Апартаменты Герберта Веллера >>

В зале людно. Сладкий аромат оплавленных свечей и обольстительных улыбок плывет над гостями. Костюмы, маски, блестки, смех. Карнавальная карусель. Сумятица. Повод свести случайное знакомство где-нибудь в темном углу. На узком подоконнике под ненадежной охраной тяжелых гардин. В саду, в беседке, прямо на траве. Отдаться или отыметь со всей дозволенной беззаботностью. Утром забыть похабный морок.
Утомительное развлечение.
Герберт бесцельно прогуливался по залу, сопровождаемый "рабом". Калейдоскоп образов, пышные наряды. Внимание привлекла "барышня" – точная копия портрета Марии Антуанетты. Карнавальная королева казалась куда изящнее своего прототипа. Рядом с этим ряженым надменная дама, вышедшая из-под кисти той французской художницы – как бишь ее? – не более чем немолодая одутловатая тетка.
И без того тонкая талия юноши перехвачена корсетом, пухлый бутон юбки мерно покачивается в такт шагам. Белое кружево на глубокой синевы ткани колышется обрывками морской пены. Жемчуга нити, парик, перья. Малейшие нюансы переданы со скрупулезной точностью. Большой ценитель этого, Герберт восхитился тщательностью составления костюма едва ли не больше, чем самим его видом.
Ему уже приглянулась эта маска, хоть он не видел ее лица за маревом вуали. И он уже готов был не простить незнакомцу разочарования, если под платьем вместо панталон обнаружатся обычные мужские плавки. Раздражение накатило душной волной. В ладонях засвербело предчувствием удара.
Унимая гнев, Герберт положил руку на загривок раба. Морис дрогнул, напрягся. Скрипнул зубами тихо, когда пальцы мужчины остро впились в шею. Смяли, скрутили тугие мускулы, оставили на коже темные вмятины. И юноша выдохнул стоном, когда костяшками пальцев хозяин огладил скулу.
- Ступай.
Взглядом указал невольнику на поддельную королеву. Склонившись в почтительном поклоне, Морис отступил спиной и растворился в толпе. Лавируя между гостями, избегая прикосновений, приблизился к "жертве". Упал на колени перед ней. Молниеносно, не давая опомниться, вздернул подол, поймал ладонями маленькую ножку в атласной туфле. Поднес к губам. Дерзко ухмыльнувшись, успел поцеловать мысок, прежде чем подоспевший Герберт дернул его за ошейник.
- Простите, Ваше Величество. Мой невольник побеспокоил вас.

