Ещё в те времена, когда ребёнок познаёт мир на ощупь, мама научила крохотного Рэй-тяна, что трогать человека за лицо неприлично. Это табу, как и прочие детские привычки, укоренилось крепко. Только близкого человека, в знак огромного доверия, можно погладить по лицу… только близкий может ласково прикоснуться к твоему…         
И ладонь, бережно отирающая испарину со лба бывшего штурмана, и его имя, тепло спорхнувшее с уст хозяина замка – всё это стало подтверждением того, что месье де Виль прекрасно понял, что означало с трудом выдохнутое слово «туда».     
Оттуда месье де Виль вытащил. Бог весть или чёрт знает, зачем, но вытащил, мягко и бережно, можно сказать, нежно. Конечно, чёрный спрут не издох под взмахами крыл волшебного феникса, мука не исчезла по мановению волшебной палочки, она лишь утихла до той степени, которая позволяла дышать и видеть. Дышать почти ровно, и видеть, только изредка смаргивая багровую пелену. Самая эффективная из купирующих поз, как на подбор, бесстыдных, расслабила скрученные спазмом мышцы, высвобождая сдавленные спинномозговые корешки. Тепло тоже успокаивало боль, но она ещё тяжело перекатывалась по телу, как гром по сизому от тугих туч небу. Ошмётки ледяного осьминога округлыми комками живой жирно-чёрной смолы оттекали от ног и живота, собираясь в своем обычном гнездовище – над поясницей.         
Уголки губ быстро и растерянно дёрнулись в попытке согласно улыбнуться на просьбу облизнуться и быть послушным. Рэй трудно сглотнул, хотя слюны не обнаружилось ни капли. Разлепляться губы не очень-то могли. Во рту было суше, чем в Сахаре. Язык еле помещался внутри, и кажется, ободрал распухшим наждаком крошечные, но глубокие ранки на прокушенной слизистой, уже подсохшие. Рецепторы, не смоченные слюной, почти не среагировали, но слабый железистый привкус крови Скиннер всё-таки ощутил. Соль и сталь…       
- Я сам себе палач… - дыхание обжигало, как самум, - простите…

Удивительно, но пока локти господина де Виля касались плеч, а его колени удерживали бёдра, предохраняя от лишних, ненужных движений нижнюю половину туловища, где постепенно засыпала в своём логове боль - неуверенно и чутко, Скиннер чувствовал себя защищённым. Это не поддавалось осмыслению, рассудок протестующе вопил, и, тем не менее, ощущения безопасности и покоя всё усиливались, по мере того, как стихало бешеное сердцебиение.
Горячие губы скользнули по губам, будто пробуждая их. Горячие пальцы ласково стирали липкую испарину, убрали со лба взмокшие пряди, провели по краешку ушных раковин, коснулись мочек, пробежались по шее.
Ласковый и нежный зверь, - в последний раз панически пискнул разум, - и я сейчас в полной его власти…
Лёжа на спине, руки за головой, открытые ладони. Поза максимальной открытости и незащищённости. Но, чёрт возьми, до чего же она удобна… Рэй сам не нашёл бы лучше. Та самая поза, в которой потягиваешься утром, так, что сладко поют мышцы, а по лопаткам, по шее к затылку проходит восхитительная волна томления и неги. Положение, в котором испытываешь удовольствие от собственного тела ещё в глубоком детстве, проснувшись дома, в своей постели солнечным утром. Ещё и не зная пока, как правильно использовать данное природой для того, чтобы стало хорошо не только тебе. Грудная клетка развернулась, давая инстинктивно сделать максимально полный вдох и прогнать остатки противного обморочного звона в ушах. В глазах тоже совсем прояснилось, багровая кисея бесследно растаяла.
