Стресс всегда ударят в слабое место. Как обычно, после переживаний – а к таковым по праву можно было отнести скоропостижный отъезд Ренье и не менее неожиданное объяснение с доктором – спина решила устроить Восьмому бенефис, даже не дожидаясь окончания действия  лекарства. Боль уже опоясала талию кусающим ремнём, и следовало поскорее успокоить ее нужной позой, разумеется, горизонтальной. Проникновенная беседа не мешала Скиннеру, следя за запирающим окна Кеном, в то же время совершать череду привычных, почти неосознанных действий: опускать вниз подлокотник коляски, перебираться на то место, что занимал секундами раньше по-партизански молчавший транзистор, которым оседлавший стул Йоширо сейчас безуспешно тряс у уха. Сколько ни тряси, вытрясти из этой пластмассовой коробки с деталями не удалось ни нотки, ни слова.
Рэй закончил заворачивать ноги на лежанку, вскинул голову, чтобы оправдаться – мол, глюки у меня сто лет в обед, слышу-вижу-унюхиваю несуществующее, и в ус не дую, никому от того никакого вреда, кроме пользы, не лаю, не кусаюсь, на прохожих не бросаюсь, а таблетками не злоупотребляю, и вообще психиатры объясняют это последствиями посттравматического синдрома… но все слова застряли у бывшего штурмана поперёк голосовых связок, потому что гибкая, но вовсе не узкая спина доктора больше не заслоняла заоконного обзора.
Глаза Рэймонда остановились и стали очень большими и круглыми: это… что?.. Нет, конечно, очертания Фудзи совершенны, но не настолько же!.. И куда делся лёгкий прогиб, придающий абрису прославленного вулкана особое изящество?.. И склоны у Фудзиямы не такие крутые… - Рэй крупно сглотнул и позволил рассудку определить очевидное: на фоне клочковатых туч на месте священной горы Японии высилась величественная пирамида Теночтитлана. Во всей красе, c отчётливо видимыми уступами и болезненно-чёткой насечкой лестницы на грани сооружения, обращённой фронтально к Скиннеру. Память услужливо подсказала, что ступеней – девяносто одна, а это число, помноженное на четыре стороны, равняется трёмстам шестидесяти четырём, плюс верхний уступ – триста шестьдесят пять, количество дней в году.   
В вихре розовых лепестков - ступенчатая пирамида… лестница в небо… кто бы сомневался.
Храмовые сооружения Мезоамерики преследовали Скиннера несколько лет. Доходило до смешного – все родные и близкие знали уже: если Рэй включал телевизор, на любом канале в любой точке мира – максимум через полчаса там неизменно начиналась программа про цивилизации ацтеков, майя или инков. А начиналось чудо незатейливо, по-домашнему, в ту пору, когда Восьмой, никакой после военного госпиталя, пытался оправиться после ранения дома. Один из многочисленных троюродных братьев отчего-то решил, что для его трёхлетнего сынишки, которого некуда было девать по причине ветрянки, косившей детсадовцев городка, не найти лучшей няньки, чем Рэй-тян, и лучшей площадки для игр, чем диван, на коем обретался бывший вояка. В качестве приданого к мальчугану, кроме жёлтого пластикового горшка, прилагалась ещё коробка с простеньким набором конструктора «Лего». Совсем простенького, всего лишь сотня  разноцветных кирпичиков с пупырышками, крохотными рамами и дверьми.
Через час, построив домик, выслушав свежепридуманную «дядей Рэем» сказку и вдоволь нарисовавшись каракуль в альбоме, мальчонка убежал на кухню угощаться оладьями с вареньем, приготовленными рэевой матушкой, и потом с капризами прижиматься попой к пресловутому горшку, а сам Рэй остался наедине с розовыми, белыми, жёлтыми и зелёными кирпичиками, раскиданными по покрывалу. Просто, чтобы не валялись, чтобы их легче было прибрать, Восьмой начал бездумно что-то строить, однако спустя пять минут с удивлением понял, что получается не домик, не избушка, а… нечто без окон, без дверей, ступенчатое, строгой и прекрасной пирамидальной формы. Закрепив последнюю детальку на вершине игрушечной постройки, Восьмой испытал непонятную, но мощную эйфорию, которая, как потом оказалось, стала переломным моментом, повернувшим его к выздоровлению.   
Карантин в садике малыша продлился неделю, всё это время он провёл в гостеприимном доме Скиннеров, и каждый день Рэймонд строил пирамиду из детского конструктора, со смешной гордостью демонстрируя её домашним: «Ну, красиво же!». Матушка улыбалась, пуская лучики морщинок в уголках радостных глаз, Эдди смеялся и крутил пальцем у виска: «Рэй, ты псих!». Любовь к данного вида постройкам у бывшего штурмана только крепла. Точнее… она будто прокладывала себе путь из каких-то непознаваемых глубин души… или памяти. По результатам одного вполне дурацкого теста «Кем вы были в прошлой жизни», Рэймонд Эдвард Скиннер VIII неизменно оказывался храмовым танцовщиком в Эквадоре, и что всего потешнее, это пугающе походило на правду, ибо сопящие и хрипловатые индейские дудочки после первой же ноты с детства приводили Восьмого в совершеннейший блаженный экстаз. В эти моменты можно было вить из него верёвки.
Так что появление святилища Теночтитлана в другом священном месте планеты Земля не показалось бывшему штурману и настоящему фантасту странным. Определённая внутренняя логика в этом присутствовала.
Прислушиваясь к сбивчивой речи доктора, Рэй ещё раз сглотнул и попытался отвести взгляд от сооружения, сосредоточившись на розовой метели лепестков, что становилась всё яростнее. К ней же примешивались сухие веточки и… - Рэймонд присмотрелся к неловким и крупным чёрно-белым хлопьям, сдуваемым усиливавшимся ветром, и ошарашенно хлопнул глазами. - Сороки. Ветер сдувал молодых сорок, неловко заламывая их длинные хвосты, которыми эти подросшие птенцы ещё не научись управлять. Сверкая прозеленью чёрных перьев, жалкие и смешные сорочата уносились в неизвестном направлении. Их заполошный стрёкот перекрывался гулким и зловещим воем ветра. В тот момент, когда Восьмой окончательно уяснил, что не видать ему как своих ушей тихого утыкания иголками в клинике целующего его руку доктора, оный доктор в треске, громе и вихре вишнёвых цветов по-драконьи бросился Рэю на грудь, опрокидывая того на постель. Хотелось бы сказать – «в порыве страсти», но ввалившаяся в дожде осколков в окно сакура – с испуга показалась, что вся – лишила этой приятной иллюзии. Поэтому придавленный весом Йоширо Рэймонд сказал тому (интимно, на ушко) совсем другое:
- Кен, если сейчас на нас рухнет крыша – мы оба покойники. Бутербродиком.