Цокнули по полу набойки на каблучках. Зашелестел цикадами веер, раскрывая свое крыло. Сухо щелкнул, вновь захлопнутый нервными руками. Каждое движение – отдельное действо. Маленькая крупица ритуала, который рождается прямо на глазах изумленной публики. Импровизация. Герберт почувствовал себя режиссером уличной постановки. Хозином труппы. Кукольного театра. А эта миловидная девочка перед ним – бедняжка Мальвина.
Тонкие черты лица и лазоревый блеск глаз, угадываемые под эфемерной сеткой вуали, исказились гневом. Злость преобразила совершенство. Юноша был прекрасен в своем грозовом воплощении. Переполненный негодованием, как тучная зрелая груша медовым соком, голос капризно дрожал. Губки картинно кривились. Рот пухлый и сочный, что тот золотисто-спелый плод, и злые речи.
Он заплачет, если ударить по лицу? Звонко раскрытой ладонью влепить пощечину ее величеству. Он дернется, отшатнется? Недоуменно распахнет глаза. Испугается. Обозлиться.
Такой сладкий мальчик в обрамлении парчи и кружев. Беззащитный под скорлупой корсета.
- Грязное животное.
Носком сапога он пихнул невольника под ребра. Сорвал досаду. Вышло резко и больно, до скручивающих спазмов в желудке. Морис зашелся кашлем, скорчился у ног лже-королевы. Герберт не дал передышки, вздернул вверх за ошейник. На запрокинутом лице блестели слезы, выступившие от кашля.
Стальной обод резал кожу острым краем. Морис жмурился, хватал ртом воздух, не мог проглотить. Часто дышал, сипло. Кровавая лента с разбитой губы стекала на подбородок. Капли гранатовыми зернами сыпались на безразличный мрамор. Поцеловать его сейчас. Ласкать языком горячий соленый рот невольника или сахарную влагу коралловых губ незнакомца. Или стоять  в стороне, безучастным свидетелем наблюдая, как обнаженный раб мнет хрупкий кринолин, рвет шнуровку корсета. Тискает эту куколку, подбираясь к лицу. Кровавые потеки пачкают известково-белую кожу, разбавляют сладость помады. Дыхание огненным язычком вьется в сомкнутых ртах. Общее для них двоих.
Зрелище вышло бы завораживающее. Густое и ароматное, как пряная приправа. Пропитанное слезным наслаждением их обоих. Двух куколок на нитках, пары марионеток.
Гербер стряхнул краткое оцепенение, улыбнулся вежливо коронованной особе. Губы против воли изогнулись иронично. Глаза потеплели, приобретя редкий для них оттенок горячего шоколада. Чудачества свечных огоньков, игра света и мрака на радужке.
- Он будет наказан, Ваше Величество. Так жестоко, как вы того пожелаете.
Стеком он отбивал ритм слов на своей ладони. Считал удары, бесстрастно улыбался.

Речной рябью колыхался бледно-голубой покров. Юноша, чье лицо под вуалью, казалось, неуловимо меняется, затеял играть с кукловодом. Ниточки завибрировали, задергались. Бесшабашная виселичная пляска пока петля не затянулась намертво. Пока паук-охотник ведет нить на себя, комкает строгий узор паутины. Обволакивает добычу и ждет, облизывается ядовито. Карамельно-сладким голосом отравлены слова.
- По истине королевское милосердие, - преувеличенно почтительный поклон, укрывший взгляд, располосовавший глубокое декольте. – Ваше величество, не сомневайтесь, желание ваше будет исполнено. В точности.
И следом безликим тоном, щедро присыпанным колотым льдом, невольнику:
- Принеси плеть.
Не велев торопиться, не усомнился в страстном желании раба и любовника скоре угодить хозяину.
Морис послушался, вскочил. Согнулся вдвое, пережидая колкий приступ боли. Скованные руки дернулись к животу, прижались к свежему кровоподтеку с оплывшими краями, бережно укрывая ушибленное место. Глаза обессмыслили, словно затянутые бельмами. Он шумно втягивал воздух носом и со свистом выдыхал сквозь сжатые до треска эмали зубы.
Боль вгрызлась изнутри. Издевалась, хохотала гиеной, и смех ее бился в барабанные перепонки вместо пульса. Не оставляла шанса поспорить. Но под колючим взглядом хозяина молодой человек распрямился, вытянулся гитарной струной. Стройный, звенящий каждым напряженным мускулом гибкого сильного тела. Он поклонился низко, прежде чем оставить хозяина и его "спутницу" одних в толпе масок.
Герберт оценил вальяжную поступь своего невольника, гордо выпрямленную спину. И по скованным мерзлой болью движениям определил сегодняшний его предел. Он мог бы гордиться собой, его игрушка была идеально подготовлена. А ему вдруг вздумалось хотеть изъянов.
- Позвольте мне увидеть цвет ваших глаз, Ваше Величество, – взглянул без стеснения пристально – И я смогу подобрать драгоценную безделушку, достойную вашего очарования, которая, быть может, излечит нанесенную обидой рану.
Герберта не привык изъясняться изысканно. Не умел петлять в словах, заигрываться заигрывая. От его велеречивости разило издевкой, насмешкой, прежде над собой, потом над теми, кто вздумает поверить.
- Вы разобьете мне сердце, прекрасная королева, если откажете, - пальцы легли на шелк перчатки, обняли запястье "дамы".

