Беспечный тон удался. Понятное дело – многолетний навык. Если уж ухитряешься обманывать родную матушку, которая знает сыночка, как облупленного, делая вид, что всё прекрасно, когда охота выть, то уж человека, не знающего этого самого сыночка, объегорить не в пример легче.
Реакции избалованного ребёнка? Да. Все мы бывшие дети. Но этот ребёнок прожил на свете не меньше четырёх десятков лет, - напомнил себе Скиннер. - Куда дольше тебя самого. Значит, у него по определению больше жизненного опыта и умений. Он успешнее тебя. Стало быть, он знает все приёмы, известные тебе, и ещё чёртову уйму неизвестных. 
Битва будет долгой. Поэтому нужно пользоваться любой передышкой и экономить силы. Их не лишка, однако показывать это противнику весьма недальновидно. Я должен продержаться. Мой единственный шанс – быть занимательной головоломкой как можно дольше. Главное - не переборщить с количеством обёрток и коробочек, пока любопытство и нетерпение не обратились досадой. Пусть будет человеку радость – добрался наконец до подарочка. А после – ускользай, - Рэй будто услышал дребезжащий голосок старенького сенсея Масудзо. - Реагируй неожиданно. Меняй стили поведения, будь непредсказуемым. Отдайся потоку событий.
Бывший штурман смотрел на стальную пластинку, что доверчиво покоилась на ладони господина де Виля, красновато поблёскивая бликами каминного пламени. На внешней её стороне был процарапан грубоватый крест с высоко приподнятыми перекладинами. Альгиз, защитная руна. Рога лося и осока. Казалось бы, нет ничего более несхожего. Сила - и покорность дуновению ветра. Но, тем не менее, руна Альгиз символизирует и то и другое. Это - сила, дарованная свыше, - безупречная память не подводила – Рэй никогда не забывал прочитанного. - С руной Альгиз я - прутик в вязанке. Меня нелегко сломить. Но моя личная воля теперь не имеет значения. Теперь я «связан», подчинен жестким законам, которыми живет вся вязанка.
Как там говорила Хелен? «Твоя психика очень лабильна»? Звучало как ругательство, - Восьмой снова выпустил на волю лукавую усмешку, - Вот и попробуем превратить слабость в преимущество. Будем гнуться, подобно осоке, и двоится, троиться, расходиться десятком отростков лосиного рога…  «Слой за слоем лишь маски, - как поётся в любимой песне братца. – Лица вовсе нет»... Не совсем так… лицо будет. Лицо протея. Не лги, - расстёгивая оставшиеся пуговицы, велел он сам себе, - ты не умеешь. Будь правдив в каждый из череды мигов, но не говори всей правды. Её месье Герману знать вовсе не нужно.
- Детей нет. И не будет. Я не успел, а теперь поздно, - в ровный вообще-то голос проникло больше горечи, чем Рэй вроде бы рассчитывал. Он разозлился на себя, сделав следующую реплику слишком сухой: - Жена была. Ушла. Не смогла жить со мной. Это, правда, трудно, я её не виню.   
Он чуть замешкался, послушно выворачиваясь из рубашки. Успокоившаяся было боль вновь со смаком загрызла поясницу. 
- А думал я о том, кого любил. Точнее, о том, кто любил меня, - улыбка и взгляд Скиннера вдруг вспыхнули такими нежностью и теплом, что камин бы позавидовал, и следом – острейшей тоской. – Совсем недавно. Три недели назад.         
В начале августа. После заболела мама, потом захворал малыш Девятый, а там началась эта маета с выходом новой книги и вручением наград.

Отредактировано Буси (2009-11-16 14:50:10)

Чёрная рубашка почти невесомо легла на мрамор. Сухой жар гладил обнажённые плечи и спину.
- Вам не больно? – спросил хозяин замка.
Рэй предпочёл не отвечать, только лихорадочно прикинул, чем выдал себя. Но интонация де Виля странным образом совпала с интонацией Хелен, когда она спрашивала о том же. Миссис Кент никогда не вкладывала во фразу дурацкого сочувствия, она просто точно устанавливала факт. Поэтому ответ на этот вопрос был не унижением, а попыткой установить истину. Когда-то, ещё в военном госпитале Скиннер услышал, как в ответ на чью-то реплику о нём «Жалко его» Хелен ответила удивлённым: «Жалко? Чего его жалеть? Ему помогать надо!». И уж точно не один Рэймонд был благодарен главврачу пансиона за такое отношение.
