>> Балконы

Пытаясь вернуться клубком, Иона неподвижно лежал на полу, а кафель под ним не становился теплее от тела мальчика - так сильно оно продрогло.
Он слышал через густую пелену практически коматозного состояния чьи-то голоса, несколько голосов, и к ужасу своему отметил два из них знакомыми себе. Не радостно-знакомыми, которые хочется окликнуть, а как голос известного тебе палача, когда сидишь за решеткой. Крохотная вспышка паники тут же погасла, как спичка, на мгновение резанувшая дождливую тьму, и тут же исчезнувшая в жестко хлещущей воде и лезвенном ветре.
Образ пахнущей спиртом, пластиком и лекарствами больницы пропал, растворился в прохладном водянисто-мыльном запахе пола, к которому прижималась едва не рассеченная, украшенная зачинающимся синяком щека юноши. Теперь воображение вплетало запах хлорки, и кафельный белоснежный, касающийся зрения сквозь ресницы, превратился в бассейн за их домом на юге Франции. Лазурное побережье. Канны. Небо и море - безупречной, бездонной синевы. Горячий белоснежный песок под босыми ступнями. Обжигающее солнце. Иона не любил плавать в море, но нырял в бассейн до головокружения...
Господи, да к чему все это? Зачем? От этих дурацких воспоминаний ничуть не легче.
Только искривленные болью губы дрогнули в чем-то вроде стесненной улыбки. Или показалось..?
Он снова заворочался, промычав что-то, прижатым к полу ухом чувствуя легкую влажную поступь вновь вернувшегося в ванную мужчины. Шум воды. Откуда-то потянуло теплом, и без того дрожащий мальчик затрясся еще сильнее, не в силах потянуться к его источника. За опущенными веками ему представлялся дождь на побережье, пробежка по еще теплому асфальту, вот он поскользнулся, раздирая колени и ладони в кровь, но какая мелочь - надо встать и бежать дальше, иначе...
Резкий вдох, зеленые глаза распахнулись, его на мгновение ослепило белизной ванной, и он зажмурился, закрывая окровавленной ладонью глаза и смахивая с лица руки Мориса. Резко пахло спермой, потом, кровью и рвотой, яростный запах находящегося во флаконе вещества - нашатырный спирт, так ведь? - пробрал до мозга. Оставляя на лице кровянисто-белесые разводы, Иона убрал руку, часто моргая слипшимися острыми клинышками ресницами, с каждым их взмахом сгоняя с глаз пелену, принесенную забвением. По-детски удивленный взгляд уперся точно в глаза Мориса. В тот же момент его охватила страшная паника, но... черт возьми, он так безумно устал, чтобы даже пытаться бежать.
Бежать? Ха! Он даже не доползет до выхода из ванной.
Ладонь накрыла красивый, покрытый практически художественными трещинами рот, темные брови скорбно сошлись над переносицей.
Послышался стон, следом - хрип, который не стал воплем ужаса слишком уставшего для него мальчика.

Стоять на ногах самостоятельно он не мог, так что даже не пытался. Морису все пришлось делать самостоятельно, манипулируя телом мальчика, как очень большой, тяжелой и неподвижной куклой. От движения снова сильно кружилась голова, Иона затошнило, но, увы, уже нечем. Лишь выпустив из глотки немного омерзительно пахнущего воздуха, он снова повис на руках невольника. Оказавшись в ванной, он не пытался устроиться удобнее, только втянул сквозь зубы теплый влажный воздух, морщась. Невыносима ныла поясница, каждая царапина горела огнем, но разодранный зад скрывал ощущениями, которыми он щедро снабжал юношу, любой другой дискомфорт. Внутри что-то давило. Иона простонал от прикосновения с новой твердой поверхностью. Чуть согрелся, и его больше не колотило от холода, напротив, на покрытых ушибами щеках проступил румянец, тело стало горячим, его снедал жар. Дышать было тяжело, точно на грудь положили свинцовую пластину. Он зажмурился, пытаясь отдышаться.