Мы уже на «ты»?.. И… какой знакомый тон… - бывший штурман вслушивался в спокойную уверенность слов. - Очень знакомый: всё хорошо, ты молодец, стараешься, и у тебя обязательно получится. Именно так говорили с ним, когда учили элементарному после ранения – поворачиваться на бок, сидеть… и потом, долго и трудно восстанавливая эти навыки после полугодового лежания в гипсе. Только ни один физиотерапевт не просил его расслабиться, наоборот, они всегда требовали усилий, порой запредельных. «Нет такого слова «не могу», - как наяву услышался голос коренастого китайца Гэна, каждый день в госпитале устраивавшего Скиннеру жестокую растяжку, - «Есть такое слово – «надо». Ты можешь и сделаешь». И вдруг с той же интонацией – «Расслабься»?..       
Вот этого Скиннер никогда не умел. Вечный самоконтроль, вечная собранность – то, чего требовала учёба и работа, то, что теперь позволяет не показать близким неудобство, боль, тоску. Чтобы не озаботились, не огорчились… Пристальный, изучающий взгляд де Виля не смущал бывшего штурмана. Его собственный взгляд почти всегда лучился юмором, искренним интересом к жизни… а когда в глазах читалось что-нибудь другое, он просто прятал. И глаза, и себя. Месье Герман предпочитал непроницаемость. Что ж, у каждого свой способ заслонять душу нужной витринкой.           
Переплетённые с чужими пальцы дрогнули. Рэй не лгал. Целуясь, он всегда смотрел, потому что вдохновенное лицо того, кого целуешь – одна из самых чудесных вещей в мире. Не только чувствовать, но и видеть – значит, получить два удовольствия вместо одного. Он глубоко вдохнул аромат кожи де Виля, к которому уже начал привыкать. Кожа пахла сухой пылью, прокалённой на солнцепеке. Запах жары и лета…
Миссис Скиннер полушутя-полусерьёзно называла поцелуи бывшего штурмана «старательными». И уверяла, что нет лучшего способа избежать литературного клише: замени при описании поцелуя вместо положенных в романе эпитетов «долгий и страстный» на «старательный» - и дело в шляпе. На это Рэй серьёзно отшучивался – «А твой муж вообще человек старательный». Сейчас, вспомнив об этом, Восьмой чуть коснулся мягкими губами губ Германа. Несколько мгновений привыкая ещё и к новому вкусу, задержался на нижней губе, на верхней. Щекочуще провёл вдоль по центральным линиям каждой кончиком языка, деликатно изучая их, а потом линию зубов. Торопиться тут не следовало, не все любят грубое проникновение в рот постороннего предмета, а чужой язык, как ни крути, предмет инородный, пусть даже и желанный.       
«Настойчиво», как просил де Виль, не получилось. Ну не мог Рэй так. Он и без того, очухавшись, последними словами ругал себя за то, каким скверным гостем оказался. Забыл все правила почтения к хозяевам…
Надеюсь, он поймёт, что в моём исполнении «всегда готов» выглядит так… 

Скиннер после плена совершенно не терпел насилия. По отношению к себе его избежать не представлялось возможным. Но не причинять его самому, никогда, ничем и никому – это стало уже сложившейся жизненной позицией. Никогда не принуждать. Ничего не требовать. Ни на чём не настаивать. А вот хозяин замка поцеловал настойчиво, требовательно, властно. Он это умел…
И он к устам моим приник, и вырвал грешный мой язык, и простодушный, и лукавый…   
Что-то произошло. Случилось. Этот оглушающий и ослепляющий поцелуй запустил неведомую химическую реакцию. Под кожей стали множиться и взрываться огненные искры, заставляя кровь вскипать и превращаться в лаву.   
И жало мудрыя змеи  в уста отверстые мои вложил десницею кровавой…
Дыхание прерывалось короткими вдохами. Внутри поднималась неудержимая, могучая волна эмоций, которых Рэй никогда прежде не испытывал.
Не хочу больше поединка… занимайтесь любовью, а не войной… Отдайся, олух, отдохни…
И он мне грудь рассёк мечом, и сердце трепетное вынул…
Костяшки пальцев де Виля прошлись по левой стороне груди, и будто от этого усилия, пульс снова начал нарастать, но теперь это уже не было болезненной аритмией, захлёбывающимся кудахтаньем сорванного непосильной нагрузкой мотора.