Странно… такое ощущение, будто он ждёт от меня проявления слабости. Понять бы для чего… Чтобы воспользоваться? Или потому, что она больше всего во мне его интересует? – Рэй вновь пристально взглянул на месье Германа. – Нюанс, чёрт возьми. От этого зависит, проявлять её или нет, но тут угадать невозможно. Не узнаешь, - как говорит Эд, - пока не попробуешь. Однако пробовать пока… не хочется как-то.      
Бывший штурман снова положил руки на колени де Виля. Семь лет в Военно-воздушных силах научили подчиняться приказам беспрекословно. Интересно, а будь на моём месте штатский-гражданский клиент, он бы ерепенился? – прикинул Скиннер. – Едва ли. Хозяин умеет приказывать, да как ещё! Тона не повышая.     
Поза почему-то напоминала об исповеди. Я как раз собирался быть правдивым, - усмехнулся внутренне писатель. Освещение от треножников – тёплое, золотистое, будто на картинах старых мастеров, делало обстановку интимнее. Даже глаза де Виля стали выглядеть живее от живого пламени.       
- Знаете, - сказал Рэй, переходя на французский, которого ему нечего было стесняться после двух лет брака с женой-парижанкой. – Я был женат, но как муж стал для своей супруги не самым блестящим вариантом, будем говорить прямо. Супружеские обязанности были тяжелы для меня. А моя жена… она недотрога, - улыбка не давала усомниться, что эта женщина была по-настоящему любима. – Ей и неважно это было. Когда я вернулся в город, где вырос, к родителям… я почти смирился с тем, что моё тело до последнего вздоха будет источником только боли. Именно поэтому не смог жить с родителями, не хотел, чтобы они мучились вместе со мной, и съехал в пансион для таких, как я сам. Как только его построили в двух шагах от моего дома. И там... До позапрошлого года я был совершеннейшим натуралом. Лояльным, терпимым, но никогда бы не поверил, что буду любить мужчину. К тому же вдруг оказалось, что меня ждёт не только тоскливое угасание, а моя телесная оболочка может быть источником удовольствия. 
Скиннер запнулся, и снова сел поудобнее. Он помнил всё так, словно это было вчера. И встречи в его комнате, и стриптиз Мыша перед бассейном, и тот памятный воскресный вечер, когда Эд выпил, и впервые взял его. Почти силой, не грубо, но так решительно, что у Рэймонда и выбора-то почти не осталось.             
- Я ответил на ваш вопрос? – спросил он у де Виля, поднимая глаза, блестевшие, ей-богу, слезами благодарности. – Да, мы занимались сексом. Совсем недавно – тоже. И у меня ни с кем и никогда не будет больше такой близости, духовной и телесной. Это и неудивительно, ведь мы любим друг друга всю его жизнь, - и в ответ на промельк удивления, появившийся всё-таки в глазах месье Германа, Рэй пояснил просто, - Потому что это мой родной младший брат.   

Отредактировано Буси (2009-11-03 21:34:37)

Новые вопросы де Виля Скиннера не смутили, а попросту озадачили. Какой раз с Эдом был самым лучшим? Выбирать казалось абсурдным. Это всё равно что спрашивать у вышедшего с рок-концерта любимой группы: какая из песен понравилась больше всего? Ни один настоящий фанат не ответит, потому что всеми песнями он жил, дышал и думал не один год, и каждая из них – единственно возможный синтез мелодии и слов, точно отражающий грань его собственной души.       
- Как меня брал родной брат? – повторил он вопрос де Виля, и, прямо посмотрев на него, ответил без малейшего стыда. – С огромной любовью. И по огромной любви.
Будучи внешне раскованным, Рэй не лгал ни единым словом. В каждую из протекающих через эту укромную залу секунд он вёл себя совершенно естественно. И всё же часть его сознания будто отделилась, отслеживая происходящее со стороны, холодно и трезво. Будто в одном коленопреклонённом теле жили два разных Скиннера: один вдохновенно импровизировал, а другой – невидимка – беспощадно анализировал, дотошно отмечая все недочёты и промахи, и мгновенно внося коррективы в поведение беспечного игрока.
- Самый долгий секс? Не знаю… я не следил за хронометражем. К тому же, субъективное время – штука настолько растяжимая… Могу сказать, что однажды мы были вместе на протяжении всего уик-энда. Правда, такое случилось лишь однажды. Эдди моложе меня на десять лет, полон сил, но я… - Восьмой запнулся, - он бережёт меня. А я, в отличие от него, помню, что каждый раз может стать последним.     