Отдернул руку мальчик поспешнее, чем того требовала игра. Вырвалась голубка. Герберт потер руку об руку, оттирая с ладони ощущение мягкой прохлады щелка, хрупкости юных косточек. Пальцы заныли, до судороги желая снова сжимать истонченное запястье. Отравить его кровь своим ядом, пропитав через прикосновение перчатку. Чтобы жгло, разъедало плоть до сукровичных язв от воспоминаний о мимолетном контакте. Абсолютно невинном среди прочей порочности кружащей по залу массы разгоряченных тел, одетых дофинами и шлюхами. Господами и их куклами. Каждый наряженный изображает самого себя.
И этот мальчик в платье далекой замшелой эпохи был самим собой. Был женственен и властен, пухлогубо капризен и сочен, как бывают лишь юные. Он дышал самой жизнью, выдыхал нектар. Его божественный аромат, запах дикого меда и случки дразнил обоняние Герберта. Безумное сочетание пьянило.
- Простите, - снова поклон, скупой, как и краткое извинение. – Я был несдержан. Трудно контролировать себя в вашем обществе. Мой глупый раб тому наглядное подтверждение.
Он развел руками, покачал головой, сетуя на свой порыв. Не сожалел ни капли, но очень старался изобразить раскаянье. И равнодушие, когда ждал, как медленно, словно занавес перед премьерой, поднимется вуаль.
А глаза-то зеленые.
Этого Веллер никак не ждал. Думал, серые, думал голубые. Даже небесная синева могла быть скрыта вуалью. А это оказалась нефритовая зелень. Теплая морская волна в первые часы после рассвета. Губительно нежный цвет молодой листвы, убившей смоляные почки, чтобы выбраться наружу. К солнцу. В его лучах, верно, глаза ряженой королевы похожи на изумруды. Острогранные камни цвета ледяной зелени в дорогой оправе густых коротких ресниц. Мальчик этот сам по себе бесценен.
- Ваше смущение – изысканнейшая из драгоценностей. Другие украшений вам не нужны, они померкнут.
Комплемент скомкался, прозвучал фальшиво. Мужчина не сводил глаз с полупрозрачного покрова, воскрешая в памяти то гибкую линию губ, то надменный излом бровей. Гармония форм и цвета. Его хотелось сохранить таким, упрятать в коробку, спрятать от любопытных глаз, которые могли истрепать его несовершенную красоту. Укрыть в темноте и холоде, чтобы владеть безраздельно.
- Мне будет трудно, но я выдумаю обещанный вам подарок, Ваше Величество. Мне хочется вас удивить.
Окрутить, заманить, опалить, разорвать. Врать, про любовь, так, чтобы не верил. Подергать невидимые ниточки и поглядеть, как отзовутся до неприличия зеленые глаза. Как медным пламенем полыхнут в них обида и жажда ласки. Какую из ниточек для этого потянуть?