Снова - шум воды, на сей раз совсем близко, теплые потоки коснулись измученной холодом кожи, и Иона дернулся, пытаясь отстраниться от них - даже просто теплая вода казалась ему слишком горячей.
К своему ужасу Иона осознал, что это приводило его в чувство. Минуту назад он все еще находился какой-то кромкой самого себя в полусне, но теперь реальность была абсолютно и кристально чиста. Даже зрение пришло в норму - картинка не была расплывчатой, не пошатывалась, в глазах не двоилось. Он видел, как приблизилась к нему перемазанная гримом рука юноши, чувствовал, как коснулась. Он еще теплил в себе надежду провалиться в забытие, но нет. Он слышал каждое слово, воспринимал каждый звук, чувствовал влагу, гладкость и прохладу ванной, запах мыла...
Новый приступ паники, Иона неуверенно мазнул кровавой перчаткой по краю ванной, словно пытаясь приподняться, но безуспешно. Готовый к любой ситуации, Иона не знал, как поступить сейчас, когда угрожает опасность физическая. Будучи под защитой телохранителей - и черт его дернул идти на маскарад в одиночку! - и уймы денег, он и не подумал бы, что рухнет на подобное дно...
В чувства его привели обращенные к нему слова. Он слышал каждое, но не желал воспринимать.
Морда холеного добермана тянется к забившейся в угол мыши, у которой сердце стучит так быстро, что слышен только гул. Горячее дыхание и трупная вонь из пасти. Пес не скалится, не показывает клыков - запуганному грызуну и так понятно, насколько тот сильнее его. Без напоминаний. Лишнее движение в сторону, и потом - моментальная смерть в сильных челюстях. Если очень повезет.
Такой Иона представлял эту сцену со стороны. Мужчина напоминал натасканного на убийство пса. Каждое движение просчитано, каждый жест знает свое место. Никаких ошибок. Никаких чувств, кроме желания собственного удовлетворения. Металлический вкус крови на языке и невыносимо сладкое ощущение того, как, пульсируя, ему в пасть вырывается чья-то жизнь, а сердце очень быстро снижает твой ритм. Непередаваемое чувство. Чувствуешь дрожь во всем теле.
Иона знает. Он не раз его испытывал, но никогда не подумал бы, что сам станет жертвой. Никогда. Нет.
Переполненными смертельным ужасом глазами Иона смотрел на своего мучителя. Плевать было на боль, на безумную тяжесть движения, хотелось подскочить и бежать, неважно в каком он виде и кто его таким увидеть. Просто бежать, бежать, бежать... 
На несколько секунд они остались в ванной наедине. Гольдман не сводил с мужчины глаз, боясь даже моргнуть. Казалось, что если он посмеет пошевелиться, на него набросятся и растерзают в клочья.
- Отпустите, - едва слышно пролепетал юноша, осмелившись издать хоть какой-то звук, когда дверь в ванную вновь открылась, впуская Мориса.
Мужчина встал, отходя куда-то в сторону, в своем положении Иона не мог разглядеть. Но нет, он прекрасно чувствовал две ледяные иглы взгляда мужчины. Запах сигаретного дыма, дыхание, биение сердца. Он был рядом, он следил за ним. Иона чувствовал, как становится все более жалким и униженным под этим взглядом, словно рабом он не стал, а родился им, словно был предназначен для боли, мучений и страха.
Стойте, подождите! Когда это он признал себя рабом..?
Иона снова открыл рот, наверное, чтобы что-то сказать, но лишь судорожно вздохнул, на секунду фиксируя стеклянный взгляд на действиях Мориса, и тут же переводя его на белую стенку ванной. Губы плотно сжались, и даже на то, что в рот попали капли семени невольника, его не волновало. Он боялся снова зарыдать.