Нашёл себе исповедника, - с горькой иронией фыркнул он про себя. – Насильник и убийца. И всё-таки это первый человек, которому я о своей запретной любви рассказываю. По идее, нужно испытывать сладостное облегчение при очищении от душевной скверны… но всё глушило страшное, до звона нервов, напряжение.     
- Что он говорил? – Рэй тихо, но от всей души рассмеялся воспоминанию, - Долго и старательно подбирал множественное число к существительному «фейхоа». А потом мы вместе искали в бассейне пансиона уткогуся, жареного с этими самыми… фейхоями. 
Скользнувшие по щеке горячие пальцы… Поэтичная половинка души склонна была воспринять этот жест как ласку, но здравомыслящая половина, всегда обуздывающая порывы, не преминула напомнить – ласка хищника не сулит ничего хорошего. Порой она входит в ритуал охоты. Он охотится на тебя, - напомнил поэту аналитик. – Смерть всегда охотится за тобой. И месье де Виль вполне может стать её телесным воплощением, – Скиннер снова окинул долгим взглядом хозяина замка. - По крайней мере, этот облик интереснее и красивее осколка раскалённого металла, который рассёк мою жизнь на «до» и «после».         
- Что касается Вашего последнего вопроса… - было очень тяжело не опустить взгляд, но «трудно» никогда не значило для Скиннера «нельзя», - Произвольной эрекции у меня не возникает. Я очень долго лечился, однако… никто из врачей и не обнадёживал.
Голос не подвёл, не дрогнул, звучал так же ровно и мягко, но… чёрт! Даже Жанне проще было в этом признаваться. А Мыш вообще принял всё как есть. А когда старший брат винился и тосковал, утешал и говорил, что чудеса случаются. Чудеса и правда случались: чувствительность восстановилась полностью, эндорфины тихо делали своё благое дело, и в первое полугодие любви, когда Эд ещё не был женат, Рэй почти перестал принимать болеутоляющее. Хелен цвела и пахла, гордясь медицинскими успехами подвластного ей заведения. При этом она наверняка прекрасно понимала, какой терапией подобный эффект в данном конкретном случае достигается. Но фразу о том, что в любви и на войне все средства хороши, Скиннер подцепил именно от миссис Кент.                   
У волков лечь на спину перед доминантным самцом и подставить для укусов брюхо и шею – значит выразить покорность и просить покровительства. А как с этим у хищников из семейства кошачьих? Если буду жив, перечитаю всю литературу на эту тему, - пообещал себе бывший штурман. – И неделю подряд буду смотреть программы Би-Би-Си про животных.     
Скиннер снова поёрзал. Ноги замёрзли, а огонь в спине полыхал безо всякого стеснения. «Воин не вправе допускать даже незначительных оплошностей. Он обязан быть особенно внимательным в выборе слов и не говорить о страхе, боязни или боли, не только в дружеской беседе, но и во сне. Всегда следи за своей речью» - говорится в «Хагакурэ». Мудро, но ниндзя, скажем, считали, будто самураев делало уязвимыми именно излишне строгое следование канону, что лишало воинов гибкости.
А гибкость для меня сейчас важнее, чем сила, - решил Рэймонд, чуть сжал пальцы на коленях Германа и тихо добавил:
- И.. Вы правы. Мне больно. Позвольте мне сесть иначе.   

Отредактировано Буси (2009-11-16 14:59:19)

Да, - хмыкнул внутренний аналитик (а чего ему не хмыкать? Лупить-то не его будут!).  Попробовал. Узнал. Решение выказать слабость, по-видимому, оказалось ошибкой. Придётся продумать пути отхода на ранее завоёванные позиции. Быть битым нисколько не хотелось.
До девяти лет Восьмого и пальцем никто не трогал, разве что мать в сердцах хлестнёт полотенцем, небольно, но обидно. Даже мальчишеских драк он счастливо избегал – умел договариваться, самые отчаянные забияки ходили за ним хвостами, и канючили: «Рэй, ну расскажи, чего там дальше-то было…». Потом год он тяжело болел, мыкался по детским больницам и санаториям, натерпелся одиночества и боли, отчего научился договариваться ещё лучше. А потом, после выздоровления его приписал к открывшейся в городке школе айкидо, и началась весёлая жизнь. Валяли Рэй-тяна, как пресловутого Ваньку, были и растяжения, и вывихи… и выучка настоящего самурая.
