Архив игры "Вертеп"

Объявление

Форум закрыт.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Архив игры "Вертеп" » О прошлом и будущем » Карт-бланш


Карт-бланш

Сообщений 1 страница 20 из 88

1

Эта комната была отделена от покоев на третьем этаже замка пустой, обширной куполообразной залой, в которой каждый шаг по плитам узорчатого полированного мрамора отдавался долгим гулким эхом. В зале у ряда узких стрельчатых окон стоял старинный голландский клавесин, и больше не было ничего. Одни створчатые двери залы вели на внутренние балконы, а оттуда в коридор. Другие же, прикрытые тяжёлыми драпировками гобелен, – в неожиданно узкий извилистый проход, некогда являвшийся частью потайного хода, но отрезанный от лабиринта массивными гранитными стенами ещё века два назад. В конце длинного прохода обнаруживалась старая дубовая дверь, обитая металлическими пластинами, а за ней ещё одна небольшая зала, куда следовал наш гость.
Потолок комнаты и днём, и ночью терялся в золотисто-пыльном полумраке, хоть и не был слишком высок. Его покрывали фрески, разглядев которые, можно было бы обнаружить склоняющие кроны деревьев, в просвете между которыми тёмной лазурью сверкало небо. Причиной слабого освещения являлось наличие одного лишь широкого арочного окна, вырезанного в выгнутой стене напротив входа. Зала имела форму вытянутой полусферы, что объяснялось её соединением с круглой в основании восточной башней замка. Её внутренний облик мало изменился за столетия. Стены сплошь укрывали гобелены, тканые образы на которых были неуловимо схожи с "Карт-бланшем" Магритта. По прихоти того, кто приказал смастерить полотна, фигуры вышагивающих, чёрных и гнедых скакунов виднелись в промельках между высокими прямыми стволами, массой листвы и веток. Комната утопала во всех оттенках насыщенного зелёного, фисташкового, приглушённо-болотного и тёмно-изумрудного. Было немало чёрного, а в узорах – бронзового и золотистого. Пол был из грубого, серо-зеленоватого камня, отполированного едва ли не до зеркальной гладкости, мебель приземистой, с жестковатой бархатной обивкой под цвет гобелен и тяжёлых занавесей на окне, забранных шнурами с кистями. Жерло камина с распустившимися маками пламени в нём, два кресла рядом с ним, ещё одно у окна. В обширной нише напротив камина за сомкнутыми полотнами был утоплен низкий диван с большим количеством плотных подушек и мягкими вышитыми покрывалами. Дополнительное освещение в комнате давало не электричество, а несколько вылитых из металла треножников, изукрашенных виноградными листьями и фигурами зверей искусной ювелирной работы.
Интересной особенностью этой залы был вид за окном, столь удивительно совпадающий с интерьером, что тот казался продолжением самой комнаты. Восходившая на крутой высокий холм прямая аллея с развесистыми платанами в точности совпадала с шириной оконного проёма и словно бы стелилась прямо от него плавно ввысь. Иллюзия была создана с непревзойдённым мастерством, и лишь вглядевшись, можно было понять, что холм располагается на некотором отдалении и перешагнуть на дорогу из окна не представляется возможным.

2

К вечеру тучи расползлись. Было холодно. Отсыревший сад поник и посерел, не шуршали, поникнув от тяжести, поздние цветы, и их благоухание не вливалось в приоткрытое, отмытое дождём окно. Смутно белела в жёлто-зелёной массе платанов усыпанная мелким песком дорога. В том месте, где створка отходила от стены на четверть фута, пропуская свежий воздух, перспектива изламывалась. В узком проёме без стекла аллея за окном виднелась гораздо дальше. Слуга потянул бархатистый край тяжёлой занавеси и прикрыл его, восстанавливая полную иллюзорность близости к стенам замка круто вздымающего ввысь холма, а потом обернулся и взглянул на хозяина, позвавшего тихим низким голосом.
- Вилен, Жан, проводите мсье Гроссе в его апартаменты и приведите гостя.
Вилен и Жан почтительно поклонились, и через минуту личный врач де Виль покинул комнату в сопровождении двух слуг после продолжительной часовой беседы с владельцем замка, который заинтересовался, на его взгляд, довольно необычной темой, поскольку Герман был здоров так, что можно было только позавидовать. Но зачем ему понадобилась обстоятельная лекция, мсье Гроссе любопытствовать не стал, его заботы состояли в другом, а здесь, в Вертепе, чем меньше знаешь, тем лучше спишь.
Хозяин на какое-то время остался один. Он сидел в кресле, по обыкновению весь в чёрном, опустив колено на другую ногу, локти лежали на ручках кресла, соединённые в замок ладони – на бедре. Наглухо застёгнутая сорочка, жилет, с небрежной элегантностью повязанный шарф, заправленные в высокие сапоги брюки с широким ремнём и перчатки. Мужчина смотрел на жарко разгоревшийся огонь в камине. Ждал, с рассеянной задумчивостью следя за прихотливой игрой ласкающего рассыпающиеся поленья пламени. Рядом с приземистым широким креслом, на низком круглом столе лежало две вещи. Первой был лист гербовой бумаги, на котором отчётливо выделялась печать. В аккуратных строчках – имя, год рождения… Словом, всё, что следовало забыть с появлением этого документа, лишающего человека, пожалуй, важнейшего права в жизни. На неё саму. Права самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Вторым предметом был тяжёлый массивный кнут, аккуратно свёрнутый кольцами. Любимец хозяина с длинной ручкой и витым хвостом, в равной степени способный срывать кожу и доводить до любовного исступления. Всё зависело лишь от того, на что был настроен его жестокий, развратный владелец.

ООС: одет в лёгкую шёлковую сорочку со свободными рукавами и широкими манжетами, поверх которой тесно облегающий торс жилет. Брюки с широким ремнём заправлены в сапоги. На шее с элегантной небрежностью повязан шёлковый шарф. На руках перчатки. Всё чёрное, белья нет.

3

Борьба с третьим этажом, лестницей, коляской и чужими руками, вынимавшими штурмана из неё и сажавшими обратно, только усилила нервотрёпку, но страх, как ни странно, отогнала. К сожалению, на очень малое время. Рэй вспомнил выражение паники, мелькнувшее в глазах невольника, когда слуги сказали, что Хозяин приглашает «господина Скиннера» к себе.
И дальнейший разговор…
Эх, парень… каким взглядом меня проводил, будто на казнь… «Дорогой за тебя дам выкуп… - опять завертелось в лохматой скиннеровской башке, шедшей кругом, и в то же время удивительно ясной, как всегда в экстремальные минуты. - …Откуплюсь, чем только пожелаешь». - Рэй вытер вспотевшие ладони о штаны на бёдрах… но они тут же повлажнели опять. К тому же они банально тряслись. - Ну и пусть другим незаметно, - вздохнул неисправимо честный Рэй, - Я сам-то знаю, что они дрожат, и сердце под чёрной рубашкой колотится о рёбра так, что дышать почти нечем.     
Удивление опять просочилось в мозг: зачем я ему? Что прельстительного он нашёл в моей хрупкой поломанной тушке? Такие ли красавцы в его распоряжении, если говорить об обычном удовлетворении… - пришедшее на ум слово «похоть» бывший штурман аккуратно заменил на более корректную формулировку - «сексуальных желаний». Он вовремя напомнил себе, что и сам сюда не только цветочки нюхать приехал, и не закатом любоваться. Да и вообще, осуждать кого-либо Рэй считал себя не вправе. – Тут вон какие отборные экземпляры человеческих самцов разгуливают в чём матушка родила… А я кто? Сбитый лётчик. – Скиннер кривовато ухмыльнулся, - Во всех смыслах. Значит, дело не в моих богатырских статях. Тогда в чём?.. Чего он хочет от меня получить? Ясно же, что ни о каком неземном наслаждении в моих объятиях речи не идёт… думать-то о таком смешно.
Непонятно. А непонятное, естественно, страшит. Чего же он ждёт от меня?
– Рэй не отводил взгляда от своего отражения, неспешно – а хотелось ещё неспешнее – ехавшего в отполированном мраморе пола. – Но я же не настолько самоуверен и глуп, чтобы тешить себя надеждой, будто хозяин замка-де, возжелал развлечь себя интересной беседой. Здесь полно собеседников интеллектуальнее меня. И куда лучших, чем я, рассказчиков и остроумцев. Так что, не обольщайтесь, господин штурман, - наморщив нос и презрительно сузив глаза, сказал он своему опрокинутому вверх тормашками двойнику, скользящему по глади мрамора, словно по поверхности неподвижной воды пруда.
Стало быть, причина и не в палатах моего несравненного ума. Ну же… думай, Восьмой! – мысленно прикрикнул на себя бывший штурман. – Думай, что есть у тебя такого, чего нет у других? Ни у кого больше?
Правдивый ответ на этот вопрос был неприятен.
Коляска, - не стал кривить душой Скиннер. – Только в ней разительное отличие. Я не самый умелый, не самый красивый, не самый умный. Я всего лишь единственный калека здесь. «Вот и ответ», как говорил приснопамятный датский принц. Я экзотическое блюдо для месье Германа, – бывший штурман уже въехал в узкий извилистый коридор. - Кем он мне показался? Кем вообще, в принципе, может быть владелец подобного заведения, кроме как сластолюбцем? Ну, это по определению, - между бровями легла чуть заметная морщинка недовольства собой, - Думай дальше, Рэй. Кем ещё должен быть тот, кто собрал сюда таких разных людей? - Рэй остановился. Пользуясь тем, что дубовая дверь, о которую вполне можно было измочалить средних размеров таран, открылась под его руками не сразу, штурман продолжал рассуждать, и вместо того, чтобы озаботиться ещё сильнее, разгладил озабоченную складку на лбу, поймав продуктивную, как ему показалось, идею. - Пра-а-вильно! Коллекционером. И ты – раритет в его собрании. Нечто, пока невиданное.
Хотя нет… чушь всё это, - дверь наконец подалась, и стройная система выкладок накренилась и собралась рухнуть. - Строить предположения, исходя из непредставимых мотивов совершенно неизвестного человека – пустое дело, мартышкин труд. Логика, конечно, иногда в этом помогает… но изначальные посылки могут быть в корне неверны, и вся конструкция рассуждений тогда не имеет ничего общего с реальностью.
Глаз художника отметил убранство комнаты и занятный фокус с гобеленами и оконной перспективой. Камин алел угольками… совсем как прабабушкина печь, куда вот-вот посадят пироги.     
Чёрт, а ведь это уже не волнение! Мне даже не боязно, а просто страшно, - признался себе Скиннер, увидев встающего из кресла человека. – Элементарно страшно. Что-то будет… Смилуйся, государыня рыбка!.. – автоматически заструились дальше по извилинам строчки заученных в детстве стихов, будто вода из отвёрнутого крана, и Рэй прикусил язык совсем не фигурально: ещё не хватало вслух это ляпнуть.           
Но вслух он с поклоном произнёс совсем другое:
- Здравствуйте, любезный хозяин. Я здесь. 

