«Ужасно, это просто ужасно», - переживал Хадзи, только что буквально своими руками убивший невинное существо, и неважно, что фактически девушка уже была мертвой. «Если бы каплю живой воды, - он отстраненно слушал своего поводыря, - Люди — штрихи на полотне жизни... Я тоже так считал когда-то... Но люди — это не штрихи! Люди — живые! Они как линии на человеческой руке, по которым хироманты читают судьбу, кажется, что исчезли, но на самом деле они продолжают свою жизнь там, в глубине...»
Хадзи только однажды поделился своими философскими размышлениями о жизни и смерти, выслушал истерический хохот прожженного циника и больше никогда не делился своими мыслями. Вот и сейчас он не стал возражать.
По мере продвижения к сверкающему светом выходу из туннеля становилось все труднее дышать. Это когда-то зелень и листва казались изумрудными, теперь они были грязно-болотными, коричневыми, палевыми, растерявшими животворные оттенки и саму жизнь вместе с ними.
Закрывая ладонью рот и нос, он молча следовал за лесным духом, вначале бесплотною тенью скользившим впереди, а потом, будто бы из сочувствия к бренному человеческому телу, владельца которого вызвался сопровождать, сам стал осязаемым. Стройным, изящным потомком древнего лесного племени, со смуглой кожей и исступленно яркими волосами, отливающими медью.
Чтобы не лишиться чувств из-за нахлынувших воспоминаний, Хадзи закрыл глаза, а потом уткнулся лицом в ладони и распростерся по земле в молитвенной позе. Никто не виноват в том, что он находит везде и во всем напоминание об ушедшей любви. Сколько минут он лежал, провалившись в болотистую землю, было непонятно, но влажный и одновременно тянущий чистотой воздух освежил его.
Художник уже мог без острой сердечной боли смотреть вслед сменившему облик провожатому.
Ползя на коленях, извозив в грязи и тине, в месиве из мертвых трав, листвы, погиших насекомых и животных, Хадзи заметно отставал от него. Он невольно твыбирал места, куда опираться ладонями, куда ставить колено, чтобы не раздалось ненавистного хруста, чтобы не оборвать еще одну жизнь. Жизнь бестолковой букашки, спешашей по своим важным делам...
Вдруг ткнувшись головой в светлый небесный свод, он замер, моргая. Туннель кончился. Руки потянулись к лицу, чтобы стереть со лба паутинки, вытащить веточки и листву, застрявшие в длинных волосах, не подумав о том, что превращает себя в грязного оборванца. Корни и стелющиеся по земле ветви деревьев живого коридора цепляли и рвали его багряный халат. Растерев по щекам и лбу грязь, он с восхищением посмотрел на провожатого и залюбовался его красотой. Хадзи хотел умыться, слизистую носа и горла першило, поэтому прокашлявшись, он сипло спросил:
- Тут вода есть поблизости?
Стараясь лишний раз не восхищаться, привычка художника въелась в его сущность, и красивого юношу хотелось потрогать, Хадзи повторял себе вновь и вновь, что червленый блеск волос — обманка. Обойдя юношу-мираж, Хадзи взглянул на гору, на камни и деревья, то попирали каменные уступы, с каждым ярусом становясь все развесистее, кряжистей, сильнее разрезая каменистую почву корнями, чтобы удердаться, чтобы выжить... А я так легко решился отказаться от своей жизни... Вот глупость-то...
Хадзи сбросил халат, опустился на камни и положил на них руки и, отзываясь его мыслям из-под камней зажурчала вода. Вскоре он уже смог набрать полные пригоршни воды, смыть грязь и кровь с лица, рук и груди. Вода же все убыстряла свой бег, ручей становился резвее и шире. Художник испуганно поднялся, отжимая промокший халат, опасаясь не в водопад ли вырастет его самоуправство, превращая каменистое плато в дно реки. Стараясь не поддаваться панике, Хадзи поспешил к своему провожатому, натягивая на ходу халат, хлепая уже босыми ногами по воду, оступаясь на мокрых камнях, болезнено ударясь о них пальцами. Оказавшись рядом, он сказал смущенно, будто нашкодивший ученик:
- Я готов. Куда мы идем?