Сейчас тело слишком хорошо знало, что такое физическое страдание, и добавочной порции отнюдь не желало. Любимая поза японцев – на коленях, сидя на собственных пятках, была Скиннеру привычна. Как-никак по многу часов в тренировочном зале додзё сенсея Масудзо много лет подряд. Рэймонд мог сидеть так сутками, но не теперь. Расплавленный свинец, заливавший от поясницы, начинал кипеть, отчего в глазах мутилось багровым, и совсем не от пламени треножников. Услышав разрешение, Восьмой осел назад, снимая ладони с колен де Виля, положил их себе на ягодицы, немного отвел назад локти, чтобы прогнуться и высвободить хоть чуть-чуть нервные корешки, зажатые весом тела… 
…и с опозданием понял, что делать этого не стоило – его просто повело. Пришлось ухватиться за ручки кресла, но на них уже лежали руки хозяина замка.
Я же ему больно делаю!.. – судорожно стискивая их, внутренне охнул бывший штурман. Хотел разжать пальцы, но усилие привело к неожиданному результату: он полетел вперёд и боднул хозяина макушкой в грудь. Хорошо, хоть не мордой впечатался, успел голову опустить, - подумал он, испуганно отстраняясь. - Айкидошник, называется!..
- Простите!.. – в тоне и взгляде была такая настоящая паника и вина, что почти поверил даже Скиннер-наблюдатель.       
Несколько глубоких вдохов помогли восстановить душевное равновесие. 
- Что ж, - твёрдо сказал он Герману, посмотрев в глаза и выдохнув, - Я сделаю всё, что Вы скажете. Только с одним условием – я лягу сам. Не зовите для этого слуг.   
Господин де Виль определённо пропустил мимо ушей ключевую фразу «Я долго лечился». И определённо он не знал, что, получая инвалидность, лишаешься права стесняться чужих. Раздеваться перед теми, от кого зависит жизнь и здоровье, бывалому пациенту Скиннеру было не привыкать. Донага – тоже.
Дяденька решил поиграть в андролога, - сквозь усталую оскомину, набитую предложенной ситуацией, внутренне плюнул Рэй, расстёгивая ремень, - Ладно. Тогда я поиграю в пациента, второй раз за месяц.
Пальцы, потянувшие вниз молнию на джинсах, тоже не дрожали (а чего им дрожать? Эка невидаль!). Скиннер просто приподнялся на руках, уже безо всякого зазрения совести кладя ладони поверх предплечий де Виля. - Хочет получить удовольствие - пусть потерпит неудобства. Не маленький.
Брюки съехали сами, согласно непреложного закону всемирного тяготения. Под ними ничего не оказалось, плавок он не надел, зная, как нелегко придётся тем, кто станет их снимать. Зачем создавать людям трудности.                 
- Ну, налюбовались? – в вопросе не было иронии. Только усталость. – Дальше что? Порка? Хотите пороть, что уж с Вами делать… У каждого свои недостатки. Надо потерпеть - я потерплю, мне это не ново. Вот только Вы сказали одну вещь… Честно сказать, я в тупике, - снова садясь на пятки, признался он абсолютно честно. – Я не очень-то понимаю, как можно избить человека кнутом так, чтобы он не почувствовал боли. Нет, я допускаю, что Вы потомственный лошадник, и с кнутом управляетесь мастерски, и всё равно… А! – вертикальная складка недоумения, прорезавшая чистый лоб, разгладилась верной догадкой. – Я понял. Вы, должно быть, считаете, что я просто не почувствую ударов. Ну конечно! – Рэй мягко улыбнулся, - Будь я на Вашем месте, я бы так и подумал. Ведь во всех медэнциклопедиях написано: при травме позвоночника ниже места поражения чувствительность утрачивается. До прошлого года так было и со мной. Но теперь… - Рэй пожал плечами и спокойно договорил. - Теперь мне будет даже больнее, чем обычному человеку. Сенситивность у меня повыше, чем у Вас. Именно поэтому ласки для меня так важны. Я частенько плыву уже на начальной стадии… - и вот тут жаркий румянец смущения наконец вспыхнул на его щеках.

Отредактировано Буси (2009-11-06 20:21:06)

Осмотр подбрючных достопримечательностей прошёл без происшествий. Хмыканье и замечание де Виля о постигшей «неприятности» Скиннер происшествием не счёл, каблук, наступивший на брюки - тоже. Отодвигаться штурман и не думал. Иронию в голосе, конечно, уловил, но она его не задела. Беспокоило другое. Рэймонд проводил глазами встающего хозяина замка.