Отредактировано Буси (2009-10-14 21:44:45)

4

Долгое затишье, наконец, было нарушено шумом в коридоре и скрипом дурно смазанных петель. Тенями следовавшие за гостем слуги едва могли развернуться с ним в узком каменном лазе, когда потребовалось распахнуть массивную старую дверь, с неохотой поддавшуюся сильному толчку. Господин Скиннер явно преуспел в борьбе с упорной помощью двух молчаливых молодых людей, потому как первым оказался в комнате, оставив менее удачливых соперников за спиной. Хозяин, отнюдь не отличавшийся привычкой встречать клиентов стоя, на этот раз потрудился подняться и повернуться лицом, опустив расслабленную ладонь на выгнутую спинку кресла.
Гость окинул взглядом залу, задержал его на разожженном камине. Последовавшая за словами пауза едва не переросла в высокомерное пренебрежительное безмолвие, которое объяснялось только тем, что Герман с интересом, никак не отразившимся на его беспристрастном гипсовом лице, рассматривал мужчину, пока тот бегло оценивал обстановку. Лёгкая картавость на «р», замеченная ещё при первой встрече. Внешне хозяин остался холоден, но про себя с задумчивостью улыбнулся, заметив, как гость заменяет привычную формулировку почтительного приветствия. Что побудило его поклониться в кресле? Герман припомнил со слов заместителя помощника президента описание покоев, которые выбрал для себя клиент. Пожалуй, дело было не в излишней напускной вежливости, отличающей вышколенную прислугу замка.
- Господин Скиннер… я рад, что Вы здесь.
Хозяин отозвался своим звучным и мягким голосом на родном языке гостя без малейшего намёка на акцент и в дальнейшем ни разу не переменился на свой французский. Они были настолько разными, как отличаются друг от друга полный энергии человек с оживленным взглядом и мертвец или, может быть, кукла со стеклянными глазами, вырезанная из скола молочного льда, но внутри у обоих кипело любопытство прирождённого исследователя. Господин Скиннер по большей части заблуждался, если полагал, что проявленное хозяином поместья внимание, продиктованное в целом, естественно, довольно извращёнными желаниями, объяснялось его инвалидностью. В беспомощности Реймонда имелся особый шарм, но она была всего лишь редким механизмом, изучив действие которого, можно было раскрыть для себя всю гамму эмоций, внутреннего мира этого человека, по виду замкнутого, хоть и доброжелательного. Клиент, вероятно, удивился бы, если бы узнал, что Герман посчитал его не просто привлекательным, - красивым. У каждого о прекрасном были свои понятия. Де Виль находил его в несоответствии своей натуре, и чем то было сильнее, тем дольше задерживался морозный, ласкающий под кожей, будто узкое лезвие, взгляд.
Герман едва уловимо кивнул и слуги застыли, слившись с обстановкой. Что отличало их, так это безликость, немота, равнодушие ко всему, кроме приказов хозяина, вежливость и, главное, умение быть незаметными. Телосложение у них было не выдающееся, а внешность такой, что та забывалась вместе с ними самими, как только взгляд переходил на другие предметы. Де Виль вновь обратился к клиенту.
- Я обдумал Ваше предложение, господин Скиннер, и принял решение. Прошу Вас, - он улыбнулся краями узкого рта и повернулся к столу, - посмотрите на эту бумагу.
Там лежал только один лист, от сквозняка придавленный рукоятью свёрнутого кнута. Герман заложил руки за спину и отошёл к окну, давая гостю возможность приблизиться к креслам у камина и без спешки прочитать бумагу, где не указывалось лишь одно. За что невольнику даровалась свобода и шанс на новое рождение.

5

Массивная дверь, немелодично проскрипев, захлопнулась за спиной. Послушать бы тот клавесин в большей зале, - добрела наконец заплутавшая мысль. Но Рэй быстренько спровадил беженку в ближайший закоулок, шикнув: «Сиди тут. Не до тебя». И вновь обратил спокойный и доброжелательный взгляд на господина де Виль. - Значит, коллекционер… ну это мне знакомо, Кто я сам, как не жадный собиратель характеров и коллизий? Умение замечать, удивляться и использовать найденные слова, взгляды, идеи, судьбы – не это ли главное качество литератора? Теперь бы понять, к какой из двух категорий коллекционеров относится месье Герман – искателей или обладателей? Каков его девиз: «А что я нашёл!..» или «А что у меня есть!..»? От этого и будет зависеть линия поведения. Впрочем, нет, - поправил себя Рэй и понял, что нет больше нужды вытирать ладони о вельвет джинсов, руки перестали потеть. – Изменятся только детали, а не общий рисунок отношений. Я - это я, и я останусь собой в любом случае. Просто хотелось бы сделать так, чтобы конкретно этот человек избежал излишних сложностей в общении со мной.       
Пожалуй, он даже не солгал, что рад мне,
- спокойно подумал бывший штурман, уже не обращая внимания на сердце, до сих пор застревавшее в горле и спирающее дыхание. - Хотя «рад» это, конечно, громко сказано. Но ему интересно, за это поручусь. Так же, как мне самому. 
Даже если бы слуги не застыли скалами, а шумели, будто крачки на птичьем базаре в этих самых скалах, они Рэймонду не мешали. Он давно избавился от милой привычки стесняться чужих, от которой настрадался в детстве. И потом - стоят и стоят. Не мешают же.     
Лицо Скиннера не было застывшей маской. От природы оно было подвижным и, когда он хотел, отражало весь эмоциональный спектр. Но только когда он хотел. В конце концов, лицевые мускулы – это тоже всего лишь мускулы, и ими не так уж сложно владеть. Этому он научился ещё в юности, просто потому, что захотел такого добиться и в очередной раз доказал себе, что способен. А возникшая после ранения необходимость осознавать и контролировать каждое движение, чтобы тело не было наказано внезапной болью, только отточило это умение.   
Загадочно улыбнувшись, хозяин замка отошёл к окну. Красивый мужчина, - отметил Скиннер без малейшего трепета. Трепет куда-то делся. Бывший штурман наскоро поискал его в душе, но тщетно. Трепет с пиететом упорно не обнаруживались. Опились, видать, чистым адреналином, и в обнимку беспробудно задрыхли в тёмном уголке. Ну и славно. Как говорится, спите спокойно, дорогие товарищи.         
Очень красивый мужчина. Танцует, наверное, хорошо, если так грациозно двигается. Грация хищника, крупной кошки. Лев? – прикинул бывший штурман, пристально наблюдая за хозяином замка. – Нет, лев чересчур помпезен. А тигр слишком тяжёл. Что-то полегче, поизящнее, хотя и столь же могучее. Скорее всего - леопард. Чёрный леопард со стальными мускулами под лоснящейся шкурой, покрытой муаровыми узорами. Пантера. Великолепный человеческий экземпляр. Мать-природа всё-таки с большой любовью и тщанием создавала Homo sapiens… - опять восхитился Скиннер, - иные из них могут сравниться в красоте и гармоничной соразмерности с породистыми лошадьми, дельфинами и теми же хищниками семейства кошачьих.     
Посмотреть на бумагу? Отчего ж не посмотреть? –
Рэй подъехал к столику и хладнокровно отложил в сторону кнут. Документ был составлен внятно и однозначно. Умолчание условия Скиннера нимало не удивило. Он не вчера на свет народился, и расшифровал его сразу, едва осознал, что будет экземпляром коллекции, редкой зверушкой в этом зоопарке. Он даже не «чего-то подобного» ждал, а просто - именно этого. И готовился именно к этому.
Что ж… я ещё никогда не был выкупом, однако всё в жизни когда-то случается впервые. До сих пор выкупали меня. Ибо что делал тот молоденький пилот, когда под прицелом не одной шайтан-трубы сажал вертолёт посреди горного кишлака, как не выкупал меня ценой возможной потери своей жизни? И что делал Эдди, когда пришёл ко мне тем памятным вечером, как не выкупал меня у отчаяния? Так что всё честно. Теперь мой черёд.
Хрен с тобою, золотая рыбка, - подумал он озорным присловьем Эда. Оно точно отразило его теперешнее настроение – ледяной азарт при полном осознании ситуации. – Хотите штурманского тела, месье Герман – сами и мучайтесь.
- Расписываться нужно кровью, месье? – ровно осведомился Скиннер, поднимая безмятежные глаза от текста с печатью. – Или опустим столь мелодраматичные детали?