В сигаретном полумраке джазовых баров, среди скуки деловых вечеринок и на семейных торжествах. Он не задумывался, где подбирать любовников сроком до рассвета.
Всегда полагался на волчье чутье. Шлейф доступности тянулся за его пассиями кровавой полосой за подранками. Он нюхом определял в их жилах ток желания. Безразличие разноцветных взглядов и кокетливая недоступность не обманывали Веллера. Он не ошибался, те, кого он выбирал, сами просились к нему в постель. Им не доставало слов, жестов, томных вздохов, но он все равно понимал их.
Ангелочки с чистой перламутровой кожей. Черноглазые дички, щеголяющие бандитским жаргоном. Тонкокостные рыжие бестии, прячущие огненный темперамент за нарочитой медлительностью. Беспорядочная череда рук, упрямых бедер, лиц, уложенная в калейдоскоп памяти. Им нужно было чуть-чуть, легкий толчок, чтобы упасть. Срабатывал переключатель, дальше они сами валялись в грязи.
А этого хотелось задушить. Положить руки на тонкое белое горлышко, приласкать целомудренно. Пальцами огладить трогательную округлость кадыка. Уместить ладони во впадинах над ключицами. Заигрывать неторопливо, прежде чем сжать, выдавливая дыхание из беззащитной глотки. И давить, пока не забьется судорожно, пока слезы не поползут по синеющим от удушья щекам. Вминать пальцы в шею, пока не закатятся глаза, пока между веками не покажется испещренная сосудиками жемчужина белка.
А потом пустить на волю, чтобы плакал благодарно и жался к пощадившим рукам. После пережитого страха он будет искать утешение даже в сердце палача.
- Подготовка удивления не терпит спешки, Ваше Величество, - вышло почти серьезно, по-учительски строго. – Я подожду, пока вы забудете мое обещание вас удивить.
Босые ступни невольника неслышно касались холодного пола. Не по шагам, а тем же чутьем Герберт отличил приближение Мориса. Мужчина не обернулся к нему, не отвел сытого взгляда от девичьей шейки за складками вуали. Новая игрушка увлекала, старая всегда была под рукой. Его послушание не приедалось.
Теперь он сам опустился на колени, сам протянул на раскрытых ладонях орудие наказания. Выбирал сам, по своему вкусу и по своей шкуре. Угодил. Выбрал черную плеть с лакированной рукоятью и тремя короткими хвостами. На конце каждого – свинцовый шарик. Не острый, такой не вспорет кожу до мяса, только метит ее ровными лиловые пятнами.
- Ваше платье… Сожалею, что такой чудесный наряд был испорчен, но бокал опрокинула ваша рука, - Герберт смотрел в глаза и пелена вуали как будто таял перед ним. – Не будет ли справедливо, если наказание мой раб примет от своей руки.

Щедро позволить причинить самому себе боль. Ограничить свободу до тесной клетки выбора без вариантов. Никаких альтернатив и путей отступления. Жестокий прессинг, когда нужно выбрать зло меньшее, потому что другое зло куда злее. Оно громадно, вечно голодно и только повода ждет, чтобы вцепиться тремя рядам игольчатых зубов в оступившегося. Ошибешься в выборе, и оно пожрет тебя с потрохами, отхаркает ядовитые зубы и колтуны волосы. Мясо, кости, дерзкий характер переварит, как редкое лакомство.
Каблук высокого сапога, собравшегося тугими складками на голенище, придавил звонкую цепь к полу. Десяток звеньев свободы оказались прижаты к мраморным плитам. Морис успел выставить руки, принять удар ладоням, сберегая пальцы. Едва удержал равновесие, не уткнулся носом и губами в теплую кожу сапога. Замер, напряженным зверем, заготовившим смертоносный прыжок. Смертельный номер для вящего драматизма. Выступление традиционно завершится брызгами крови, публика захлебнется овациями.
- Ты слышал? Приступай.
Герберт смотрел на склоненную спину и ждал. Знал, что бунта не будет. Что сопротивление задохнется глубоко в рабской глотке. И слабо надеялся на прорвавшуюся хоть случайным хрипом непокорность. Пусть только даст повод, слабый намек на проявление непослушания. Что угодно, чтобы измордовать, выбивая с кровью и криком померещившуюся вольность.
Но Морис умница. Он всегда поступает правильно.
Правильно – это исполосовать себя самому до багряных рубцов поперек лопаток. Вычертить на коже декларацию своего подчинения и кататься по полу, подвывая и умоляя простить и принять его. И, как прежде, стелиться тенью под хозяйские подошвы, вылизывать его следы.
Морис умеет поступать верно, он благоразумно тискает гладкую рукоять плетки. Маленькую королеву еще придется этому учить.
Сделать выбор, которого нет. Герберт уже получил этого мальчишку, прячущегося за шелухой вееров и вуалей, словоблудием и порочными жестами. Парчовый шатер юбок не убережет его от грязных посягательств на недевичью и давно не честь. Его выбор прост – сдаться так, чтобы избежать позорного плена. Успеть отдать себя в плен милосердный.
Герберт отпустил цепь. Почувствовав простор, Морис распрямился, развернул плечи. Дернул подбородком, но головы не поднял.
Каков соблазн придержать руку, ослабить удар. Немного изменить положение кисти, сократить замах и боль, которой сам себе терзаешь спину, станет умеренной. Сечь себя до кровавых волдырей или щадить свою шкуру, вопреки желанию господина. Послушный раб отличается усердием, хитрец дважды платит за проступок.
Морису достанет плотности сложения, чтобы языки плети били честно, а не ласковой кошкой вылизывали спину. Его изворотливости хватило бы, чтобы бить вполовину, в одну четвертушку силы. Он мог бы обмануть, но он замахивается широкой дугой, накапливая силу инерции, и бьет. Три узких хвоста влепляются во влажную от пота кожу, шарики дробно ударяют по ребрам. Костный перестук. Кожа расцветает тремя бутонами гематом.
- Он расстарается для вас, королева, - Веллера не интересовало зрелище, виденное неоднократно.
Плеть методично высвистывала проклятья и с жарким чавканьем впивалась в молодую плоть. Там, куда приходились грузы на концах ее языков, на пояснице и боках, уже все черно. Плечи покрылись багровым штрихкодом.
- По вашему слову он прекратит экзекуцию, Ваше Величество, - не удостоив вниманием раба, мужчина взглядом раздевал застенчивую барышню. Начиная с чертовой вуальки.