- Простите, - ещё раз попросил он тихо, но от души, - Я нечаянно причинил Вам боль. Клянусь, намеренно я не сделал бы этого никогда. Слишком… хорошо знаю, что это такое.     
Одолевала растерянность, мука, острая и внезапная, смешала мысли, внутренний аналитик на время исчез и Восьмой понятия не имел, как действовать дальше. Неясно, как этот человек отнёсся к вопиющему промаху Скиннера, фокусу, выкинутому непослушным телом. То о чём просил де Виль было просто… просто, как два пальца обо… хм. Вот обсосать их Рэю было намного проще, чем-то, о чём говорила поговорка. Но… как? Неясно, чего ждёт месье Герман в действительности – полного подчинения или того, чтобы я заартачился. – Скиннер задумался на секунду, не обращая внимания на ногу, раздвинувшую бёдра. Он умел отключаться от физических неудобств, иначе было просто не выжить. - Вот в том-то и штука. Надо придумать третий вариант. Эдакий финт ушами... 
Он по-прежнему смотрел снизу вверх, но взгляд его теперь, тем не менее, больше не содержал ни грана покорности. Непокорства или дерзости, однако, в нём тоже не было.   
- Я никогда не закрываю глаз во время поцелуя. И вообще предпочитаю их не закрывать. Ни на что.   
Если трудности и преграды встают на твоём пути, недостаточно оставаться невозмутимым и сохранять спокойствие, - вдруг произнёс Скиннер почти неожиданно для самого себя, - Смело и радостно устремляйся вперёд, преодолевая одно препятствие за другим. Действуй, как говорит пословица: «Чем больше воды, тем выше корабль». Ямамото Цунэтомо, - закончил он суховато. – «Сокрытое под листьями», или «Хагакурэ».
Он взял руку де Виля в свои и развернул ладонь, бережно поглаживая её кончиками пальцев. С огромной любовью ты хочешь? А ведь хочешь…     
- Дух воина не привязан ни к индульгированию, ни к жалобам, как не привязан он ни к победам, ни к поражениям. Единственная привязанность воина – битва, и каждая битва, которую он ведет, – его последняя битва на этой земле. Поэтому исход её для него практически не имеет значения. В этой последней битве воин позволяет своему духу течь свободно и ясно, - каждое слово звучало силой, глуховатый голос Рэя вдохновенно звенел, - И когда он ведёт эту битву, он знает, что воля его безупречна. И поэтому он смеётся и смеётся. «Отдельная реальность», - обозначил цитату, слегка изменив тон, - Карлос Кастанеда. Я не свихнулся, не волнуйтесь, - пояснил он без улыбки. – Это называется «рэнга». Жанр классической японской поэзии. буквально «нанизанные строки» или поэзия стихотворных цепочек, соединённый стих, когда два поэта сочиняли свои полустишья независимо друг от друга, а после соединяли их вместе, продолжая стихотворение. Я составил это рэнга в прошлом году из двух произведений о Пути Воина.
- Если каждый день ты укрепляешь свою решимость погибнуть в бою и живёшь, словно ты уже умер, то, как в сраженьи, так и в деле непременно добьёшься успеха и сохранишь своё чистое имя. Но тот, кто не думает так и ни днём, и ни ночью, тот, кто предаётся страстям и желаниям, жизнь свою окончит позором. Кто живёт в своё удовольствие и, надеясь, что с ним никогда ничего не случится, продолжает разврат и распутство, пожнёт немало хлопот и огорчений. Цунэтомо ведь не ошибался?..
Улыбка Скиннера по иронии оставила далеко позади замечание Германа о «неудобстве». Он перевёл взгляд на ладонь де Виля, снова с непритворной лаской погладил ухоженную кожу, замер будто бы в нерешительности и сказал не хозяину замка – нет! – самому себе:   
- Когда воина начинают одолевать сомнения и страхи, он думает о своей смерти. Мысль о смерти – единственное, что способно закалить наш дух. Так говорил дон Хуан.
После этого дразняще, мельком, поцеловать такими губами… - какие там было предложено?.. указательный и средний пальцы?.. - да, вот именно их, оказалось не просто… а очень просто.
