Зигфрид фон Вейхс
Это был яд. На губах, которые он целовал со звериной нежностью. А потом - пустота. Черное все, непроницаемое, и глаза не открыть - словно уже придавлены оболами. Последний путь. В никуда? В одиночестве? Это скучно. Он захотел света и получил по едва оформившемуся желанию. Целые потоки ярких лучей, сушащих кожу влет, истончающих, стягивающих непонятным Он захотел проводника и увидел на внутренней поверхности век древнего старика, тяжко опирающегося на посох. Его поманила за собой рука, исчерченная пигментными пятнами и вздутыми венами. И он пошел. Легко, как давно не получалось. Мучившее много дней колено оставило боль там, в темноте. И пахло цветущей вишней. И осыпало пыльцой. И было просто хорошо шагать вперед за иссохшей спиной, обтянутой овчиной. Ни цели, ни смысла - простое движение. Вперед. Но тут утомила тишина. И пришли звуки - давно забытые голоса, которых он не дозвался в свои двадцать. Смех сквозь слезы - мамин. Глуховатое "прости" - отца. Он говорил с ним, забыв о привычной молчаливости. Они хотели знать все, про годы, которые упустили, про его жизнь - до мелочей. только про свою смерть упорно ни слова. Словно им до сих пор было стыдно за то, что они оставили его.
Старик положил руку на повисшую в сияющей пустоте дверь, бережно погладил и первый раз взглянул в упор, объясняя, не шевельнув уголками рта, что шаг за порог равен смерти. И равен встрече. Он был готов. Он хотел. Обнять... сейчас обнять так, как никогда не обнимал до аварии, стиснуть в руках, не отпускать. Голоса звали. И вдруг среди них - тонкий мальчишеский. Ломко-слезный.
- Пап... ну пап же... вернись. Я буду хорошим. Только вернись.
Резануло по спящему сердцу, отозвалось горечью первой сигареты и безнадежностью прошлого.
Голоса звали.
Только теперь - в разные стороны.
Старик терпеливо ждал.
... Мальчику, который в тот день глотал слезы в соседней палате реанимации, господин фон Вейхс, как только пришел в себя, сделал самый дорогой подарок - лекарство для отца, выведшее того из комы.
Луи Лувье
Шальная пуля. Множественные ранения. Кома. И как-то все буднично началось - простой дорогой без конца и края, целующей горизонт. Ни души кругом. Ни деревца. Гладкий асфальт, принимающий его шаги. Еще было солнце. Вечно закатное. и красно-оранжевое марево тревожило напоминанием о крови. Он чувствовал, как пустота заползает вовнутрь, вымораживая память, выстужая прошлое, выбеливая лист с записями о грехах. Легкость не-бытия. Только разве это могло обрадовать? Разве что первые... часы? дни? недели? Он не знал. Но упорно шел, иногда сомневаясь, сделан ли хоть один шаг. Рядом плясала тень. Всегда с одной стороны. Всегда такая... одинаковая. Но она хотя бы была. Правда, не отвечала на вопросы. Не хотелось ни есть, ни спать. Ничего. Словно он сам стал тенью.
Разноцветные сполохи на лице. Неизменно одной палитры. Скука. Смертная. Смертельная. И все возрастающий страх - это навсегда. Страх грыз по-шакальи, цепкий, голодный.
... - Эх... а у нас тут интереснее...
- Где?! - он обернулся, первый раз за весь немыслимо долгий путь. Раньше даже в голову не приходило такое простое - обернуться.
Ударило грозовым ветром, клоня к земле. Но он набычился, напрягся и двинулся назад, преодолевая по миллиметру покрывшееся вдруг колдобинами шоссе. И все-таки он сумел. Пригибаясь не только под тяжестью ветра, но и под возвращающимся грузом памяти, вернулся в исходную точку, чтобы открыть глаза, напугав до икоты молоденького интерна, дежурившего в тот день в палате и только что хваставшемуся другу по строго запрещенному мобильнику своей временной работой.
Марго
Себя уже не осиливаю нормально. контурно, совсем.
Нелепость. Задохнулся от угарного газа в маленькой съемной квартирке, пока грелся, включив допотопную плиту. Спасла старушка-хозяйка, неурочно забредшая для проверки. Кома... кома.
по ту сторону - балаганная яркость цветов и звуков, водоворот событий, тел, лиц. Жадные руки. Украденные поцелуи. Все заемное, все - не его. Устал до смерти и был готов уйти туда, куда позовут. На первый же звук, не отдающий маскарадом и похотью.
Нежный женский голос, печальный:
- Его навещает только этот странный старик, Гор... почему так? Хорошенький...
Он вернулся, чтобы поцеловать руку мэтра. Чтобы перекроить все иначе и получить право никогда не умирать в одиночестве.