И угль пылающий огнём, во грудь отверстую водвинул…
Сердце мощными, чеканными ударами тугого шаманского бубна гнало по жилам не кровь, нет, а жидкий расплав огненного цвета с пробегающими по стремительным потокам призрачными язычками пламени.
На локтевом сгибе, как раз саднившем ещё недавним проколом, налился багровым след от поцелуя, словно господин де Виль личной печатью заверил решение доктора Каде спасти и исцелить. После этого в тёмных глазах Скиннера появился горячечный блеск.
Сухой, томительный жар опалял бывшему штурману кожу, плавил мышцы, проникал до костей, размягчал их, делал гибкими. Достигая логова притихшего, притаившегося спрута, заставлял его лоснящуюся тушу отсвечивать не тусклой могильной зеленью, а ярким, золотисто-алым, и бесследно таять, превращаться в шипящий раскалённый пар.       
Тело, как точно выразился месье Герман, предавало. Предавало часто, неожиданно и жестоко. Любое резкое движение запросто могло вывести из строя на день, уложить на неделю. Поэтому после травмы он научился двигаться так плавно, как только это возможно. Сенсей Масудзо был бы доволен появившейся у Рэй-тяна тигриной пластикой. Наглядный пример сразу двух пословиц – «Не было бы счастья, да несчастье помогло» и «Хочешь жить – ещё не так раскорячишься». Выпущенные на свободу руки Рэймонда сами легли на солнечное сплетение Германа, пальцы заскользили вверх по грудинной кости, стремясь к ключицам и очерчивая кончиками тугие пластины мышечных доспехов. Разум досадовал на обманывающее зрение: эта светлая кожа не могла быть такой! Она раскалена докрасна, она должна быть подобна шкуре Хэллбоя – плотной, как резина, с причудливо-извилистыми бороздками.
- Ты очень деликатен…
Да. Мне слишком мешаю я сам. Чтобы я перестал деликатничать, меня нужно сорвать с резьбы, чтоб я забыл себя самого.
Как-то Рэй попросил любимого ответить на сложный вопрос: «Что ты находишь во мне? Что во мне есть такого, чего нет в других?». Мыш ответил немедленно, будто давно обдумывал пункты: «Ты всегда думаешь о партнёре, даже когда вроде бы и не надо. Ты принимаешь человека таким, каков он есть, не пытаясь изменить, или навязать своё. Ты умён, но не хвастаешься этим, а используешь то, что знаешь, только по делу». И всё это было не комплиментом, а чистой правдой.     
- Мне нравится… как чисто выбрит…
Знал бы он, почему… - начал было улыбаться Скиннер, - Ведь это просто целесообразность и забота о тех, кто помогает мне сделать то, что нормальные люди делают в туалете сами…
Сколько у этого существа языков? – последние мысли пробежали по кипящим извилинам таким же синеватыми, дрожащими пламенными призраками, - Не может быть, что один… бывают же лисы-девятихвостки, почему не быть демону с девятью языками?.. 
Он не слышал, что говорил Герман, разжимая его челюсти, точнее, не понимал слов. Его измученный, высосанный досуха рот пылал. Рэй узнавал эту слепую, яростную жажду очнувшегося после наркоза, когда никто не слышит твоего хриплого «Пить!..», потому что ты кричишь его только в мыслях. Когда ловишь жалкие капли с ватного тампона, которым невидимый пока ещё кто-то ведёт по растрескавшимся от сухости, слипшимся от неподвижности губам, но эти ничтожные росинки влаги испаряются, не достигая иссушенной глотки, и надежда перерождается в бессильный гнев, разъедающий память и много месяцев спустя. Каждое выныривание из смертной тьмы начиналось с этой безумной жажды, и судорожного от желания глотка, который означал начало нового боя за ускользающую жизнь.       