- «Воин знает о своем ожидании и знает, чего он ждёт, - отстраняясь на дюйм от руки де Виля, снова заговорил Рэй тихо, будто рассказывая о сокровенном. Хотя, собственно, почему «будто бы»? Он и говорил о том, что узнал и перечувствовал сам. - Когда он ждёт, у него нет желаний, и поэтому, какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может взять. Если он хочет есть, то справится с этим, потому что не страдает от голода. Если он ранен, то справится с этим, потому что не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что человек – не воин, и сила голода или боли может разрушить его». Это снова из «Отдельной реальности».
Вкус незнакомой кожи всегда казался Скиннеру настоящим волшебством, а волшебство не терпит суеты и торопливости… 
- Если у твоего врага даже тысяча человек, но, исполнившись решимости сокрушить их всех до единого, ты выступишь против них, успех будет на твоей стороне, – сообщил бывший штурман, вновь оторвавшись от весьма увлекательных занятий по прикладной магии губ и языка, - так сказано в «Сокрытом под листьями». А дон Хуан Матус и Кастанеда Карлос уверяли, будто «Воля – это то, что делает воина неуязвимым. Воля – это то, что позволяет шаману пройти сквозь стену, сквозь пространство, в бесконечность».
Глаз штурман и не думал закрывать, ему вовсе не нужен был экран внутренней стороны век, чтобы видеть кино о любимом… о его руках и его любимой Фудзи, доставлявшей столько наслаждения…   
- "Будь стремителен и проходи сквозь железную стену. Стремительно войти и быстро продвигаться – вот залог успеха". Так что несите-ка меня на диван, месье де Виль, - закончил Рэй неожиданно.

Отредактировано Буси (2009-11-08 12:48:55)

Красивый, звучный смех де Виля подтвердил удачность неожиданной идеи. Рэймонд с удовольствием слушал, как смеётся хозяин замка, но сам не улыбнулся, да и выражению его тёмных глаз сложно было подобрать вёрные прилагательные. Теперь, после чтения рэнга, он не мог бы точно ответить на простой вопрос – зачем сказал всё, что сказал. Озарение, сатори - вот что это было. Было ли его неожиданное действие попыткой избежать близости? Глупости. Скиннер прекрасно понимал, что она неизбежна. Что даже оттягивать её бесполезно, да и смысла нет.       
Он сам будто очнулся от какого-то забытья. Больше всего на свете бывший штурман боялся и ненавидел удушливую сладость приближающейся к лицу наркозной маски. Уж слишком хорошо помнил, что следом за полным отсутствием мира и тебя в мире, чересчур похожим на смерть, оказывается одно и тоже – количество надежд неуклонно уменьшается, будто число сбитых кеглей после удачного броска. Но наркоз слов нёс успокоение без разочарований. И не только ему…
- Не верите в мой извращённый садизм, и не надо, - устало и почти неслышно прошептал Рэй, - Я всё-таки псих. У меня куча справок есть. А равнение во время поцелуев не держу. У меня всё больше специализация по команде «на первый-второй расчитайсь».         
Даже боль прошла… ну почти прошла. Точнее, она возвращалась вместе с хозяином, открывшим альков за гобеленовым занавесом. И присела рядом с ним, как тень, повторив позу мужчины. Скииннер почти видел её. Вообще-то, Восьмой терпеть не мог, когда его носили на руках. Ещё час назад он мог бы твёрдо сказать: господину де Вилю он не позволит этого, даже если тот останется последним человеком на Земле. Однако в этом замке явно побывала когда-то - проездом и инкогнито - кэролловская Алиса, уж больно точно происходящее попадало под её определение: «всё страньше и страньше…»
Ну братец… ну научил! – Восьмой в очередной раз восхитился глубине перемен в своём характере. Ещё полтора года назад он мог с точностью до слова и взгляда предсказать собственные жизненные ходы и до безобразия стандартные реакции. Старший из братьев Скиннеров с пелёнок действовал так, как должно и правильно. Потому раньше, до переезда в пансион, предсказать его поведение было легче лёгкого. Младшему брату пришлось приложить немало усилий и любви для того, чтобы чересчур правильный Рэймонд разрешил себе поступать согласно желаниям, а не долгу. Зато теперь не знавший подобной роскоши штурман со страшной силой наслаждался свободой и раскованностью. Он чувствовал себя астронавтом, открывающим новую вселенную внутри своей кожи. Он наконец-то был интересен самому себе, потому что отныне представления не имел, чего этот незнакомец, которым он стал, выкинет в следующую минуту. Эд на полном серьёзе уверял, будто скоро Рэй превзойдёт его в непредсказуемости.     