Отредактировано Иона Гольдман (2009-10-20 05:11:38)

Обжигающая вода жалила изнеженную кожу, как плеть, оставляя красные полосы на светлом теле. Мальчишка вскрикивал и вздрагивал от каждого прикосновения тугих струй, стараясь закрывая дрожащими руками лицо.
Что, холодно тебе было? Дрожал весь, жался в поисках хоть капли тепла к рукам, которые причиняли только боль, а теперь воротишь нос от такого его обилия? Неблагодарная скотина. Господи, как же ты отвратителен! Тебя, оказывается, так легко сломать, так легко уничтожить. Ведь произошло не так много - повествование пошло не по той дорожке, которую представил ты. И что же? Ведь ты даже не попытался все исправить.
Ничтожество.
Ты заслужил все, что с тобой происходит.
Или тебе...
"...нравится, что с тобой происходит?
- Нет!"

Вонь была невыносима. От удушливого запах снова кружилась голова, в ушах стоял плотный жужжащий шум. Как только Ионе показалось, что он вновь начинает отключаться, скрипучее прикосновение пальцев, затянутых в перчатки, вернуло его в реальность. Он прикусил кромку перчатки, тут же жалея об этом - от нее разило кровью и рвотой, все еще не вымытой из ткани. Рот наполнился горькой слюной, он напрягся, обхватывая кровоточащим колечком мышц горлышко бутылки, но более никак сопротивление не выказал. В нем просто не было смысла - ведь не пытка сейчас производилась над ним, ему помогали. Не слишком искренне, но очень эффектно. Морис без лишних слов знал, что нужно юноше, и тот как мог молча принимал уход.
Выбраться из ванной было трудно, еще сложнее - устоять на ногах. Если бы не помощь невольника, который перестал вызывать такое острое отвращение, как раньше, то еврей попросту рухнул бы на пол, мгновенно засыпая - усталость была столь давящей, что его это бесило. Хотелось оттолкнуть от себя помогающего ему идти Мориса, и быстрее, как можно быстрее добраться до теплой мягкой кровати. Спать в логове хищника опасно, но Иона просто не мог меньше волноваться по этому поводу. Ему просто хотелось спать. Где угодно. Лишь бы лечь наконец-то, и чтобы хотя бы на несколько часов к нему никто не прикасался...
Едва он коснулся головой подушки, как тут же заснул. Забытие наступило мгновенно, и оно было переполнено мерцающей бездной. Изможденное тело с благодарностью приняло долгожданный отдых, на истерзанном болью лице дрогнула улыбка, влажные волосы прилипли к щекам и губам.
Маленькая фарфоровая куколка, волосы - китайский черный шелк, глаза - две изумрудные капли. А внутри - невероятно сложный заводной механизм. Куколка чувствует боль, плачет водой из горных ручейков и кричит ангельским голоском. Хотите попробовать? Не стесняйтесь. Все в ваших руках...
Ему снилась шуршащая бумажная обертка, бархатная коробка, выстланная шелком цвета заката, тугая проволока, которой он был прикручен к ней - запьстья, локти, колени и щиколотки, шея и поясница. Пахло пудрой, сыростью и сладостями. Иона дернулся, стараясь вырваться из плена, но - тщетно. Тишина. Темнота. Его криков никто не слышал. Отчаянье в который раз засосало его с головой, пока не сдвинулась аккуратно крышка, в глаза кукле не ударил свет, и...
С испуганным вскриком Иона рванул к дальнему краю постели, соскальзывая на пол и прижимаясь голой спиной к высокой тумбе. Та пошатнулась, блекло поймала на гладкий темный бок электрический свет ваза и, с шорохом прокатившись по поверхности тумбы, упала с нее, продолжая катиться по полу. Полотенце осталось на кровати.
Широко распахнув запуганно-малахитовые глаза, он не сводил взгляда с мужчины. Прикрыть наготу было нечем, он лишь прижал руки и колени к груди, пытаясь хоть как-то прикрыться. Нелепость положения была смехотворна и умильна одновременно. Бессмысленная попытка бежать закончилась ничем.