- Вы феникс… феникс… - своих слов Рэй не понимал тоже, и неизвестно, колебали ли они воздух  в гобеленной зале, или пробегали только крохотными молниями импульсов по нейронам мозговых полушарий. – Каждый раз сгораете сами… до пепла… и сжигаете тех, кто рядом… кто слаб…     

Отредактировано Буси (2009-11-17 19:36:35)

Личное время Скиннера перестало течь, застыло. И сам он застыл в этом вечном миге жажды, как стрекоза, закапсулированная в куске горячего янтаря.
Он не уловил момента, когда палец Германа оказался во рту, только почувствовал, как подушечка пальца скользит, помогая ему в попытке глотнуть, хотя глотать было по-прежнему катастрофически нечего. Слово «пить» прозвучало вслух, а не в безмолвном внутреннем стоне. «Хочешь  пить?.. Я напою тебя», - сказал тот же голос, и ладонь ласково погладила по щеке, обещая. Как же всё знакомо…     
Руки почему-то опять оказались за головой, но де Виль трепал волосы, оглаживал торс, совсем как мама, когда Рэй-тян маленьким устраивал потягушки. И это выбивало думы, сводя на нет малейшие проблески здравого смысла. Горячая ладонь задержалась на самом сокровенном и бесполезном месте скиннеровского тела.
Ну почему?.. – мысли заскользили по привычному руслу, как игла по бороздке старинной грампластинки, - Ну почему даже шейники, которым из произвольных движений доступны только глотание и моргание, и то могут доставить партнёру сексуальное удовлетворение? Госпитальные легенды упорно носились по отделению в нейрохирургии: похотливые медсёстры по полсмены работали в палатах шейников «ночными наездницами», оглашая коридор вполне ведьминскими стонами. Почему моя спина сломалась в самом поганом месте, так что никакие чудо-таблетки почти не помогали хотя бы ублажить жену?..         
Тепло руки проникло глубоко, на всю глубину туловища, прогревая до копчика, занывшего мучительно сладко. Восьмой закусил губу, ожидая, что эти ласковые пальцы двинутся ниже, и найдут себе более подходящую цель… или щель…       
Рассказать?.. Что рассказать?.. Зачем? – Рэймонд вовсе не был уверен, что не разучился говорить, и едва ли пересохшая гортань могла бы породить хотя бы ещё одно слово. 
Герман неторопливо, будто змея отползала, ещё ластясь, отстранился, и только тут Восьмой немного очнулся. Он инстинктивно дёрнулся вслед, чтобы хоть на миг дольше соприкасаться с этим источником живительного тепла, однако наручники, естественно, придержали его безотчётный порыв. Тихий звон цепей привёл в себя окончательно, отдаваясь многократно усиленным, но не слышным де Вилю эхом.
Вы будете закованы… прихоть маньяка… - вспыхнуло в мозгу, зримо, будто красно-синяя неоновая вывеска.
И не говори, что не был предупреждён. И не смей жаловаться. Сам напросился.   
Ноги-то зачем привязывать, я же брыкаться всё равно не могу… - чувствуя, как охватывают ремни, удивился мимоходом Восьмой. - Ну, вот и всё. Мастерски меня охомутали, я и опомниться не успел. Как только у меня выбили главное оружие – ум, я стал беспомощнее младенца. Нет. Младенец может поворачиваться на живот. А я…
Хозяин замка покинул диван, и вслед за невыносимой жаждой последовал следующий обязательный элемент программы, за пять оперативных вмешательств затверженной организмом на уровне условного рефлекса. Колючий озноб сотряс штурмана с ног до головы, жестокий и неудержимый колотун порядком обескровленного тела, от которого не помогают ни ворох наваленных на тебя одеял, ни поток обжигающе-горячего ветра из придвинутого вплотную рефлектора.
Застывший на подступах к сознанию ужас обрушился разом, как снежная лавина, перекрыл возможность дышать, думать… Чувства, будто в сговоре с де Вилем, снова затеяли коварную игру: на жуткий, безбожно затянутый миг Скиннер ощутил спиной не упругую мягкость диванной набивки, а твёрдую, холодящую поверхность операционного стола. С губ уже готов был сорваться вскрик «Нет! Нет, пожалуйста! Не надо!», но Рэй вовремя стиснул зубы. Он уже говорил это, в той прокалённой ослепительным южным солнцем глинобитной хижине, и совсем недавно – в больничной палате перед последней операцией. Собственный жалкий, дрожащий голос со слезой и сейчас стоял в ушах. Нет. Ни за что. Просить пощады… никогда больше.