- Решились ощутить тяжесть ответственности? – спросил он с мягкой улыбкой, осторожно м по-настоящему доверчиво обнимая сильные плечи, прекрасно понимая, что доверять этому ягуару в человечьем обличье нельзя ни на секунду. - А вообще, спасибо, что не заставили снова забираться в коляску. Ненавижу я её, - почти шёпотом добавил Восьмой. – Знаете, как постылую жену. Понимаешь, что без неё никак, а с души всё равно воротит.
Дивно, но поднял его хозяин замка на удивление осторожно. Вот именно – на удивление. Скиннер поразился, насколько удобно оказалось на руках у Германа. Как будто тот каждый день его носил. Слуги были куда менее ловки. Боль полыхнула на пару секунд, но тут же утихла, укрощённая, убралась, как огненные клубы взрыва в пущенной обратно видеосъёмке.
- Я рад тому, что Вас позабавил, - всё так же тихо и серьёзно сказал Рэй, разглядывая лицо де Виля. - По крайней мере, Вы не зря потратили время. Напитались мёдом поэзии и вековой мудростью. Жаль только, - бывший штурман вздохнул печально и виновато, - что ни одно слово в этом опусе не принадлежит мне. Я только нашёл их, сплёл и показал.

Отредактировано Буси (2009-11-08 19:54:44)

Мучительно тянуло положить голову на плечо хозяина замка, до того, что тупо ныли мышцы шеи и верхней части спины, но Рэй упорно сопротивлялся неразумному желанию. Интуитивное опасение смешивалось с деликатностью. Конечно, Скиннер уже нарушил границы личного пространства де Виля дальше некуда, но переступать последней черты не хотелось.   
Неизвестность опять подступила удушьем, томительно растягивающим секунды. У риска пьяняще-сладкий вкус, до поры. Но теперь опьянение почти сменилось апатией стукнутого пыльным мешком. Разожми де Виль руки – и удар спиной о мраморный пол гарантировал смерть от болевого шока. Сколько раз в только что прочитанном венке мудрых фраз упоминалось слово «смерть»? Должно быть, столько же, сколько раз она подходила к Рэймонду вплотную и замахивалась косой.
В крохотном городке, где он родился, рос и обитал сейчас, люди, в большинстве своём, безвыездно жили поколениями. Родословные древа сплетались корнями и кронами, все были родичами в каком-то да колене. Семьи соседились и роднились сотнями лет, и хоть специальных хроник никто не вёл, любой житель прекрасно знал, кто чей правнук, троюродный племянник или кум. Зачем вывешивать лист разрисованного ватмана в рамочке на стене гостиной, если, помотавшись по земному шару, и вернувшись домой после долгого отсутствия, встречаешь на улице девчушку лет пяти, и по одному только особенному оттенку распахнутых глазёнок понимаешь – наша, своя. Понимаешь даже не умом, а чем-то сладко ёкнувшим в самой глубине существа. Бессмертие души вызывало у рационального Скиннера большие сомнения. Да чего уж там, не верил в него Рэй. Но реальное бессмертие окружало его ежедневно и со всех сторон. Так просто заметить в соседском мальчишке улыбку его бабушки, жест, манеру двигаться, походку деда, если знал этих людей, сколько себя помнишь… так просто разложить собственную внешность и характер на составляющие, доставшиеся от предков, будто домик из конструктора «Лего»…
И так непросто помнить, что сам ты этого бессмертия лишён. На древе своего рода Восьмой виделся себе пустоцветом. Никто никогда не говорил ему ничего подобного, наверняка даже и не думал, но Рэй искренне считал себя цветком, не дающим плода. Считать плодами полку книжек и измазанные краской холсты – не более чем приятный самообман.
Когда я умру, после меня никого не останется, - в этой мысли не было горечи. Только лёгкое сожаление. - Какая разница. Всамделишный Рэймонд Скиннер умер четыре года назад. А полная пустота на месте меня наступит совсем скоро. Может, через год, может, завтра. Как бы ни старались мать и Хелен, врачи военных госпиталей и лучших частных клиник, больше пяти лет мне не прожить. До сорока я точно не дотяну, - в тысячный раз напомнил себе бывший штурман, машинально считая шаги де Виля. С гобелена позади него смотрела белая лошадь, символ смерти. Кони валькирий белы, как свежевыпавший снег. Рэй улыбнулся кобылице светло и спокойно, как старой знакомой.