Двадцать четыре года. Не одна сотня людей не побегушках. Уважение. Богатство. Взгляд, с которым боятся не согласиться. Убийца, ни разу не жалевший о содеянном. В изуродованных руках чуть больше власти, которая положена 24-летнему мальчику, пусть и из влиятельной семьи.
И что же теперь?
Он смахивает на подростка, которому в школе устроили "темную". Маленького групого трусишку, прикрывающего зачем-то в первую очередь голову, хотя на теле куда больше более уязвимых мест. Ведь никто не собирается его убивать, а причинить боль можно бесконечным количеством способов. Ему ли об этом не знать?
Удара, боли - их не последовало. Его подняли в воздух, и открыть глаза он осмелился только оказавшись на коленях мужчины.
Он чувствовал себя зайцем, мирно играющим в пасти у успящего льва. Любое неверное движение, и тот проснется, а чтобы сжать челюсти нужно меньше секунды.
Смотреть на остававшегося для него незнакомцем мужчину он тоже боялся. Призрачно-зеленый взгляд мазнул по лицу мужчины, обогнул глубокие морщины у рта и уперся куда-то вниз, не видя того, что было перед ним. Дрожащие руки сжимали кромку покрывала. По виску, тут же теряясь во влажных волосах, прилипших к лицу и спине, скатилась капелька пота. Судорожное дыхание было горячим, юноше было жарко, несмотря на то, что он был обнажен. Отпустивший было жар снова расползался по телу.
Но даже если его внутренние органы рвались на кровавые куски, он не посмел бы пошевелиться. Не отважился бы пожаловаться на боль. Он не имел ни малейшего представления о том, что ему делать и как себя вести. Что говорить этому человеку, и стоит ли вообще подавать голос. Кажется, он охрип. От крика, холода и слез - охрип.
На самом де деле Иона боялся звука своего голоса. Привыкнув слышать его лишь в дорогой бархатно-золотой обертке роскоши, он не знал, как будет звучать сейчас. В ужасе он вспоминал, как умолял взять себя на балконе - нет, нет, это был не он. Иона не мог произнести тех слов, никогда! Это какая-то злая уловка, чтобы заставить его стыдиться еще больше. Верно..?
Меж тем, жар превратился в тепло. Дышать стало легче, сердце перестало заходиться в истерической гонке с самим собой. Если успокоиться, то можно, пожалуй, принять хоть какое-то верное решение. Интересно, как много для него будет значить свобода, когда он вернет ее себе? И... вернет ли вообще?
Несмотря ни на что с ним происходящее, Иона не мог не отметить, как великолепно вышколен Морис. Он впервые встречал подобного раба - идеально послушного, но не с полным отсутствием личности, как это часто происходило, с искренним обожанием господина, угадывающего практически каждое его желание... Ионе никогда не удавалось сотворить подобное. Впрочем, он и не пытался - он был избалованным ребенком по отношению к подобным людям, каждый день требующей новую игрушку. И с каждым ему было скучно. Кажется, теперь он понимал, почему - ни воспринимал Иону, как своего единственного господина. Что быстротечные сеансы с телами,привыкшим к подобному обращению от кого угодно? Скука. Они не знали, что любит Иона. Они пасовали перед его желаниями, не зная, как его удовлетворить. Для них всех он был всего лишь клиентов.
А Морис..? Кем был он? Иона чувствовал в нем незримую пока что опасность. Своей интуиции юноша доверял всегда, ибо ни разу она его не подводила.
Живот болезненно свело судорогой, когда чашка с ароматным бульоном оказалась у него под носом. В животе заурчало так, что мальчик покраснел. Последний раз в подобном положении его видела няня - голого, испуганного и страшно голодного. Иона поторопился не вспоминать прошлого, которое лезло в сознание, словно в надежде вытащить мальчика из медленно охватывающей его пропасти, но от этого было не легче - реальность воспринималась только страшнее.