Отредактировано Буси (2009-10-15 20:12:45)

6

Взгляд остановился на поникших цветах в саду. За ближайшей каменной оградой помаячила чья-то макушка – наверно, охранник. Неизвестный исчез под пышными купами деревьев, пейзаж обезлюдел, и если не знать, что замок полон гостей, можно подумать, это тихое, заброшенное и забытое всеми место в лесной глухомани, прозябшее от осеннего ветра. Обветшалый отсыревший замок, грозящий обрушиться со скального обрыва в заводь и навсегда погрести под грудой камней все свои тайны, одну из которых хранила комната на третьем этаже со старыми гобеленами и диван в стенной нише.
Вспоминая прошлое, Герман прислушивался к тому, как кресло мужчины подкатывается к камину. Вот он берёт лист бумаги, та слегка шуршит. Пауза... Взгляд хозяина перемещается на белесую полосу аллеи. Видится поднимающаяся по дороге фигура. Она успевает преодолеть часть пути перед тем, как послышался голос, адресовавший вопросы спине Германа. 
- Это не будет лишним, господин Скиннер.
Герман отозвался без весёлости в низком доброжелательном тоне. К чему именно комментарий – к первому или второму – не пояснил. Если шутил, то даже юмор у него был по интонации невыразительным. Он не смотрел на гостя, всё ещё стоял у окна, сложив ладони за спиной. От сквозняка приятно захолодило скулы и шею, мужчина не спешил подходить к жаркому камину. И если быть точным - не спешил подходить к предмету своего интереса, предпочитая оставаться, сколько будет нужно, на расстоянии. В ответ – вопрос, на который в предложенной к ознакомлению бумаге не было ни малейшего пояснения:
- Что Вы собрались предложить мне за него, господин Скиннер?
Жизнь, которая когда-то, до рабства человека, не стоила ничего, кроме себя самой, вдруг стала определённой суммой, долгом, услугой – словом, разменным товаром, которому хозяин назначил свою цену. Равнялась ли она хоть приблизительно той цене, которую готов был вручить клиент?
Герман мыслей гостя не разгадывал, особенно если учесть, что он попросту отвернулся и не мог прочесть их, даже появись они неприкрыто в выражении устремлённого в его спину тёмного взгляда мужчины. Может быть, де Виль лишь производил впечатление проницательного человека, и на самом деле некоторые вещи ему требовалось объяснять конкретно и доступно. Иначе чем ещё мог быть вызван вопрос?.. Неуверенностью в том, что господин Скиннер пойдёт на условия сделки?
Что хозяин знал вообще о Реймонде Эдварде Скиннере? Только то, что тот был писателем и довольно известным. Его книги могли бы кое-что порассказать о своём создателе, но в личной библиотеке владельца поместья их не было, поскольку современная литературная фантастика не входила в круг интересов Германа – невероятного ему хватало и без того. О сложной судьбе бывшего штурмана он также не был осведомлён, но кое-что сразу почувствовал, как зверь улавливает запах чужого страха. Тон спокойный, лишь в формулировке вопроса тонкое напряжение, нотки цинизма. Лёгкая неприязнь как защитная реакция. Что за ней? Ты уже для себя всё решил, не правда ли? Теперь расскажи мне, о чём ты думаешь. Что он ещё знал? Пристрастия в сексе – то, что можно было понять по характеру заказа. Слабости ли? Вряд ли. Влечение к юношам. Не жесток, чем и выделялся на фоне большинства клиентов.
Де Виль развернулся к собеседнику в ожидании ответа. От гостя отделяло кресло и несколько метров до выгнутого широкого окна в обрамлении занавесей. Хозяин смотрел. Смотрели длинные узкие морды, высунувшиеся из-за ажурной завесы листвы, пепельно-болотных стволов и корявых сучьев. Пятнадцать пар доверчивых глаз с тёплой, любовно вытканной влажностью в их фиолетовой черноте.

7

Хочет, чтобы я сам озвучил цену. Законно. У него товар, а я, чёрт возьми, купец. Торговаться я не умею, да и не пристало как-то. Что ж… - Рэй устроился на сиденье поудобнее, и заговорил негромко и без волнения, будто думая вслух:
- Что я могу предложить?.. Деньги… как я понял, разумеется, нельзя сказать, будто они Вас не интересуют. Но почему-то мне кажется, что Вас сейчас интересуют не они. Что у меня ещё есть? Только я сам. Жизни мне, конечно, жалко. Если бы она принадлежала мне одному – отдал бы, не особенно и размышляя, но огорчать близких… не хотелось бы, – бывший штурман ещё подумал, всё так же глядя на де Виля. - Здоровье? Полагаю, Вам не очень-то нужны его жалкие остатки. Слава какая-никакая? Так её не передашь, - кажется, это обстоятельство Скиннера искренне расстраивало. - Что там ещё у меня есть? Честь? Ну-у… - он смешно вытянул губы трубочкой, - Честь понятие растяжимое. И моё о ней представление расходится с общепринятым. Я отдам Вам себя, на всё время своего здесь пребывания. Это справедливо – человека за человека, не так ли?                 
Бывший штурман внимательно смотрел на месье де Виля. Так что там с ритуалом купли-продажи во всякой путной мистерии? Ах, «не будет лишним»? Хотите антуражу? Будет Вам антураж! – Рэем овладело странное озорство, мелькнувшее малозаметной искрой в тёмных глазах, которую, впрочем, вполне можно было принять за отблеск каминного пламени, отразившегося, когда штурман развернулся на сиденье, и зачем-то полез в большой карман, устроенный позади колясочной спинки. Порывшись чуток, он извлёк маленький твёрдый футляр из чёрной телячьей кожи, открыл его и взял с шёлковой подложки ручку. Дорогущий Waterman с перламутровой мозаикой, корпусом из лаком Urushi и серебряными накладками. 
Эх, знал бы кузен Алекс, как я собираюсь использовать его презент!.. Уж не стал бы, наверное, отрывать кругленькую сумму от красавицы-жены и четырёх ребятишек за истинный шедевр, созданный мастерами и ювелирами разных континентов. - Рэй взял ручку в левую руку и, не поморщившись, воткнул стальное перо в безымянный палец правой, в подушечку прямо у ногтя. Ощущение не из приятных, но знакомое до оскомины – Хелен, рыжая хозяйка пансиона, уломала-таки старого друга и пациента ежемесячно сдавать анализ крови. Привычная боль вызвала у Скиннера прилив привычной же досады: кретин! Вечно мне больше всех надо! Ну что я за тип! Отдохнуть, называется, сюда приехал, сил набраться перед трудами! Влип опять, спасатель хренов! Чип и Дейл нашёлся, чёрти бы меня драли! В одном флаконе!! Что я творю?! Что он со мной сделать может, Герман этот, представить только! Запорет во-о-он тем кнутом, пришибёт насмерть – мне ведь немного надо, шкуру спустит… страшный же человек! И поди докажи, если такое случится, что не я сам дал на всё это согласие! Я же ему сейчас карт-бланш выдам вот этой самой бумагой! Идиот, - стонала часть скиннеровского сознания, не одурманенная боевым азартом. Но другие части (пьяные вдрызг) тут же заколотили мечами в щиты, залились духоподъёмными кличами и затёрли её богатырскими плечами, из-за которых здравомыслию-недоростку осталось только нелепо подпрыгивать где-то на заднем плане.
А сам хозяин всех частей вполне себе расщепившегося сознания следил за тем, как неохотно наливается на кончике пальца густая капелька. От скудноватого освещения она казалась тёмно-бордовой. Решив, что одной будет мало, Рэй помял верхнюю фалангу и поймал в ложбинку пера быстро пробежавшую подушечку длинную каплю. Вот её как раз хватило. Живыми чернилами Рэй поставил на тиснёной бумаге подпись, в коей можно было разобрать каждую из букв фамилии. Агент так и не убедил Скиннера сделать автограф таинственно-неразборчивым.
Бывший штурман отложил ручку и подогнул саднивший палец к ладони – смоченной в спирте ватки ведь не было.
- Вот и всё, - просто сказал он.

Отредактировано Буси (2009-10-16 19:13:52)

8

Ответ гостя похож на размышления вслух. Хозяин стоит, не двигаясь, он терпеливо ждёт окончательного вывода, руки за спиной соединены - ладонь к запястью в тонких перчатках. Ему нравится, когда чужая кожа прикасается к его собственной. Вся его фигура затянута в чёрное, и только лицо – бледный фарфоровый овал, светло-голубые, с надменным лукавством глядящие глаза. Будто учитель, который внимательно слушает ответ ученика у доски, для полного сходства не хватало только учтивых размеренных кивков. Что ему виделось на самом деле? Потешные ужимки. Мол, ну, что вы хотите от такого, как я. Хозяин вроде бы не сразу понимает, что делает Скиннер. Ручка? Хорошо, роспись, пожалуйста, документы любят точность. Но перед тем целое представление с прокалыванием пальца и старательным выведением своей фамилии на листе бумаги. Кровью. С такого расстояния не видно, что остаётся тёмно-алый след, но понять не мудрено.
То, что мужчина говорит, а потом делает, казалось бы, не производит на Германа должного впечатления. Подумать так было бы неверно, что и стало ясно, когда хозяин нарушил странно затянувшееся молчание:
- Вам «кажется»..? - спокойный, очень спокойный тон. – А мне почему-то кажется, что Вы смеётесь надо мной, господин Скиннер. Вы что, пришли сюда, чтобы показывать мне шоу? Вы же понимаете, о чём идёт речь. О человеке. А Вы здесь сидите и давите мне кровь из пальца. Вам это кажется смешным? Правда? Вы, конечно, человек творческий, импульсивный. Может быть, в Вашей богемной среде так принято, но, знаете, Вы переходите границы.
Хозяин замолчал. На его красивом лице отразилась тень досады. Герман прикрыл глаза и жёстко сомкнул губы, чуть отвернувшись. Несколько мгновений он перебарывал себя, пока, наконец, к нему не вернулось прежнее самообладание. Когда снова заговорил, голос звучал глуше, но ровнее.
- Меня поражает Ваше легкомыслие, господин Скиннер, мы же взрослые люди и… нет, боюсь, Вы не понимаете, - Герман поднял голову и с горькой усталостью улыбнулся краем рта, встретившись взглядом с гостем. – Так что, Вы собрались мне предложить…
Он сделал паузу, с минуту сопротивлялся внутреннему порыву, а потом коротко невесело рассмеялся, осознавая всю нелепость ситуации. Было заметно, что хозяин попросту растерян и такого поворота дела никак не ожидал. Умей клиент ходить, вопросов бы не возникло – и такая плата принималась охотно. Да, привлекателен, но как он вообще представлял себе… процесс? Да и кому он посмел предложить себя?
Герман обвёл мужчину в кресле изучающим взглядом, словно пытался подобрать менее грубые слова, всё же вежливость в отношениях с клиентами была для него не просто ритуалом. Хозяин считал, что не вправе вести себя иначе, но, видимо, здесь придётся быть откровенным, пусть это и будет нелицеприятно. Он переформулировал фразу:
- Вы хотите сказать, Вам есть что предложить мне? Вы действительно так полагаете?
Взгляд задумчивый. Мягкая мимолётная усмешка по бесцветным губам. Какая глупость, право. Доброта делает людей порой такими слабыми и ничтожными, они готовы пойти на всё ради тех, кто никогда не сможет оценить их потуг. Хозяин брезгливо улыбнулся краешками рта, как будто перед ним уже был вовсе не человек, а что-то, заслуживающее лишь с большим трудом сдерживаемого раздражения и презрения. Клетчатый плед. Не нажатый вовремя курок. Какое жалкое зрелище. Он отозвался с долей иронии в низком голосе, и по мере того, как говорил, всё сильнее, отчётливее прорезались хриплые нотки постепенно охватывавшей холодной ярости, принёсшей облегчение горящей душе, словно освежающий дождь:
- Если Вы готовы отвечать за свои слова, тогда подойдите ко мне. Оставьте там своё кресло и подойдите ко мне, господин Скиннер. Что? Не можете? У Вас есть оправдание, что Вы - прикованный к креслу калека? Почему Вы не подумали об этом, когда предлагали мне себя?.. Я не смеюсь над Вами, - здесь и правда послышалась печальная задумчивость. Он продолжил после паузы:
– Нет. Но давайте будем честны друг с другом. Докажите мне, что Вы способны дотронуться до меня, не сдвигая с места Ваше инвалидное кресло. Тогда я приму Вашу плату, господин Скиннер.