Ни один настоящий воин не ограничивается одним видом вооружения, пусть и самым любимым – золотое правило. Кроме ума, - напомнил себе бывший штурман, - у меня имеются ещё два вида оружия, которые никогда не подводили – терпение и упрямство.    
Дух сильнее тела. Это Рэй знал твёрдо, доказывая этот постулат ежедневно и ежечасно. Настолько сильнее, что вековечный спор о приоритете духа над материей казался бывшему штурману пустой и бессмысленной тратой интеллектуальных сил. Скиннер полностью осознавал: теперешнее горение, весь этот пушенный максимальным рапидом взрыв, сорвавший и разносящий верхом на огненных клубах блестящую чёрную броню его сдержанности, стал возможным лишь потому, что дух позволил телу получить порцию желаемого. Иначе оно и пикнуть бы не посмело без спросу. Лгать самому себе Рэй умел ещё хуже, и отдавал своему «я» полный отчёт в том, что хотел происходящего. По-настоящему хотел. Хозяин замка заинтересовал его с первого, мимолётного взгляда. Будь иначе, никакие ласки, сколь угодно умелые, не возымели бы действия, и как бы месье де Виль, или кто-нибудь другой ни старался, Восьмой остался бы равнодушным, словно небрежно брошенное на постель старое пальто.
Кобелей не старше двадцати пяти?.. Но ни одна собака столько не живёт… - моментально рассудил оклемавшийся аналитик (жив курилка! – и до чего же не ко времени ожил!..). – А сказано было – «помоложе». Значит, речь не о псах, а просто об особях мужского пола. Это что же – меня будут драть четверо?.. 
Вздыбленная ужасом мысль натолкнулась на невозможное, вскипела, и вдруг, будто волна, налетевшая на скалу, успокоенно сникла. – Этого мне просто не выдержать. Если месье де Виль такой простой вещи не понимает, он всё-таки получит труп на диване и преждевременный конец «страшной сказочки про козявочку». Я просто умру, только и всего.
Техника самогипноза чаще всего удавалась бывшему штурману, если применять её загодя. Поза, в которой он был скован и связан, как ни странно, была удобна, он легко мог провести в ней немало времени. И она вполне годилась для начала процесса. Рэй помнил – нужно глядеть перед собой. Сводчатый потолок, покрытый фресками, невольно притягивал взгляд. Бывший штурман задышал медленно и легко. Определить срок, на который он собирался загипнотизировать себя, было непросто, но необходимо. Точность, с какой «внутренние часы» следили за временем, Рэя всегда восхищала. Теперь следовало объявить себе цель погружения в самогипноз, чтобы подсознание работало над нею. Точные слова, впрочем, совершенно не были важны, важен факт, что процесс передан нижним слоям души, но Скиннер, с малолетства наученный матерью чётко строить фразы, и тут сформулировал задание предельно чётко: «Я собираюсь загипнотизировать себя на сто двадцать минут, с целью позволить моему подсознанию произвести соответствующие настройки, чтобы помочь мне выдержать то, что предстоит».

Отредактировано Буси (2009-11-20 18:59:11)

Охранник явно побледнел, очевидно, понимая, что навлек на себя гнев хозяина непослушанием. И ведь  теперь может оказаться в положении приведенных щенков, то есть – сам стать рабом. А этого ох как не хотелось. Ведь у охраны куда больше прав и привилегий, чем у любого, даже самого элитного раба. Но что делать, если удалось найти только этих троих. Как назло – двое оставшихся «кобельков» - послушных, ласковых и охочих до развлечений невольников – были как раз сейчас заняты, а Мартин… Мартин лежал в лазарете, чем-то отравившись. Тупой бестолковый тип. И как только умудрился-то?
-Господин, Мартин… болен. – Голос надзирателя даже сел от большого переживания, по виску стекали капли пота.