Куда же делся взрослый и уверенный в себе господин Гольдман? Неужели этот покрывающийся стыдливым румянцем юнец, жмущийся на коленях мужчины и сейчас начавший жадно хлебать теплый бульон - этот тот же самый человек?
Господин Гольдман. Мсье Гольдман. Мистер Гольдман. Его никогда не называли иначе. Сейчас он стыдливо вспоминал об этом, словно не имел на подобное права. Гордость, стальным айсбергом нависавшая над ним каждый день, растаяла в один момент, испарилась, не оставив за собой и следа. Физическое очень часто главенствует над разумным. Кажется, юноша забыл об этом. Как славно, что ему напомнили.
Он опустошил чашку в несколько глотков. Сперва хотелось сохранить хоть какие-то крохи образа, но какого черта пытаться строить из себя кого-то перед человеком, который только что видел, как он блюет дорогим шампанским, а из разодранного членом зада у него выливается отнюдь не фиалковая вода?
Иона отстранился от опустевшей чашки, жадно облизнул последние капли с искусанных губ.
Пожалуй, без привычного лоска, дорогой одежды и с полным отсутствием вуали пафоса он был красивее, чем когда-либо. Хотя себе самому он казался уродом.

"Омерзительное ощущение.
Не ощущать ненависти к человеку, растоптавшему тебя - что может быть страшнее? Ну вот же он, и совсем недавно он заламывал тебе руки, а все твое тело в синяках и ссадинах из-за него. Черт возьми, ты что, не чувствуешь, как саднит у тебя в заднице, идиот? Тебе же сидеть больно.
Впрочем, стоять ты все равно не можешь, но... разве тебе не хочется изо всех сил ударить его по лицу? Черт возьми, что ты делаешь?!"

Свой истерически верещащий внутренний голос Иона не слушал. Или не слышал. Какая разница? Если на его плечах сидели бы сейчас ангел и демон, он не послушал бы ни того, ни другого, ибо ни тот, ни другой, не смог бы внятно выразить свою точку зрения относительно происходящего. Он лишь вздрогнул, закрывая глаза, когда к нему приблизилось лицо мужчины - да как же его зовут?! - и на губах он ощутил пряное сигаретное тепло и грубое прикосновение щетины. Отвечать на это сомнительное проявление нежности он не решился. Рановато начинать любить своего мучителя, и поэтому мальчик лишь отвел взгляд, слегка раздраженно поджимая губы.
Ишь чего. От чело бы вдруг..? Перемены в настроении пугали. От таких людей не всегда знаешь, чего можно ждать.
Стало жарче. Юноша чуть приподнял ногу, которая непосредственно соприкасалась бедром с пахом мужчины и попытался чуть отодвинуться, вызывая тем самым лишь некомфортные телодвижения и еще больше раздражения для затвердевшего члена мужчины. Чтобы не подливать в вгрызающийся в кожу огонь еще больше масла, он предпочел снова замереть.
- А у меня есть выбор? - как и предполагал, звук голоса был чужим, каким-то немощным и слабым. Он на мгновение стиснул зубы, переваривая услышанное.
Иона в некотором замешательстве смотрел на предложенные ему таблетки и воду. Он почти не чувствовал своих рук и был уверен, что не удержит ни таблетки - с мелкими предметами он обращался с большим трудом, и какого усердия требовало столь ловкое оперирование веером, одному Богу известно, а стакан он наверняка даже поднять не сможет. Сердце заколотилось чуть быстрее. Он нервничал. Иону все еще до боли волновали спрятанные под перчатками обезображенные руки. Как будто мало телесного уродства он уже показа мужчине, но каждое прикосновение, каждый взгляд на предмет волнения поднимали в нем ледяные волны, окатывающего юношу с ног до головы.
Категорически сомневаясь в правильности решения, он перестал медлить. Сперва - склониться к руке, подающей таблетки, собрать их языком, словно ящерица, а потом как можно скорее - приблизить губы к стакану, лишь слегка прикасаясь к руке мужчины пальцами во влажной перчатке. Кажется, ногти он все таки не содрал. Не до конца во всяком случае.