9

Кажется, мне только что крепко съездили по морде, - кровь отлила от впалых щёк штурмана, и прилила к сердцу, которое опять бешено забилось где-то в горле. Но лицо осталось невозмутимым, лишь глаза совсем потемнели. Почему-то сильнее всего резанули эпитеты «богемный» и «эмоциональный». Остальные хлестали по уже ушибленному и, хоть и были куда более оскорбительны, задели меньше.
Но смятение, однако же, не убило азарт. Ну и что мне теперь, хныкать, плакать и проситься к маме? Ну уж нет... - когда штурман повернулся к хозяину замка, в его взгляде ей-богу, светилось восхищение. Рэй чуть не сказал «Браво!». Поведение Германа было объяснимо.
Он вызывает меня на яркую реакцию, стараясь узнать, что я такое. Взламывает защитные механизмы. Как проникнуть в запертую комнату, чтобы узнать о её жильцах? Попытаться раскурочить дверь. Как вытащить моллюска из раковины? Самый надёжный способ – разбить раковину, ударив посильнее. Я сам никогда не использовал бы этого метода, но это я. Он считает такое приемлемым. Его право. И по заслугам, вообще-то он мне по мозгам дал, - признался Рэй. - «Однажды отец Онуфрий, обозревая окрестности, обнаружил обнажённую Ольгу. «Ольга, отдайся!», - слова облизывали ушиб, уводили рассудок с тропинки боли в свою упоительную чащу вроде той, что так красила гобелены. – Один озабоченный олух офонарел, отдаваться о… явился. Дебил.
Не сводя спокойного и по-прежнему доброжелательного взгляда с бледного лица месье де Виля, Рэй уселся ещё удобнее. Так, будто ему предстоял уютный вечер с долгой задушевной беседой.
- Вы же знаете, что я не смогу подняться с этого кресла, - сказал он негромко и мягко, будто объясняя ребёнку, который не может чего-то понять и из-за того начинает злиться. – Напоминать об этом мне не нужно. За четыре года я успел это обстоятельство усвоить и запомнить. Пытаться встать я не буду – не хочу разбить лицо о мрамор, - Скиннер кивком показал на сверкающий пол. – Я и без того выгляжу достаточно жалко, и прекрасно об этом осведомлён.
Холодная сырость мешалась в комнате с сухим каминным теплом. Бывший штурман аккуратно положил ручку в футляр, а футляр, так же аккуратно в карман. Шёлк подкладки и зернистая кожа пенальчика задеваи проколотый палец. На душе так же саднило. Руки не дрожали, но дышать было совершенно нечем. Скиннер медленно, незаметно вдохнул и снова заговорил:     
- Не буду изображать оскорблённую невинность: «А! Меня не хотят! Обидели! Унизили! Какой Вы злой и бессовестный дядя!». Вы кругом правы, я инфантильный идиот. Понимаю, как это выглядит: заявилось эдакое неполноценное сокровище и предлагает Вам себя. Абсурд. Отвратительный пошлый цирк, - он опустил глаза, искренне стыдясь. - Простите.
В отполированных плитах мерцали отблески каминного пламени. Смотреть на них можно было бы бесконечно, особенно когда совестно поднять глаза на собеседника… 
- И смеялся я не над Вами, - оторвав взгляд от бликов, наконец продолжил Рэй всё так же негромко и внятно. – Смеялся я исключительно над собой. Просто потому, что знаю лишь два надёжных способа избавиться от страха. Первый – разобрать ситуацию по косточкам, разложить по полочкам… то есть объяснить логически. А второй – посмеяться над тем, что пугает. А Вас я боюсь до смерти. Я всего здесь боюсь с самой первой секунды. И того, что тут могло произойти, я боюсь до одури. Честно говоря, я безумно рад, что Вы не приняли моего предложения. Право, я от всего сердца благодарен. И знаете… - его лицо стало печальным, а голос зазвучал ещё теплее. - Я благодарен Вам, месье. И за это, и за то, что Вы содрали с меня клоунскую маску. Она, конечно, очень удобна, но уже начала прирастать к лицу.         

Отредактировано Буси (2009-10-17 20:39:10)

10

Он слушал молча, внимательно. Не прерывая и не показывая в выражении лица или жестах, что думает о сказанном, лишь один раз тонкие губы тронула улыбка на словах «боюсь до смерти». Не верил. Его ненавидели, презирали, пугались… да. Он видел столько ужаса, что без труда мог различить, когда человек лжёт о своём страхе. Даже если тот обманывал самого себя. Когда гость умолк, Герман ещё подождал немного перед тем, как спросить:
- Кого Вы пытаетесь убедить, меня или себя, господин Скиннер? Вы только что объяснили мне, что Ваше разбитое лицо важнее Вам чужой жизни.
Он сдвинулся с места. Медленно пошёл навстречу, оставив руки соединёнными за спиной. Взгляд не отрывался от гостя, не проявлял ничего, только голос выдавал интонациями всё богатство овладевших мужчиной чувств. Среди них были и горькая убеждённость, и затаённая, невыведанная жажда.
- Ах… Вы от боли потеряете сознание, если попробуете сойти с кресла? А сколько раз это случалось с ним, как Вы считаете? Но Вам ведь важнее то, что здесь и сейчас, и лишь когда Вы покинете эту комнату, может быть, Вам придёт в голову, что я не из тех, кто верит в чудеса, и я не ждал, что Ваши ноги станут такими, как раньше.
Герман приблизился к креслу и теперь смотрел сверху вниз, стоя так близко, что почти касался коленей, накрытых пледом. Он наклонился, рукой опёрся на спинку каталки, и взгляд его задержался на губах, прежде чем вскинуться к тёмным глазам. Голос стал тише, но в нём не было и намёка на интимность. Вкрадчивость и спокойствие.
- И я не насмехался над Вами в своей слепой жестокости, я лишь хотел посмотреть, хватит ли у Вас духу попробовать слезть со своего постамента, с которого Вы плачетесь окружающим, что Вы ничтожный слабый человечек. Вы и сейчас из кожи вон лезете, чтобы вызвать у меня чувство сострадания. Вы понимаете, что это значит?.. Это значит, что даже я ценю его жизнь больше, чем Вы, господин Скиннер. Потому что я не обманываю его, он знает, кому обязан своим положением. Я не обманываю себя, он для меня всего лишь раб. Я не знаю, кем Вы были раньше, но сейчас передо мной человек, заплесневевший от жалости к самому себе. Окружающие относятся к Вам как сломанной, но дорогой кукле, и Вы привыкли, что о Вас заботятся, Вас лелеют, как младенца. Вам в тайне приятно, что все носятся вокруг Вас. А мне же всего лишь хотелось принять Вас за равного. Наверно, я просил слишком многого, господин Скиннер.
Он медленно выпрямился. Снял ладонь со спинки кресла.
- И так будет всегда. Не как в книгах. Не затем ли они пишутся, что мы сами, в отличие от наших героев, – всего лишь слабые черви, способные только переваривать и размножаться? Что наше благородство вероломно, и мы готовы предать родного отца, лишь бы… не разбить лицо.
Герман чуть усмехнулся, повернулся к столику и поднял лист, чтобы бросить его в камин. Он опустил взгляд на подсохшую бурую подпись, машинально изучая характер разборчивого почерка. Необычно для «импульсивной творческой натуры» - он отмечал это автоматически, продолжая говорить. Собственный голос доносился как будто со стороны, глухой, внятный и низкий:
- Только одно Вы угадали верно, господин Скиннер. Я желаю Вас, хотя мне удалось скрыть это и ввести Вас в заблуждение. Изгиб Ваших губ, Ваши глаза, Ваши руки… это сводит меня с ума. И только таким образом – через Вашу боль, через Ваше унижение я способен показать, насколько сильно. Но я желаю мужчину, а не безвольную овцу. Чужая жалость сгноила Вас, и я не удивлюсь, если Вы немножко поплачете тут, когда я уйду. Я хотел и того, чтобы Вы рассказали мне о себе. Ничего не тая. О Вашем прошлом. Но боюсь, это уже не интересно. Вы сами приняли решение, господин Скиннер. Я надеюсь, оно будет напоминать Вам о себе каждый раз, когда Вам удастся не упасть лицом в грязь.
Герман смял лист одной рукой и бросил в огонь. Языки жадно обвились вокруг белого кома, вспыхнули жарко, искрясь. Хозяин дал на размышления ровно столько, сколько прогорала плотная бумага. Крошечный промежуток времени. А что документ? Всего лишь формальность, и таких можно было наделать ещё тысячу, изменись решение гостя, но ждать дольше Герман был не намерен.