В первый момент Рауль даже обрадовался тому. Что его практически вытуривают из комнаты. Главное – убраться отсюда, а с этом поддонком – Вилли он уже разберется.  Парню стоило большого труда не вздрогнуть, когда на него – всего лишь на миг, обратились глаза хозяина комнаты – яростные и ледяные. Такое уже было некоторое время назад, когда он «развлекал» какого-то аристократа, которого надзиратели называли господином Кристофом, а сам парень обозвал про себя «змеем». Тот же равнодушный холодный взгляд, обладатель которого пойдет на все ради своего развлечения. Только теперь… было еще страшнее. Потому что сейчас, казалось, на него смотрел не змей, а сам Дьявол. Ренье почувствовал, как от лица отлила кровь, губы. Наверное, побелели и сжались. Он медленно перевел дыхание. И тут же дернулся, увидев перед собой картину практически «распятого», прикованного к кровати писателя. Наткнувшись на почти бешеный от гнева взгляд  карих глаз, ощутил нахлынувшее мимолетно чувство вины. Но лишь мимолетно. Он не собирался отсиживаться в спокойном месте, когда прекрасно знал – куда направился писатель. Да и просто не смог бы. Натура не та. Проведенные в этом месте годы научили парня  умению постоять за себя, выбив все врожденное спокойствие. Ренье было все равно – что бы сделал с ним самим охранник.. Точнее – он был почти уверен, что Вилли не смог бы сделать ничего… если не будет держать настолько цепко. Но вот оставлять в подобном положении Скиннера… Рауль прекрасно понимал, что против пятерых сам не справится – подобный случай уже был не так давно…  и все равно – поддержать хотя бы морально….Рауль прекрасно понимал всю нелепость этих мыслей. Но отступаться был не намерен. А значит… Нужно  вновь последовать совету отца, который не получилось  осуществить в комнате виконта: «Умей выжидать и наносить удар тогда, когда это выгодно тебе». А значит... дать себя «сломать»? «Прогнуться»? Нет, не так… Выждать. А что дальше? Не известно пока. Рауль смотрел в пол, чтобы не встречаться сейчас взглядом ни с писателем ни с Дьяволом. А со стороны могло показаться, что парень сдался без борьбы. Если не обращать внимания  на крепко стиснутые до побелевших костяшек пальцы и «играющие» под нижней челюстью желваки.

Хозяин замка отчего-то тянул время, выжидал. И Скиннер ждал. Просто ждал. В искусстве ожидания ему не было равных в этом замке, да и, пожалуй, во всей провинции. Он умел хладнокровно и безропотно дожидаться необходимого неделями, месяцами, годами, ничем не выказывая этого ожидания. Переждать и перетерпеть Рэймонда Скиннера VIII, буде кому явилась бы такая блажь, стало бы совершенно нереальной задачей.       
К предельной несвободе движения бывшему штурману уже пришлось смиряться. Такие вещи усваиваются накрепко и однажды на всю жизнь. Тем более, поза, в которую его положил хозяин замка, была весьма физиологична. Практически Супта Баддха Конасана, не хватало пары деталей. Боль спала, давно убаюканная руками и губами Германа, тревогу усыпил самогипноз, остались бодрствовать только любопытство и… нетерпение. Такое сильное, что сводило скулы, будто наелся незрелого терновника. То самое, хорошо знакомое Рэймонду нетерпение, в котором одинаково верны два противоречивых желания: «пусть страшный момент не наступает как можно дольше» и «скорей бы уж, если всё равно нельзя избежать».
Ражий амбал, схвативший Рауля за волосы и нагнувший ему шею перед хозяином, обращался с парнем, как со скотом, даже не особенно породистым и ценным. Белый шарф, который охранник тянул с равнодушием автомобильного колеса, на которое намоталось кашне Айседоры Дункан, чуть не придушил Ренье. А Рэй, ей-богу, чуть не порвал цепь от нахлынувшей тошнотворной ярости. Ибо такие… с позволения сказать, личности, как этот гадостно-угодливый тип, внушал отвращение, растущее в геометрической прогрессии от каждого произнесенного им слова и сделанного жеста. Ой, лучше бы эта волосатая жаба не улыбалась… уж очень захотелось поубавить ей зубов. Раза этак в три.
