Габриэль рассеянно обвел взглядом комнату. Кажется, всего пара секунд прошло, а тишина уже внутренности выворачивает наизнанку, и злоба не утихает, но теперь уже – на самого себя.

Тишина. Бездыханный, залитый теплым и густым сиропом света покой, притаившийся в роскоши интерьера и чужих сладковатых запахах. Мир словно замер, и только скорый стук сердца отсчитывал тягучие, словно свежие капли меда  минуты. Габриэль дышал медленно и ровно, максимально напрягая слух, ощущая, как кровь стынет в ожидании слов Мастера, как легко сосет под ложечкой, и, кажется, каждый волосок на затылке приподнимается, поддавшись общему волнению тела.
Тьма стучала в стекла, зная точно, что безнадежно проигрывает новому дню. Ночь из последних сил ломилась в высокие окна, пытаясь укрыться в замке, будто знала, что здесь ее встретят как королеву. Казалось, стоит господину сделать шаг от окна, и она ворвется в кабинет оглушающим потоком, сминая прочные стены, уничтожая, до краев заполняя комнаты, стирая последние грани между реальностью и замысловатыми фантазиями бьющихся в экстатической похмельной агонии тел. Они смотрели друг на друга – две оглушительные тьмы. Высокая фигура у окна отчего-то виделась невольнику гораздо опаснее беснующейся ночной бури, возможно, потому что,  в отличие от  тающих утренних кошмаров, подлинность разрушительной силы этого человека сомнений не вызывала. Габриэль чувствовал ее. Что-то неуловимое во взгляде и спокойных чертах, Он подчинял себе спокойным безразличием, неспешными и точными движениями, как будто жил вечно, как будто уже бывал в этом времени, с этим рабом и точно знал исход встречи.  Встречи… разум холодно хмыкнул, влепив невидимую пощечину. Как будто незамысловатые манипуляции с собственной вещью можно назвать встречей!
Минуты самые долгие и невыносимо тяжелые в жизни невольника. Габриэль не любил ждать, и жизнь, похоже, его любезно баловала, подсовывая под бок не отличающихся терпением или любовью к долгим прелюдиям господ. Единственный, кто мог угостить раба внезапной нежностью, был его Учитель. Бессмысленно долгие поцелуи, прохладные ласки и поглаживания шершавых ладоней, повинуясь которым, парень должен был медленно двигаться, демонстрируя феноменальную гибкость своего тела, потому что Хозяин именно так любил забавлять себя. Габриэль же упорно повторял, что не любит ничего, что разницы между поцелуями и ударами не видит никакой, и неважно, как кончать, главное – порадовать господ. Откровенно врал самому себе уже пять лет, пряча самые смелые и отчаянные желания где-то очень глубоко в подсознании. 
Холод по венам, ощущение, будто кожа  медленно отслаивается от мяса, ожидание – хуже смерти. Но, как ни странно, никакого сожаления. Взгляд медленно и не без интереса изучает фигуру нового господина, пытаясь угадать, почему мужчина так долго молчит. Накажет за дерзость, или же благодушно и коротко ответит, снова удивив юношу своей терпеливостью?
- Твоя настойчивость утомительна.
Раб вздрогнул. Ровный и неизменно мягкий голос нарушил тишину слишком резко, моментально намертво пригвоздив к полу. Лег на плечи тяжелым грузом, и дышать снова стало невероятно тяжело. Но хуже всего то, что господин обернулся, направился к нему, медленно и уверенно ступая в окружении свиты – теней. Эти фантазии начинали уже не на шутку пугать Габриэля, но бледные тени действительно предпочитали держаться вблизи высокой мужской фигуры, как будто точно зная, насколько к лицу хозяину поместья эта уютная тьма. Веки дрогнули, взгляд устремился в пол, голова склонилась, демонстрируя немое обожание и покорность, а главное – пряча страх. Тело спокойно и кажется расслабленным, только едва заметно дернулось сердце, когда горячая ладонь опустилась на плечо. Дернулось и ударилось в грудную клетку, загнанно сжалось, дрожа невнятным ритмом.
Хозяин не ударил - приласкал! Сухое ласковое пламя коснулось шеи и тут же поднялось к губам. Габриэль поднял глаза. Поблагодарить хотя бы взглядом за новую возможность поцелуя, и пусть за ним последует удар, этот момент уже невозможно обесценить. Вот только взгляд растерянно-пустой, в уголках чуть прищуренных глаз улыбка задержалась лишь мгновенье. И все-таки он – преданный пес, как никто другой способен оценить великодушие этого жеста. А пальцы уже требовательно давят под подбородок, и тело поднимается само, пока невольник пытается опомниться и твердо закрепиться в настоящем. Вернула боль. Руки Хозяина крепко сжали еще не забывшие давящие оковы ремня локти, раб чуть заметно поморщился, шумно выгнав воздух с самого дна легких, и замер. Слишком близко. Габриэль невольно сжался, глядя в светлые глаза, в которых неясно дрожало его собственное отражение. За стеклянным портретом - холодная пустота, в которую хочется смотреть бесконечно, узнать, почувствовать, хотя бы на секунду поднять эту завесу безразличия и холодности; или убедиться в том, что это темное дно – монолит, твердый камень, за которым нет ни капли человеческого. И под давлением долгого взгляда отчетливо и больно колют разум две раздражающие мысли. Рядом с новым Хозяином невольник как никогда ясно ощущал недостаток в росте, а главное - свой юный возраст, о котором так удачно и легко позволял себе забыть.
Габриэль снова выпал из реальности, ступая покорно и смело за прожигающими разорванную в клочья душу глазами. И разум отчего-то замолчал, затих, не в силах объяснить причин происходящего. Ни одной здоровый мысли, голова пуста настолько, что невольно вскипает злоба – как можно так быстро потерять контроль. Пусть мнимый, условный, но контроль! Плыть по течению – легко, и парень плыл, доверившись Хозяину тела и разума. Только сердце стучало возмущенно, стараясь разбудить. Оно-то точно знало, как легко погибнуть вот так, в бурлящем и сильном потоке. Невольник выполнил короткий приказ и опустился на диван, слишком явно прочувствовав кожей холод шелковой обивки. И отчего-то странный хищный блеск в глазах и едва заметная улыбка, которую не смог сдержать всего за мгновение до того, как губы накрыл глубокий  и горячий поцелуй.

Отредактировано Габриэль Рош (2009-12-09 07:58:07)

Отредактировано Габриэль Рош (2009-12-14 23:34:23)

Отредактировано Габриэль Рош (2009-12-28 19:25:51)