11

Сердце вовсе остановилось, страшно посеревший Рэй был смят, растоптан, уничтожен. Внутри стало пусто, будто разом вынули душу. Время остановилось, обессмыслившись.
И что бы я теперь ни сказал и ни сделал, всё равно буду чувствовать себя трусом и ничтожеством. Всегда, - очень чётко понял Скиннер в наступившей гнетущей тишине. – Он оставил мне только один выход доказать обратное… С тем, что он сказал, а я услышал, очень трудно жить… невозможно.
Бумага уродливо корчилась в пламени камина, сворачивалась в чёрную трубочку, неспешно рассыпалась пеплом. Когда, с трудом ворочая языком, бывший штурман заговорил, его мягкий красивый голос стал тусклым, никаким, попросту мёртвым. В нём не звучало злости, не было обиды, не осталось вообще никаких интонаций и чувств. Разве только смертельная усталость:
- Неправда. Всё, что Вы сказали обо мне – неправда. Что Вы знаете?.. Я не считаю, что имею право судить Вас, хотя про Вас рассказывают как о насильнике и убийце, как о самом дьяволе. И теперь я в это верю. Но и Вы не смеете судить меня. Да, от Рауля я бы подобные упрёки принял. Он знает, что такое боль, он испытал её на своей шкуре, как и любой из здешних рабов. А Вы, что знаете о страдании Вы? Не о той боли, что видели, и не о той, что причиняли другим, а о той, которую испытали сами? Вас пытали? Вам ломали кости? Через Ваше тело пускали ток? Или, может, Вы лежали полгода в гипсе по самые уши, когда не только встать, пошевелиться невозможно? Постамент, говорите? - писатель хлопнул по подлокотнику инвалидного кресла, - Так взошли бы на него, постояли, поплакались... Так, для пробы. Это же сладко и приятно.
Рэй почувствовал, что его несёт, что он уже сказал лишнее, и осёкся. Пульс зашкаливало, сердце рвалось, в глазах давно потемнело, и не хватало только грохнуться в обморок для полного позора. Но договорить было необходимо, иначе…
- Я шёл сюда не только затем, чтобы вытащить мальчишку, не из чистого альтруизма, тут Вы правы. Кристально-ангелоподобным альтруистом я, слава богу, никогда не был и не притворялся. Я шёл сюда, чтобы преодолеть собственный страх. Потому что больше не могу жить в страхе. И Раулю я об этом сказал, он знает, что я шёл сражаться не только за него, но и за свою волю и силу. А если бы я себя жалел и холил, то сидел бы сейчас в своих Ивовых покоях - а ещё лучше лежал. Менял бы каждый день мальчиков, и через неделю уехал, вспоминая этот замок не как кошмар, а как приятный эротический сон, вместо того, чтобы сидеть тут и унижаться перед Вами.
Вот сейчас в скиннеровском голосе послышалось нескрываемое презрение. К себе. До головокружения, до тошноты. Но Рэй пересилил себя и поднял взгляд от пламенеющих углей.
- Мне наплевать, глубоко наплевать, месье, кого и чего Вы там желали во мне или в других, - после короткой паузы сказал бывший штурман тихо, посмотрев прямо в глаза обернувшегося де Виля. - Может быть, я и не мужчина. И уж наверняка не герой - подобных амбиций у меня ни разу не вырастало, хватало ума ставить себя, любимого, на место. Однако человеком, пусть и слабым, я оставался всегда, а если Вы желаете мнить себя и других червями, овцами, куклами - воля ваша. Но не Вам хоть сколько-нибудь судить о мужестве. Оно уж точно не в том заключено, чтобы совать член, куда пожелается. И не в том, чтобы куражиться над беззащитными да топтать зависимых. Это не мужество, это трусливая жестокость, которая живо подожмёт хвост и спрячется, скуля, если ей ответят ударом и укусом. За равного Вы хотели меня принять? – тихо и раздельно спросил Рэй, всё так же глядя в холодные голубые глаза, и раздельно же ответил. - Но я не хочу равняться в этом с Вами.   

Отредактировано Буси (2009-10-18 15:10:53)

12

Сколько раз ему бросали в лицо обвинения гораздо откровеннее тех, что звучали. Он знал себя лучше, чем кто-либо другой, и, быть может, это было хуже всего. Исчадие Ада? Нет, всего лишь кукловод, устроивший маленький спектакль в театре, где сами актёры были зрителями. До последнего момента оставалось подозрение, что собеседник намеренно ускользает от решения, Герман, играя, был осторожен, но всё оказалось проще. Стоило надавить посильнее, и гостя как прорвало. Сломалась скорлупа раковины, моллюск задёргался, когда в нежную плоть скиннерова духа погрузили раскалённую иглу.
Бумага давно уже догорела, и на минуту возникло ощущение, что в повисшей после гневной речи Скиннера гнетущей тишине проявился и растаял без следа чей-то бестелесный призрак. Кто-то, присутствовавший здесь до того, ушёл, не проронив ни звука и неслышно закрыв за собой дверь. Герман смотрел в поблекшее лицо мужчины. Без злости. Без удивления или насмешки, но что-то внутри него явно произошло – выражение глаз изменилось. Они по-прежнему были непроницаемы, но – как это объяснить? Можно было только увидеть – перед Скиннером будто стоял другой человек, другой Герман. Он же, но…
- Не волнуйтесь так. Ваше бездыханное или бесчувственное тело мне здесь ни к чему.
Прежде всего стоило дать гостю успокоиться. Хозяин развеял странное впечатление, повернув лицо к камину. Да, это снова он. Блики пламени невесомо скользнули по хищному задумчивому профилю с сомкнутыми в дьявольскую полуулыбку губами. Герман заговорил:
- Красивые слова, господин Скиннер. Правильные слова. Мне даже в какой-то степени импонирует, что Вы позволили себе, наконец, сказать, что Вы думаете обо мне на самом деле, хоть я и слышал это не единожды. Вы сами сняли с себя и маску клоуна, и маску жалкого калеки.
Он развернулся и медленным шагом, соединив руки за спиной, отправился обратно к окну. Чувственный голос звучал с жестоким холодным спокойствием.
- Но смею заметить, что Вы ещё ничего ровным счётом не сделали для него. Абсолютно ничего. Точнее, Вы сделали всё возможное, чтобы я отказал Вам. Ведь Вам оказалось важнее выразить мне своё мнение. Я дважды предоставил Вам шанс освободить его. Первый, когда сказал, чтобы Вы дотронулись до меня, не сдвигая с места Ваше инвалидное кресло. Вы заметили, что в моих последних словах не прозвучало «встаньте и идите, господин Скиннер»? Второй, когда дал Вам время не согласиться с утверждением, что человеку чуждо благородство, и он способен предать собственного отца, лишь бы не упасть лицом в грязь. Не согласиться действием, господин Скиннер. Как Вы использовали это время? Вы решили, что настал подходящий момент, чтобы раскрыть передо мной свою героическую сущность, без страха готовую «сражаться»… - тут он чуть улыбнулся с грустью, уже стоя у окна, боком к Скиннеру, - …как Вы сказали? «Не только за него, но и за свою силу и волю»? «Не только за него» - Вы ведь так сказали? «Не только».
Герман замолчал ненадолго, переведя задумчивый взгляд на осенний пейзаж, потом обернулся к гостю с мягкой печальной усмешкой в краях рта:
- И несмотря на то, что Вы так добры к нему, теперь я не хочу отпускать его с Вами. Здесь он знает, что его ждут только мучения, насилие и скорая смерть. Он знает это наверняка. Здесь его не обманут. Не предадут, потому что ему не во что верить. Физическая боль… даже смерть… так ли это страшно, как предательство человека, которому ты доверил свою душу без остатка, слепо и искренне? Он уверен, что может положиться на Вас? А если бы он слышал нас сейчас?.. Слышал, как Вы рассуждаете о себе, о том, как уважаете его, и даже не попытались остановить меня, когда я бросал договор о его свободе в огонь.
Но ты единственный, кто у него есть. И может быть, это я не прав? Взгляд в окно. Тишина, должно быть, мучительна, но Хозяин не торопится возобновлять беседу. Ему есть над чем поразмыслить, следя за тем, как солнце клонится и клонится в углу выпуклого окна к волнистой линии горизонта, как поднимается ветер и тяжёлый шелест доносится из сада через приоткрытую створку. Герман прервал безмолвие.
- Хорошо, я скажу Вам прямо, если Вы полагаете, что своими словами я всячески пытаюсь вывести Вас на жаркий спор. Третий шанс, господин Скиннер, он же и последний. Докажите мне, что Вы человек, это ведь у меня тут роль труса, который Вам не ровня. Чтобы освободить невольника, Вы должны без чужой помощи опуститься на пол, подползти ко мне и целовать мне ноги. И Вы будете моим на всё то время, что Вы здесь. Я не заставлю Вас изображать из себя Муция Сцеволу, не изобью Вас до смерти. Но со всем Вашим презрением ко мне я потребую, чтобы Вы лизали мне руки, как верная собака, господин Скиннер. Я буду обладать Вами, и Вы будете просить у него прощения передо мной за то, что, забывшись в своей гордости, два шанса освободить его Вы упустили, а третьего могло не быть, потому что в жизни не всё, как в сказке. Даже если она такая страшная.