Но едва он, тонко захихикав, озвучил имя, значившееся в документе, совсем недавно подписанном бывшим штурманом, в зале что-то неуловимо изменилось. Скорее всего, вслед за настроением месье де Виль, создающим основной фон в атмосфере этого помещения. Он сперва взглянул на Рауля со скрытым, но читаемым интересом во взгляде, потом шагнул к почти что выкупленному невольнику, и взяв того за лицо, принялся рассматривать с таким тщанием, будто старался прочесть самую душу парня.                         
Когда в исполнении Германа прозвучало «Оставьте его», Рэй понял, что за все эти секунды не делал вдоха. И поскорее восполнил кислородное голодание организма. Даже не слишком шумно.  А когда смылся охранник, дышать стало ещё легче. Верно говорится: меньше народу больше кислороду. Тем более, эта мерзкая рыжая скотина, по чистому недоразумению и недосмотру несуществующих богов, или вечно занятой природы заполучившая человеческий облик, к народу относилась только в численном отношении. А воздух своими эмоциональными миазмами портила изрядно.
Дверь хлопнула. Значит, сейчас Раулиньо не изобьют до полусмерти, - с облегчением выдохнул Скиннер, - Уже плюс. Неизвестно, правда, лучше ли то, что его оставляют здесь, но… будем решать проблемы по мере их поступления.   
Дух штурмана был подготовлен ко всему, но не мешало подготовить и тело. А что, - пришло в голову писателю, - не превратить ли недоделанную Супта Баддха Конасану в доделанную? Её применяют, чтобы, к примеру, облегчить состояние женщины перед родами. Но и мне предстоит не меньшая нагрузка. Не повредит. Заодно и зыбкую пелену ожидания вспорем.
- Простите, любезный хозяин, - Рэй знал, что при желании его голос может быть обольстительно глубоким и мягким, приятным, как тёмный бархат. – У меня к Вам небольшая просьба: позвольте Раулю помочь мне. Я за эти дни привык к его рукам.           

Отредактировано Буси (2009-11-27 21:15:23)

Увидев улыбку Дьявола, Рауль почувствовал, что его словно окатили ледяной водой. Она была… смертельно жестокой. Если бы ему просто рассказали, что у человека может быть такое лицо, такая улыбка  - парень ни за что бы не поверил на слово. Словно иллюстрация к библии, изображающая демона порока и мести. Однако, именно эта улыбка позволила Ренье взять себя в руки, внутренне сконцентрироваться. Он почувствовал не только леденящий ужас, который, впрочем. почти тут же прошел, но и какой-то боевой азарт. Настрой обязательно победить, переиграть Дьявола в этой жуткой игре. Правила ведь просты – не позволить уничтожить себя и... партнера по «бою». На миг Раулю вспомнилось, что еще совсем недавно он вот так же понадеялся на человека, на его помощь… Но тогда его предали. Однако теперь этого не будет. Тот тип был бойцом по профессии, но не по духу. Скиннер же… Нет – он не предаст.
Ощутив легкое, почти нежное прикосновение к щеке. Рауль рефлекторно напрягся, но не отшатнулся и, уж тем более, не ударил в ответ. Лишь на миг заходили под нижней челюстью желваки. Ладонь Дьявола легла на шею – сильная и жесткая. Толчок был довольно крепок – вероятно Дьяволу нужно было снова попытаться «поставить на место» непокорного раба. Это вызвало легкую усмешку-оскал.