>>Барная комната

Как много лиц, движений, святотатства... Истинный Бал! В таком обществе исчезает Время, стирается Пространство, а Маска становится истинной сущностью. В такие моменты чувствуешь себя меньше всего человечным! Кто мы все здесь? Не более, чем листья, кружащие под ногами бога, который ненароком бросил взгляд на нашу странную жизнь, проходя по Дороге сна. Не об этом ли я мечтал? Не эти ли моменты накрывали меня с головой, когда я выжатым лимоном швырял свое бренное тело на кровать? Я всегда страстно мечтал уйти подальше, так далеко, чтоб стало страшно самому! Но что бы я там делал?.. Первоначально мысли были одна другой нелепей:упиться вусмерть и проспать три недели кряду - но я не пью, раздеться донага и валяться в свежескошенной траве, пока не польет дождем - этого не могла позволить моя гордость, что же еще?.. Что же еще, оказалось придумать гораздо сложнее. И я сделал выводы, что легче отдохнуть просто так, чем убегать насовсем.
Мне нравится в Вертепе, ни с чем не сравню этот замок... Здесь все иное, все пропитано волшебством человеческих отношений. Да, для меня это так. И... я бы хотел показать это волшебство Дамьену. Вот идет он сейчас рядом со мной, уставший, измученный, наверняка голодный, с осознанием чьей-то вещи... Наверняка он думает, смогу ли я сделать с ним то же, что и с вещью?
Нет.
Малыш... Как бы не заразить его... Чертова простуда не проходит, но если с ним что-то случится из-за меня, я не прощу себе и поставлю на ноги! Это на себя мне наплевать, порой, а на других - никогда!
Мы заглянем всего на минуточку на бал... Дамьен, потерпи немного, я вижу, ты очень устал.

Отредактировано Бальтазар Лоар-Гронж (2009-10-08 17:31:55)

-Дамьен, - Окликнул его Бальтазар. - Скажи мне, ты хотел бы сейчас оказаться в моих Уединенных Покоях?Мне кажется, тебе неуютно здесь.
Мне не просто кажется, я вижу это! Если б не нормы морали, я бы подхватил его на руки, прижал к себе, под защиту своего тела, и не позволил бы ему грустить.
Бальтазар дернул цепочку вновь, но тут же отпустил ее. Он понял, что делает ему больно. Остановившись, он долго смотрел на него, и смешанные чувства отражались на его лице. Он склонился вниз, осторожно заводя руки за его шею, чтоб не испугать. Щелкнул замочек цепи, и ошейник остался в руках Бальтазара.
-Решаешь сейчас ты, малыш. Можешь идти в свою комнату, вновь ждать нового клиента. Можешь пойти со мной в мою Обитель. А я уже все решил - я устал от масок...
Он развернулся и вышел вон, покашливая от простуды в кулак.
Дамьен... Малыш, надеюсь, свобода опьянит тебя не меньше, чем выбор не быть со мной. Что бы он не выбрал, я должен это принять