13

Вспышка гнева выжгла обиду дотла, как взрыв в помещении мгновенно сжирает находящийся там кислород. В душе стало пусто и гулко, как в зале с клавесином. Слушая рассуждения об обманутом доверии, бывший штурман откровенно заскучал. В какой-то момент в самом начале следующей речи хозяина он со всей отчетливостью понял - все это трёп, пустой и бесполезный, и поморщился, не скрывая досады на то, что в него ввязался. Гипнотичный голос Германа больше не завораживал. Его слова... слова, должные оскорбить, уязвить и погрузить в пучину нравственных терзаний, произвели эффект совершенно обратный: Скиннеру стало весело.
Он уселся удобно, облокотился на колясочный поручень, положил подбородок на ладонь, прикрывая ненапряженно согнутыми пальцами помягчевшие губы, и принялся с интересом слушать. Сторонний наблюдатель подумал бы: хозяин замка рассказывает забавную историю, а сдержанный гость, чтущий правила этикета, не смеется открыто, а выражает веселье только озорными искорками в темно-карих глазах.
Эх, куда месье де Вилю до моей матушки! - думал Рэй, глядя сперва в гибкую спину хозяина, а потом в его красивое лицо чуть повыше переносицы. - Не знает он, какой иммунитет к нравоучительным беседам вырабатывается у воспитанных учительских детей... Другое дело, когда стыдит человек любящий и любимый. А этот... Да пусть себе треплется. Мели, Емеля, твоя неделя. Видимо, занимательная прогулка "дьявольскими" копытами по моим любимым мозолям закончена, а теперь тропинка морального садизма увела месье Германа в недоступные мне дали. Ну и в путь. Гуляй, Вася. Словесные кружева я и сам плести умею, не хуже. Да толку-то от них..
При упоминании о третьем шансе бывший штурман прислушался. Наконец-то дело дошло до дела. При оглашении условий освобождения невольника - разулыбался. При словах о страшной сказке раздался сдавленный смешок. Скиннер почувствовал, как гора упала с плеч, и вздохнул полной грудью. Он теперь знал, что делать сейчас, и что после.
- Удивительно, - сказал он, отнимая руку ото рта и с наслаждением улыбаясь в открытую. - Удивительно, что даже Вы, человек, как я полагал, неглупый, попались на простейшие стереотипы: если любезен и добр, то слаб, если терпелив, то с готовностью проглотит унижение, а если литератор, то непременно возвышенный романтик. Ошибочка вышла, господин де Виль. Я вежлив, но не слаб. Я калека, но не смиренник. Я фантаст, но не доверчивый идиот. И в развитии сюжетов уж кое-как поднаторел. Догадаться, что, унизив меня в самом начале, Вы ничего не дадите взамен, было не так уж сложно. Общение с рабами испортило Вам восприятие, месье. Вы начали путать готовность к самопожертвованию с готовностью быть униженным. А это совершенно разные вещи. Пади я Вам в ноги - и что было бы? Нокаут в первом раунде Вас бы неизбежно разочаровал. Много ли чести в победе над слабым?
Скиннер замолчал на секунду, поёрзал, незаметно прогнул спину. Адреналин схлынул, и в пояснице опять затлел медленный огонек боли, такой же темно-багровый, как угасающие угли в камине. Но те гасли, а этот только разгорался. Что будет, когда он заполыхает вовсю, Скиннер за четыре года изучил досконально.
- Выхватывать из огня горящий свиток? - Рэй сморщил нос. - Все-таки у Вас, месье, запущенная склонность к мелодраматизму. Как квалифицированный читатель и зритель Вам говорю: не пережимайте с сентиментальностью и пафосом - не все любят, право. Я понял, что бумага была предназначена для эффектного сожжения, едва Вы ее смяли. Молодецкие пляски с огнем, и вправду, выглядят забавно... но уж слишком энергоёмки, а я привык беречь свои и чужие силы. Во втором раунде Вы ударили больно. Но теперь я понимаю: в какой-то мере... мне стоит Вас за это поблагодарить. Шоковая терапия - полезная штука иногда. Назвать моих демонов по именам - все равно что наполовину победить их. Вы мне помогли. Спасибо.
Не сгибая спины, Скиннер поклонился хозяину, как делал всегда, здороваясь с ним и благодаря за гостеприимство. Так кланяются противнику, выходя на татами. Нет ничего унизительного в том, чтобы выразить уважение чужому мастерству.
- Это другой персонаж изрек: "Встань и ходи", - негромко сказал Рэймонд, выпрямившись. - Распоряжение не из Вашего репертуара, верно. Но выполнение команды "Упади и ползи" - вообще-то, не из моего. Если маски шута и калеки - именно маски, то маску самурая Вам с меня не снять. Потому что это - лицо.
Сердитое мутно-алое солнце садилось в пухлую тучу, обещая ненастье на завтра. Рэй взял короткую паузу, которую целиком заняли шелест мокрой листвы платанов и мягкая улыбка бывшего штурмана: - Знаете, один мой хороший друг постоянно говорит: "Долг лучше выбора". И, как самурай, я с ним абсолютно согласен. Кстати, если бы Вы просто сказали, что речь идет всего лишь о гимнастике и гигиенических процедурах, а не начали... - штурман на миг запнулся, подыскивая оборот помягче, - ...духовное зондирование, все было бы намного проще.
Сказано это было тоном необременительного личного мнения в непринужденной беседе. Рэй поднял чистый взгляд и посмотрел не в переносицу, а прямо в голубой лед глаз хозяина замка:
- Я действительно пришел сражаться. А в любви и на войне все средства хороши, не так ли? Пытаетесь нацепить на меня личину раба, загримированную под лик святого? Не трудитесь. Я сам ее надену, маскарад же. Такое ли нашивал? - Скиннер невозмутимо пожал плечами. - Шоу должно продолжаться. Чудеса смирения и подвиги кротости раньше меня не прельщали. Но надо же когда-то испробовать?
Бывший штурман развернулся лицом к окну. Поставил коляску на тормоз. И сказал так же негромко:
- Я согласен. Я все сделаю. Я используя третий шанс. Но где же его вещественное воплощение? - обведя глазами залу, спросил он у де Виля. - Дайте мне увидеть его и пощупать. Ведь у Вас имеется копия купчей?

14

Хозяин принял ответ с молчаливым вниманием и пониманием, не перебивая гостя. Он никак не отреагировал на то, что клиент вновь переменился в поведении, но разговор, по всей видимости, посчитал завершённым, потому что итог был коротким:
- Будет. Это потребует немного времени, господин Скиннер. Я надеюсь, Вас не затруднит подождать.
Хозяин повернулся к слугам у двери и приказал привести одного из помощников, членов комитета. Тот прибыл не более чем через десять минут, обеспокоенный вероятностью неправильного составления договора – иначе зачем бы де Виль попросил прийти так скоро, перед тем заранее предупредив, что на вечер он будет занят? Подозрения рассеялись, когда тот объяснил, что требуется новый документ. И сделать его нужно сейчас. Помощник слегка замешкался, но спрашивать, куда делась первая бумага, естественно, не стал, это его не касалось. Мужчина поклонился и вышел из залы в сопровождении доставившего его слуги, оставив клиента и хозяина наедине на треть часа.
Принятое гостем решение, вероятно, удовлетворило Германа. Своё отношение к остальным словам Скиннера он не выразил, и не было видно, чтобы он был раздражён или уязвлён. Ничего не было в бледном лице, только холод всегдашней задумчивой полуулыбки в краях узкого рта. То ли печальной, то ли насмешливой – никогда толком не уловить. Мужчина сел в кресло у окна. За ним - иллюзия близкой дороги и шаги в пустоту, если поверить тому, что видимо. В тишине хлопнула створка за портьерами, бесшумно качнулась занавесь. Кресло было повёрнуто от панорамы восхитительного заката, красящего небо в тревожно-алый и рыже-золотой. Светящиеся каймы охватили неповоротливо наползающую на горизонт тучу, и пики пламени тянулись из-за неё во все стороны, словно лучи гигантских прожекторов, чтобы вонзиться в низкое небо.
Герман смотрел на гостя. Молчал с доброжелательной задумчивостью, положив колено на другую ногу, локти – на ручки мебели и опустив соединённые ладони на бедро. Привычная для него поза, не выказывающая напряжения или усталости. Он казался погружённым в свои мысли, но отнюдь не отстранённым. Взгляд скользил по фигуре клиента, останавливаясь всё больше на его лице. Ни к чему не примериваясь, и ничего не прикидывая. Создавалось впечатление, что если бы теперь Скиннер переменил своё решение, Хозяин бы не удивился и только кивнул едва заметно, соглашаясь с выбором. Так пассажиры рассматривают друг друга в вагоне поезда, по случайности оказавшись на соседних местах. Не тянет в сон, нет книги, за окном мелькает однообразный пейзаж, и ничего не остаётся, как изучать своих спутников. И сама эта встреча походила на короткую поездку, на раз сблизившую их в пространстве, чтобы развести вновь по своим дорогам, когда будет остановка.
Время пролетело быстро. Оставшийся слуга без напоминаний подкидывал в камин дрова в тот момент, когда дверь распахнулась и помощник, зарумянившийся от быстрой ходьбы по анфиладам сумрачных комнат и хитросплетению коридоров, появился перед Германом. Ему была протянута бумага, на которой хозяин по прочтении оставил свою подпись и печать, после чего документ, похожий на первый как две капли воды, перешёл к клиенту, а сам помощник удалился.