Ну уж нет. Мсье Герман. Если правила нельзя поломать и обойти без особых потерь, то все же можно найти лазейку. Ваши правила и Ваша игра – «сломай всех», верно?  А моя  –  «не подчинись и останься цел». Внесем поправку: «и чтобы остался невредим партнер». Что для этого нужно? Слушаться. Но так, чтобы это не было воспринято как подчинение этому… - Парень проглотил даже мысленно такое ругательство, за которое в прежней жизни отец надавал бы подзатыльников, а в монастыре заставили бы стоять на коленях и твердить псалмы и молитвы. Но и отец и монастырь – все это было уже в прошлом. Сейчас же была комната
Те несколько дней, что он был избавлен от «сеансов» и побоев, те дни, что прошли в спокойном общении со Скиннером,  не прошли даром. Сейчас Рауль чувствовал себя отдохнувшим и полным сил,  так что, если бы хотел – мог совершенно спокойно «потягаться» с «элитными кобелями», которые уже начали занимать указанные им позиции. Если бы хотел. И... парень поймал себя на удивившей его мысли – если бы они со Скиннером были одни и его не неволили бы, не приказывали. 
Ренье улавливал на себе насмешливые и немного неприязненные, недоверчивые взгляды остальной троицы, но и самому парню было сейчас... не то, чтобы смешно. Он не мог понять и объяснить своего состояния. Послав каждому из «коллег» по насмешливому оскалу, затем чуть повел плечами. Вот что ему сейчас здорово мешало -  это костюм. Все тот же костюм вампира, который он отчего-то не сменил за несколько дней на другой. В водолазке и обтянутых брюках было бы и то удобней, чем в этом «балахоне». Да еще этот шарф, которым придурок Вилли чуть не задушил.
Услышав фразу о креплении ног, Ренье медленно выдохнул, сжимая челюсти.
Что этот тип еще задумал? Неужели ему мало того, что Скиннер уже и так чуть ни как мумия «спеленат»? Да еще лед...  Боги, ну вот зачем писатель на все ЭТО пошел?
Из груди чуть не вырвалось яростное рычание, которое  было признаком раздражения на  хозяина комнаты и сложившуюся ситуацию, и гнева на то, что он сам сейчас не может ничего изменить. По крайней мере – пока не мог. Надеяться на помощь «породистых» не было никакого смысла. Оставалось только надеяться на то, что самообладание не покинет писателя.
Подойдя к кровати, парень все же стянул уже совершенно ненужный теперь шарф, откинул его куда-то в сторону. Даже не посмотрел – куда именно.  Затем расстегнул пуговицы, повел плечами, скидывая рубашку, отправил ее следом за шарфом – «в неизвестность». Взгляд его был прикован к лицу Скиннера.  Возможно, сейчас со стороны парень казался сосредоточенным на предстоящей работе и походил на своих «коллег».  Только вот азарт в глазах был не похотливым, а таким, с которым выходят на помост молодые спортсмены, не познавшие еще тягости поражений, но желающие побед. Точнее даже – не азарт, а какое-то непонятное энергичное бешенство, которое, впрочем, нужно было усмирить и направить, что называется, в нужное русло.
Выполнять распоряжения Скиннера было уже делом привычным, поэтому справиться  с тем, чтобы свернуть в тугой валик пару подушек и аккуратно подсунуть их под чуть согнутые колени писателя, было делом пары минут, даже может меньше. Затем, случайно коснувшись  тела  темноволосого «элитного»,  чуть приподнять голову мужчины и устроить подушку там.
Слова Скиннера словно послужили ответом на невысказанный вопрос парня. Рауль на долю секунды прикусил губу, затем посмотрел прямо в карие глаза.
- Я тоже знал – на что иду сейчас. – Одними губами.
Затем он замер, ожидая… Чего? Он не знал сам. Указаний? Позволения? Парень не был неумел – уж что-что, а обращаться с «гостями» его учили, как он не сопротивлялся. Но в подобном положении он оказался впервые, как бы это не звучало странно. Так что со стороны его растерянность могла бы показаться просто послушанием хорошо выдрессированного раба.  Хотя нет, пожалуй, это была не растерянность, а ожидание следующего хода соперника. А соперником в этой дикой игре был именно Дьявол. Хотя Ренье прекрасно понимал, что сам он  может сейчас стать как игроком, так и просто пешкой.  А вот этого не хотелось. Очень даже.