Быстрыми мелкими глотками Иона осушил стакан, проглатывая одну таблетку за другой, пока шершавые пальцы мужчины трепетно касались его коленки. Признаться, от подобного жеста он испытывал смущения едва ли меньше, чем от произошедшего на балконе.

На бритвенно-острую секунду Иона возмущенно нахмурился, но разум был сильнее гордости, которая мирно убралась в дальний черный угол, и он тут же стыдливо поджал губы.
Привыкать? К чему? Он не собирался привыкать к этому. С чего он вообще взял, что Иона останется здесь дольше, чем ему самому захочется?! Не может же он решить вдруг, что ему удалось его сломать? Нет. Просто... стечение обстоятельств. Да. Случайность. Ну и что он мог сделать? Ведь он... настолько сильнее щуплого еврейского мальчика.
Он мог сделать с ним все, что угодно, но ведь невозможно оказать сопротивление тому, кто настолько сильнее тебя!
"Ты мог закричать. Позвать на помощь. Мог рваться из его рук, отбиваться. Но ты этого не сделал. Почему ты предпочел молча сдаться? Ты ведь не слабак, Иона. Ты можешь постоять за себя, если это того требует. Разве нет?"
Он новых волн полупрозрачного забытия его пробудило прикосновения к прохладным простыням. Отбитая поясницы немедля начала ныть, и Иона почти что видел огромным синяк, неторопливо расцветающий на светлой коже. Черт, сколько же понадобится времени, чтобы он прошел?
Испуг, настроженность, напряженное дыхание - прошли в одно мгновение. Резкая смена поведения мужчины моментально перевернула все с ног на голову. Мальчик перестал бояться, наивно отдаваясь в мягкие на первый взгляд лапы огромного хищника.
Подушка, которой он коснулся мокрой головой, кажется, ждала его с распростертыми объятиями сновидений. Черт возьми, как же он устал! Какой может быть бал, когда все тело так безумно ломит, и в голове точно ухает десяток медных колоколов?
Молоденький жеребчик, загнанный первой в своей жизни безумной скачкой, зря надеялся на отдых. Ничего не закончилось, и он это чувствовал. Желание и бесконечная похоть били из охотника через край. Он практически ощущал их кожей - подобные чувства очень сложно сдерживать внутри, особенно когда объект вожделения находится в такой минимальной близости. Иона не раз ощущал подобное, но... сейчас это оставляло на коже по меньшей мере ожоги.
Прикосновения губ,, пальцев, дыхание - слишком густая концентрация всего этого заставляла забывать к чертовой матери про все вообще. Боль? Ерунда, не так уж и страшно. Обида? Чушь! Перед ним едва ли не извиняются, не так ли? Страх?..
Страх?
Нет. Иона не чувствовал ничего из этого. Словно одурманенный, он блуждал затянутым дымкой взглядом по потолку, пытаясь до конца осознать происходящее. И, черт возьми, осознал.
Встрепенулся, как бабочка, на которую упала тень незадачливого охотника, приподнялся на дрожащих от усталости руках, вновь испуганным и умоляющим взглядом глядя на мужчину. Ведь это тот же самый человек. С теми же самыми желаниями и намерениями. Плевать на то, как он был сейчас осторожен и нежен, словно ему действительно было важно, что чувствует маленькая пустоголовая куколка.
Иона, вновь столкнувшийся лицом к лицу со своим страхом, сделал самую большую глупость в своей жизни. Вернее, вторую - за сегодняшний день их было уже две.
Он попытался отстраниться. Свести изъеденные синяками бедра. Оказать самую слабую форму сопротивления. Сильнее самого мужчины он боялся только боли, которую могут принести его действия.

Молчаливая осада закончилась прежде, чем на сопротивление перестало хватать сил.