-->Уединенная Обитель Бальтазара

Отредактировано Бальтазар Лоар-Гронж (2009-10-08 18:34:21)

Неистовство, с которым Морис охаживал себя плетью по плечам, больше пристало святым мученикам. Религиозный экстаз обезумевшего от боли и страсти фанатика. Только идол, которому в жертву приносил себя страдалец, был из плоти и крови. С нежным личиком раскаявшейся блудницы и кисло-зеленым ядом глаз. Юбка непомерного радиуса, носки игрушечных туфелек из-под подола, дрожь вуали – за всем этим жадное до чужой боли любопытство. Манеры еще держат, как плотина беснующийся поток, но грязные желание уже рвутся наружу. Порок, скрытый под карнавальной маской добродетели,  Герберт угадывал по сгустившейся ауре вокруг облаченного в парчу юноши. Если бы мужчина и правда был зверем, от запаха непристойности у него хищно раздувались бы ноздри. Он взял след.
Маленькая королева, запертая в слишком тяжелое для нее платье, сквозь марево вуали благосклонно взирала на бичующего себя невольника. Герберт наблюдал за ней. Он не сводил глаз с упругого тела, возбужденного зрелищем, фантазируя, как станет срезать клочки парчи и взбитого густой пеной кружева, медленно обнажая молочно-белую кожу. Он вырядит эту куклу в другой костюм из жарких прикосновений и темных следов на коже, горячего дыхания и разводов мужского семени на лице и груди. Коралловые губки в мутных потеках, как оплавившиеся огарки свечей. И быстрый розовый язычок, несмело и удивленно ласкающий припухший рот.
Герберт ясно представил, как мальчик этот, чье лицо он видел мельком, а имени не знал и не стремился знать, извивается в ворохе влажных простыней. Ему начинало казаться, он знает его давно. Мог ли он уже раньше обладать этим телом? Казалось, мог. И от желания распробовать его, убедиться, что помнит вкус этой кожи, сводило челюсть.
Он сжал стек. Жалобно скрипнула оплетка из тонких кожаных ремешков. Короткий приказ, оброненный небрежно тоном тщательно оттертым от следов волнения, прошелся разрядом по коже. Герберт шумно выдохнул в унисон с протяжным стоном своего невольника. Ему по вкусу пришлось это показное безразличие, с которым маленькая чертовка-королева командовала его любовником. Царское величие.
Морис судорожно всхлипнул и осел, обвис на враз ослабевших нитях. Руки упали на пол, но рукоять он удерживал цепко. Поднял беспомощный взгляд на хозяина, ища в жесткой складке рта немного ласкового одобрения. Не дождался. Герберт не смотрел на него, поглощенный новым приобретением.
- Вы довольны, Ваше Величество? – он склонил голову на бок, как ворон, следящий за добычей. – Или желаете, сапожки из кожи наглеца, испортившего ваш наряд?
В каждой шутке есть доля шутки. Герберт был почти серьезен.
Он задумался, замолчал, как будто прислушиваясь к ему одному слышимой мелодии. Улыбался своим мыслям. Потом, очнувшись, кивнул.
- Утро близиться. Мы слишком поздно прибыли на бал, моя королева, - он говорил негромко, но перекрывал сбивчивое дыхание утомленного раба и ровный рокот голосов - Мы пропустили торжества, но еще успеем встретить рассвет. Вы составите мне компанию? Здесь становится жарко.
Шагнув вплотную, наплевав на барьер из кринолина, предложил юноше локоть. Он не принял бы теперь отказа.