15

Копия документа и вправду возникла, как по волшебству. Цирковых номеров с подписыванием кровью больше не было. Сгодились и чернила Waterman`a. Едва исчез поверенный, Скиннер развернул коляску вправо. Потом, ни слова больше не говоря, съехал по кожаному сиденью вперёд до самого края и, придерживаясь за подлокотники, опустился седалищем на подножку. Поясница выстрелила вверх яростной багровой вспышкой, в глазах потемнело, и мужчина невольно закусил губу. Больно, конечно. Но не больнее, чем каждый день ломать себя на тренажёрах. Рэй руками аккуратно подогнул непослушные ноги, садясь на колени. А ложась на живот, улыбнулся своему отражению в мраморе. – Вот спасибо месье Герману. Можно больше не торчать в коляске. Сейчас сразу станет легче.
Мрамор плит приятно охладил разгорячённое тело сквозь тонкую ткань рубашки. Из ворота её выскользнула любопытная цепочка. Стальная пластинка тихонько звякнула о пол. Рэй бережно заправил её обратно. Вытянул левую руку, ладонью правой упёрся в пол, оттолкнулся, и продвинулся примерно сантиметров на двадцать. И ещё на двадцать. И ещё.
«Ползи, гусеничка, ползи, - Скиннер мысленно повторил интонацию, с какой говорил это на ежедневных занятиях весёлый парень Каспер, молоденький физиотерапевт в пансионе. – Руки у тебя сильные, захочешь - доползти сможешь хоть до Китая». Только там, в пансионном спортзале, тонкие, но удобные маты. А здесь голый мрамор… ковёр не могли постелить, пижоны!.. – без злобы ругнул бывший штурман создателей интерьеров. - Эх, получалось бы ловчее, если б можно было помогать себе коленями… боги, за что вы выключили мои колени?.. Ах да. Богов же нет. Поэтому спрашивать не с кого.
Уголь в пояснице потихоньку разгорался, будто движения раздували его, подобно кузнечным мехам. Приподняв голову, Рэй посмотрел на озарённый багровой дымкой заката силуэт де Виля. - Он думает, я в отчаянии. Ну пусть думает. Я-то знаю: настоящее чёрное отчаяние было, когда я вот так же полз через три комнаты к телефону, чтобы вызвать «скорую» для отца, умиравшего от инфаркта. И всё равно оказалось поздно… 
Ползём на закат… - Скиннер попытался отогнать боль и подступающую тьму насмешкой над собой, как привык делать всегда. Ещё толчок и подтягивание. И ещё. Когда Рэй дополз до Германа, сил не осталось совсем. И именно от бессилия он ткнулся лицом в сапоги. Это всё-таки лучше, чем мордой в пол…
Сапоги как сапоги… новые почти. Приятный запах выделанной кожи ещё не растеряли…  - Рэй с детства считал его одним из самых приятных. А слабо мне было бы поцеловать тяжеленные  стилы Эдди – предмет его непреходящей гордости? – спросил себя Скиннер. – Стилы, в которые зимой набивалось по кило снега в каждый? Вот просто так, а не ради спасения кого-то? Вот просто так, ради забавы – слабо? 
И ответил поступком – страстно облобызав не обувь хозяина, а увиденные как наяву сапоги братца.

Отредактировано Буси (2009-10-29 13:11:30)

16

Что вы чувствуете, когда добровольное стремление человека направляется на то, чтобы упасть на пол и приползти к вашим ногам? Волнение, жгучий стыд, смущение, возмущение, брезгливость, может быть, даже апатию. Герман испытывал удовольствие. Без опьянения своей властью над конкретным объектом, нет, просто отступало изматывающее душу раздражение. Скиннер же ничуть не растерялся. Испытание было пройдено им безупречно, если не сказать – подозрительно легко, и это дало повод предположить, что мужчина регулярно посвящает время тренировкам. Лишь когда Рэй добрался до окна и кресла хозяина у него, то неожиданно тяжело привалился к ногам.
Герман удержался от противоречивых желаний, первым из которых было наклониться и посмотреть, в сознании ли господин Скиннер. К тому побуждала не жалость – если тот лишился чувств, обращаться к гостю со словами или делать что-либо было бессмысленно. Второе желание – переломить шею, размозжить череп. Спокойно, без жестокого сладострастного упоения, делая только то, что считал нужным, как расплющил бы голову гадюке, норовящей впиться в обнажённую щиколотку. То, что ползало под ногами человека, следовало давить, разве нет? Желания, не достаточно отчётливые, скованные холодным разумом, а потому Герман остался сидеть, как сидел перед клиентом. Тот вскоре дал знать о своём состоянии, приподнявшись и с излишней, как показалось, готовностью после всего, что с неприкрытым презрением было брошено в лицо хозяину, взявшись за исполнение условий договора. Спустя ещё несколько минут, не нарушенных возобновлением беседы, жёсткая кожа сапог блестела от слюны. Герман смотрел на неё. Смотрел на чёрные волосы Скиннера, плечи и спину. Ноги. Взгляд медленно обвёл тело мужчины и возвратился к мыскам обуви.
Ничем не выданная досада от такой беспомощности. Бёдра, колени, голени будто прибиты к серо-зеленоватым плитам отполированного пола. Мёртвый груз. Неощутимая боль этого груза – вот то, что он хотел увидеть своими глазами. Ради чего всё было устроено. Он хотел увидеть, как пухнут розово-алым следы от кнута, а человек не кричит, или смеётся, или ещё что… Что? Он намеревался узнать и, возможно, услышать о себе ещё много уже не раз слышанного.
Гость выполнил условие. Да, он смог, и даже лица не разбил, всё обошлось вполне мирно, без крови. Если бы хозяин был осведомлён о жизни Скиннера, то сказал бы, что на этот раз он успел. Герман как будто бы решил отмалчиваться. Не последовало новых приказаний. Ни насмешливой улыбки, ни неприязни, только меланхоличная задумчивость усугубилась ещё более, глаза стали как крашеный в бледно-голубой фарфор. Полная неподвижность довершила бы впечатление, что Скиннер расцеловал сапоги уже остывающему трупу, но мужчина пошевелился, снял ногу с ноги, не задев головы гостя, и каблук упёрся в плечо. Чёрное к чёрному. Боковой стороной стопы по линии шеи выше ворота рубахи. По скуле. Носок подныривает, чтобы дотронуться снизу до подбородка, приподнять. И можно отстраниться, никто ведь не держит. Не торопит. Хозяин либо просто никуда не спешил, либо намерено давал отдохнуть, пытаясь в уме прикинуть, сколько было потрачено усилий на то, чтобы преодолеть расстояние от инвалидного кресла до него, и не довели ли они мужчину до грани обморока. Он не мог знать, а гость не давал понять. Того, что за час Герман наслушался от врача, что знал сам, не просто не хватало. Это всего лишь капля в море. Реальность – вот она. Требуй вернуться за кнутом, и физические возможности подведут. Или нет? Так и тянется время. Глуше и глуше закат. Он ждёт темноты.
Наконец, слова. Если бы только можно было обойтись без них, но Скиннер уже доступно объяснил, что раб из него никакой, взгляд на вещи у него своеобразный, и то, что предложено, придётся брать силой, помня о том, что эта сила не должна быть чрезмерна. Хотя что в понимании де Виль «чрезмерно»?
- Господин Скиннер… - Герман оставил свой менторский, нравоучительный тон. Повисла долго пауза, словно тщательно обдумывались дальнейшие слова, пока хозяин не добавил. - Вы поможете мне? - он посмотрел на мужчину, надеясь, что тот взглянет в ответ.

17

Ненависти к де Вилю Скиннер не чувствовал. Он, кажется, вообще пережёг её за один раз, пока был в плену, и с тех пор считал слишком ценной субстанцией, чтобы расходовать по незначительным личным поводам. Гнев, который Рэй умел держать в железной узде, больше и не рыпалась. Сорвался немного один раз… больше сегодня нельзя. И вообще бы нельзя. Уж слишком хорошо бывший штурман знал, что бывает, когда он спускает бешенство с поводка.
И тот псевдомаг, который посмел дурачить Эдди… - Рэймонд улыбнулся холодно, осознавая, что спрятанную в сапоги де Виля ухмылку никто не увидит - …маг теперь тоже знал.      
Ну увидел он, как я ползаю, месье Герман. Дальше что? – без интереса подумал Рэй, почувствовав каблук на своём плече, - Я честно старался уберечь его от такого малоэстетичного зрелища. А оно ему, похоже, по душе. Эх, как говорится, дело хозяйское. Нравится смотреть на беспомощность людскую – приезжал бы к нам в пансион, посидел бы во владениях Каспера. Насмотрелся бы за день до рвоты. Надо сказать Бенни, что иным это даже нравится – видеть изломанные тела. Бедолага Бенни. Никак не может привыкнуть к тому, что искалечен. Ещё бы. Год со времени травмы, самый поганый период, когда последние надежды на излечение исчезают, а мобилизованные организмом на борьбу силы кончаются. Вот чаще всего в это время люди и ломаются. Я сам в петельку лазил…
На этой мысли носок сапога де Виля заставил приподнять голову и посмотреть в глаза. Взгляд лежащего на животе был заинтересованным, доброжелательным, сочувствующим. И только. Бывший штурман спокойно размышлял, могут ли эти голубые глаза светиться нормальным человеческим теплом… могут ли в принципе?
Ладно… - решил Скиннер безразлично, - потом я поразмыслю над внутренним устройством этого господина. На досуге. Если, ясное дело, будет досуг. А не будет – и неразгаданным перетопчется.   
- Господин Скиннер, Вы поможете мне?  - хозяин снизошёл до вопроса. 
Рэй приподнялся на руках. Обычному человеку, чтобы подняться на четвереньки из положения лёжа на животе, достаточно просто слегка подогнуть ноги. Иное дело, когда эти самые ноги не работают. Пришлось перенести вес тела сначала на правую руку, чтобы левой подтянуть левое же колено,  а потом повторить тот же трюк с другой стороны. При этом следя, чтобы не нарушить центровки, и не завалиться на бок. И лишь потом податься назад, садясь на пятки и выпрямляя спину.   
- Я обязательно Вам помогу, - сказал он тем же мягким тоном, каким говорил с детьми, например с четырёхлетней Китти, дочкой Хелен. – Обязательно помогу. Но только после того, как выполню все условия договора. Все, какие зависят лично от меня. Сейчас у нас в программе целование рук. Не отлынивайте, месье. И перчатки я с Вас сниму. А то неинтересно. 
Прекрасная форма кистей, - отметил Рэй, деловито, но аккуратно стянув с хозяина тонкие печатки. - Допустим, у месье Германа в роду сплошь дворяне, чуть ли не со времён Карла Великого. По идее, должна была вывестись чистая линия, если, конечно, псевдонаука-евгеника не врёт. Но у нас с Эдом в предках только крестьяне, плотники да мореходы – и ни одного хоть самого завалященького аристократа. Однако кисти у нас ещё красивее. – Скиннер с удовольствием похоронил очередной нелепый миф и позволил мягкой усмешке пару секунд погостить в уголках губ. И наклонился к рукам де Виля.
Одних из самых невинных осложнений после плена стали запаховые галлюцинации. Стоило понервничать и – нате вам! – чудились разные запахи, от гари до дамских духов. Сейчас Рэй мог бы поклясться, что почувствовал слабый аромат лотоса и родной запах, памятный с первых дней жизни маленького Э-тяна. И сразу потянуло обласкать губами любимые до дрожи запястья, которые младший брат на студенческой практике неосторожно растянул тяжёлой работой. «У собачки болИ, у кошки болИ, - забормоталось в памяти старое заклинание, - а у Мышонка не болИ». - Язык и губы ласкали тонкие пястные косточки, выступающие запястные, - «У Мышонка никогда ничего не боли…»