Конец был слишком очевиден, чтобы хотя бы пытаться оттянуть его.
Вот уже и стон, больше похожий на шелест едва распустившихся листьев, больше не вызывается болью. Жар прикосновений мужчины проникает под кожу, оттуда - еще глубже, и во рту становится сухо. Как любому еврею, Ионе больше всего нравились способы достижения конечной цели, требующие меньше всего как либо затрат. И если к этому придется привыкнуть - через пару дней он признается себе, с каким трепетно-постыдным удовольствием согласился с этим - то почему бы не принять это сейчас?
Тем более что его хотели не пытать. Охотник не мог быть сейчас не искренним - какой смысл врать тому, кем владеешь, если он все равно примет каждое твое слово за чистейшую истину? В отнюдь уже не нежных движениях рук он пытался вылавливать не боль от нажатий на почти преломленную поясницу, а то, что крылось за ней. То, как на висках проступал холодный пот, как в легких становилось горячо, кончики пальцев холодели и глаза сами собой закрывались от тех капель блаженства, который были куда слаще и сильнее, чем любые его бесконечные потоки, к которым он привык за всю свою жизнь. Словно всю жизнь он довольствовался разведенным водой спиртом, а сейчас каждое даже самое легкое касание было словно доза чистейшего героина.
Тело и разум наконец стали работать вместе. Больше не было попыток отстраниться, не ощущать себя частью происходящего, закрыть глаза, потому что было слишком страшно видеть перед собой пожирающего собственное тело хищника. Антилопы, попав в клыки льву, в какой-то момент, все еще видя перед собой свободу и имя силы на сопротивление, перестают рваться из рвущих их плоть когтей, потому что итог неизбежен, а так будет не столь мучительно.
Опять становилось душно. Кукольное тельце блаженно вздрагивало от каждого прикосновения, и те, что были чуть сильнее, сопровождались едва различимым стоном, все больше похожим на неуверенное движение влажных теперь губ.
В тисках сильных пальцев не было никакой необходимости - он сам пытался держать руки и ноги так, чтобы Морису было удобнее заключать его в кандалы. Со временем посаженный в золотую клетку соловей либо перестает петь и умирает, либо привыкает к щедро кормящей его сладкими зернами руке и изо всех сил старается угодить своего хозяину. Даже если дверца откроется - он не улетит и даже в сторону свободы не кинет короткого лакированного взгляда.
И хотя до подобного поведения потребуется некоторое время, Иона уже закрывал глаза, чтобы не дай Боже не углядеть эту самую свободу где-то в стене терпеливо выстраемого вокруг него вольера. Трепыхающееся птичье сердечко сладострастно ждало, когда на теле его обладателя останутся лишь прикосновения хозяйских рук, а чернь, исполняющая поручения, наконец исчезнет.
Любое напряжение мышц было само по себе пыткой. Мальчик одновременно старался принять свое положение, но несгибаемая гордость, которая была с ним практически с рождения, вынуждала его не мириться с этим. Борьба, которая теперь шла далеко на закорках сознания и практически не вмешивалась в его, обездвиженного практически добровольно Ионы, ощущения, выражалась лишь в чарующе-страдальческом выражении лица, прикушенными пухлыми губами и дрожащими ресницами под скорбно сведенными бровями юного мальчика. Он постигал свою старательно скрываемую сущность, вместе с тем пытаясь бороться с ней, и только Провидению известно, как сладко это было.
Попытка чуть двинуться выступила на губах чуть сдобренным остатками кровью стоном, мальчик умоляюще посмотрел на мужчину из-под вьющихся влажных прядок. Самый главный, пожалуй, приказ нового хозяина он принялся выполнять незамедлительно. Чуть позже он впадет в безумие от отвращения к самому себе, пошлет к черту всю покорность и попытается бежать, но сейчас, пока на дне этих абсентово-зеленых глаз тает сахар, он лишь ждал, что хищник будет делать дальше. Ждал терпеливо и сходит с ума от тянущегося времени.