Отредактировано Буси (2009-10-31 12:44:03)

18

Мужчина ответил не сразу. Решив, что с первым условием покончено, он стал подниматься. Балансируя сначала на одной руке, потом на другой, ловко подтянул ноги, согнув их ладонями в коленях, и сел. Герман удержал себя от снисходительной усмешки и подумал о том, сколько должно быть силы в этих тонких пальцах, сколько простого достоинства в душе калеки, способного не разволноваться и не сникнуть в процессе яркой демонстрации своей ущербности. На равнодушного он был не похож. Как давно? И сколько стараний пришлось приложить, чтобы принять себя таким?
Гость взял тон врача, беседующего с душевнобольным, – для хозяина, не привыкшего общаться с детьми, как то предписывали устои общества, он звучал именно так. Герман не выказал мимолётного удивления, и бровью не повёл на смену обращения – ещё одна игра переменявшегося, будто хамелеон, Скиннера, он пропускал её сквозь себя и всматривался в темноту за ней, холодом пронизывая устремлённый снизу вверх взгляд карих глаз. Ни словом, ни жестом не проявил полыхнувшего в нутро чувственного влечения, когда мужчина придвинулся так близко, чтобы взять расслаблено сцепленные в замок руки и притянуть к себе. Лишь едва уловимо помедлил. Гость не мог предположить, что он поступает неправильно, стягивая с ладоней чёрные кожаные перчатки. Они укрывали сухой, почти неестественный для человека жар, и хозяин не имел намерения дать ощутить его раньше положенного. Как и не имел намерения ощутить тепло чужих прикосновений.
Взгляд опустился на склонённую голову. Уголки бесцветных губ чуть дрогнули с тенью досады в том же направлении. Он собирался что-то сказать, но передумал, только ненавязчиво высвободил левую руку, вернув локоть на гнутую ручку мебели и позволив себе наблюдать, делать выводы, ища среди множества ложных предположений несколько близких к истине, – страсть, не охлаждавшая его интереса к жизни. Она же и не привязывала его ни к кому, делала свободным, голодным до чужих эмоций и вечно пустым, словно сосуд с продырявленным дном.
Мужчина выбрал для своей программы слишком неудачное место. Или удачное, это как посмотреть, но Герману удавалось сохранять внешне полное спокойствие, а взгляд его никогда не выражал правды за редчайшим исключением, он хорошо это знал. Дотронувшиеся до его запястья губы были мягкими не только на вид, и если ласка языка казалась не слишком умелой, она компенсировалась… нет, не старательностью. Долго пытался подобрать определение, пока на ум не пришло банальное, но объясняющее безотчётную бережность. Нежность. О чём Вы думаете, Рэй? Явно не о том, что эти руки не раз погружались в распоротое, ещё неостывшее человеческое брюхо, что эти пальцы хватали скользкие мотки кишок, выдавливали глаза и выбивали зубы. Герман заговорил, сместив ладонь и задумчиво погладив мужчину под подбородком.
- Господин Скиннер, «потом» скорее всего не будет. Не тешу себя иллюзией, что Вам приятно иметь со мной дело и общаться, хотя дело не столько в этом. Я думаю, Вы успеете устать от меня за время нашей встречи.
Он говорил негромко, рассматривая лицо мужчины перед собой. Гостя держало стремление побороться. С собой, с человеком, перед которым он сидел на полу, показав, что кажущаяся беспомощность может управиться собственными силами, – какая разница, но когда де Виль уйдёт, станет заметна та тяжесть, которая неизменно гнетёт в его присутствии, словно безжалостно давящий пресс.
– Ваша помощь мне нужна сейчас. Вы сказали, что сделаете всё, но я могу лишь просить об исполнении этого. Мне бы хотелось, чтобы Вы отвечали на мои вопросы. Правдиво. О чём бы я ни спросил. О Вашей жизни, о том, чем Вы занимаетесь, о чём думаете или что чувствуете. Я пойму, если Вы откажетесь.

19

Просьба сначала ошарашила. А потом снова насмешила. Вот уж чего Рэй не ожидал теперь – так это мирных задушевных разговоров. Но вот уж чему он и обрадовался больше всего! Однако показывать этого не стоило. Штурман и не показал. Вернее, показал то же самое – доброжелательность, почтение, вежливое любопытство.   
Он правда считает, что не интересен мне? – пристально вглядываясь в глаза хозяина замка, изумлялся Скиннер. – Это что - показная скромность? Начало новой игры? Недоброй, конечно… Но каков актёр! И глаза потеплели… играет, или я вправду интересен ему? Ах да… я ж зверушка экзотическая. Надо узнать повадки, ареал обитания, рацион… точно. Месье Герман в роли Джеральда Даррелла… А я «Зоопарк в его багаже». Зверь-ленивец. По способу передвижения по земле – вылитый. Ладно, месье де Виль… Хотите побеседовать – побеседуем.   
Рэй снова уселся поудобнее – спина уже донимала не шутя, хорошо хоть холод пола проникал сквозь плотную ткань джинсов и немного остужал расплавленный свинец, заливавший тело от талии до кончиков пальцев на ногах. 
- Я сказал Вам про своего друга…  - сказал бывший штурман неторопливо и негромко, - Того, что предпочитает долг выбору… Так вот у него есть ещё одна крылатая фраза – «Честность – лучшая политика». И с ней я тоже согласен. Во-первых, Вы будете смеяться, но за тридцать лет жизни я так и не научился хорошенько врать. Делая это, я начинаю путаться, сбиваться, нервничать… а потому очень не люблю. Да к тому же… не думаю, будто мне есть чего скрывать. И совершенно нечего стесняться. Я отвечу на все ваши вопросы. Обещаю. Душевный эксгибиционизм – штука для литератора привычная. Во-вторых, уж не сочтите за лесть… общаться с Вами… - Рэй подумал слегка, - не скажу «приятно», но… интересно.   

20

Гость приподнялся, подвинулся на полу, дав Герману возможность вернуть ладони в прежнее положение – замок на уровне пояса. Теперь без перчаток, перекинутых через подлокотник. Вид Скиннера пока не вызывал беспокойства, несмотря на то, что хозяин бдительно следил за ним, слушая ответ. Стоило ли сомневаться, что де Виль не оставит гостя в покое, пока не возьмёт то, что, как он полагал, причитается ему, словно не Бог и не Дьявол, он, человек, имел право распоряжаться чье-то судьбой также уверено и без каких-либо душевных колебаний, как если бы пользовался одним из своих пошитых на заказ костюмов. Расчётливая беспринципность и полное отсутствие морали – только такое существо могло выменивать жизнь на секс, не гнушаясь ничем в достижении своей цели. И каковы же они были? С его властью и богатством, с его характером столько можно было добиться, но всё растрачивалось единственно на удовлетворение порочных прихотей. И как все представители его племени, порченного глубоко укоренившимся в сердце злом, он видел бесконечную отраду, причиняя страдания другим. Стоило ли забывать о таком хоть на мгновение, обольщаясь его любезностью? Отозвался Герман не вопросом и не благодарностью:
- Положите ладони на мои колени и держите их там, господин Скиннер. Не отодвигайтесь. У Вас красивые руки, и мне бы хотелось на них смотреть.
Я уже говорил это… Герман прогнал чувство дежа-вю. Сказано это было затем, чтобы почувствовать дрожь пальцев, если мужчину охватит сильная слабость или боль – он не мог судить, что ощущают в таких ситуациях от перенапряжения. К тому же Герман был уверен, что, в отличие от него самого, гость переживёт близость без сколько-нибудь явного волнения, даже когда будет лежать на диване, обнажённым, с широко разведёнными цепями ногами и соединёнными в запястьях руками – и тогда хозяин будет испытывать больше, просто глядя на представшую картину. У каждого были свои… способы удовлетворения. И, кажется, Скиннер находил особое удовольствие в разговорах, что было не совсем неожиданностью, Герман молчал намерено, чтобы проверить реакцию. Некоторое оживление во взгляде – от презрения к любопытству. Всё лучше, чем веселье. Ведь ничего забавного не происходило, сделка есть сделка. Впрочем, хорошим чувством юмора Герман никогда не обладал, его шутки были также жестоки, как и он сам.
Де Виль отклонился от спинки кресла, опираясь на ручку локтём. Той ладонью, которую держал Скиннер и запястье которой целовал, сдвинув край безупречно отглаженного манжета сорочки, дотронулся до линии губ. Костяшки горячих пальцев медленно повели по изгибу, словно хозяин задумался над тем, что теперь сказать. Голос зазвучал глуше.
- Некоторые вопросы могут показаться Вам… слишком откровенными. Как и то, что я делаю или что попрошу сделать моих слуг. Это происходит так или иначе со всеми, кто принадлежит мне… - он помедлил и добавил тише, - пусть даже на час или два, - пауза. Голос снова набрал силу. - Но Вы можете не отвечать на вопросы, когда они покажутся Вам… нетактичными, господин Скиннер. Моё любопытство, порой, не знает никакой меры.
На этих словах ладонь уже опустилась по линии шеи. Подушечки пальцев зашли за ворот рубашки и расстегнули одну пуговицу. Другую. Когда из петли выскользнула третья, в проёме блеснули звенья тонкой цепочки. Мужчина задержал на ней взгляд, прежде чем поднять его к глазам Скиннера.
- О чём Вы думали, когда целовали мне руки, и о чём думаете сейчас?


Вы здесь » Архив игры "Вертеп" » О прошлом и будущем » Карт-бланш