Слова рэнга уже осыпались тысячами солнц, летящих вниз, во тьму, где до того времени не бывало света и смысла. Наступивший после этого звёздного дождя вакуум отдавался в голове и сердце гулкими, как удары погребального колокола «будь что будет». Скиннер вдруг понял, что не желает больше рассчитывать каждый свой шаг в этой смертельно-опасной игре, и ещё - что не боится. Когда де Виль взял его на руки, поднял, появилось чёткое ощущение падения в бездну. Там, внизу, ждут острые камни, которые превратят тело в мешок переломанных костей, или ледяная глубь без глотка воздуха. Но это после. Первый момент падения – это всегда полёт. Бесконечный миг не страха, а абсолютной свободы. Будущего нет. Будущего нет ни для кого. Есть только вечное настоящее, что неустанно становится прошлым. Мгновения каждого осыпаются не успевшими увянуть лепестками сакуры.     
- Нет ничего за пределами текущего момента. И мой текущий момент – это Вы, господин Скиннер. 
Голос де Виля упал в тишине задержавшейся звездой. Недаром Рэй двенадцатилетним мальчиком заучивал «Сокрытое под листьями» наизусть. Афоризм из опуса Цунэтомо-сан, который Скиннер, конечно, узнал, попал в нерв его собственных мыслей, будто удар электрошокером в солнечное сплетение, и заставил глухую печаль взмыть в самый зенит, до вершин острой, звенящей тоски.   
Снопы, вытканные на диванном покрывале… Снопы, как символы урожая, не зря срезанных колосьев… всё та же тема не напрасно прожитой жизни. Горячие пальцы Германа скользили по прохладной уже спине штурмана, потом исчезающе провели по грубому шраму. Скиннер постарался не вздрогнуть.   
- Осколок, - коротко ответил он на вопрос «Откуда это?» - На расположение нашей базы напали талибы. Прорвались в штаб, забросали гранатами. Я там был. И выжил.
Рэй говорил с мягкой, мечтательной улыбкой, будто пересказывал счастливый сон, а не реальные ужасные события, сломавшие не одну судьбу.     
- А потом там не один раз славно поковырялись медики, - добавил Восьмой, гася странную усмешку.
Диван был удобен и упруг, почти не продавливался. Просто создан для больного позвоночника, - отметил бывший штурман, - хотя вещь, вроде бы, антикварная. Цепи вон приржавели, а ремешки истёрлись. Оковы были отмечены… но не более того.       
- Если хотите наказать – пожалуйста, - сказал он, равнодушно поведя плечами, - Но тогда уж накажите за то, в чём действительно виноват. Поиски же чужих недостатков меня никогда не занимали. Гораздо приятнее и продуктивнее находить достоинства. Вот этому я научился. А судить… не люблю я судить. Не вправе, да и скучно это. 
На полминуты Рэймонд замолчал, подтягиваясь назад, глубже на диван, руками подгибая правую ногу и снимая туфлю и носок так обыденно, словно находился в своей спальне.
- Вы можете не верить, но я действительно ничего не жду от жизни, и поэтому всё, что она даёт, оказывается для меня неожиданным и чудесным подарком. События, люди… я умею ценить людей, с которыми сводит случай. Вас, например. – Скиннер окинул глазами фигуру и лицо хозяина замка. Это был всё тот же цепкий взгляд художника, запоминающего черты, чтобы как можно вернее перенести их не бумагу. - Не могу судить, кем Вы становитесь для других, не моё это дело. Скажу, кто Вы для меня.
Он снова умолк, окончательно разуваясь. Потом наклонился, аккуратно поставил туфли под диван, и сунул в них носки. Разогнулся, и снова вполголоса заговорил, неотрывно и прямо глядя в глаза хозяина замка.   
- Вы - психотерапевт. Тот, кто излечивает душу. Вон там, - бывший штурман кивнул на залу, что смотрелась из альковной ложи театральной сценой, обрамлённой тканым занавесом гобеленов, - только что, Вы протащили меня через все мои главные страхи. Чего я боюсь до остановки сердца? Боли, унижения, беспомощности, отчаяния, никчёмности. Вы за эти полтора часа заставили последовательно пережить их все, по порядку. Заглянуть им в глаза. Захлебнуться ими. И вынырнуть, и победить. Это жестокая психотерапия… - Восьмой запнулся, закусил губу, упрямо мотнул головой и поправился, - То есть, она кажется жестокой. Лечение нередко бывает весьма болезненным, - в раздумье он автоматически потирал внутреннюю стороны предплечий, на одном из которых снова засаднил след от недавнего укола. - Говорят, Вы дьявол… не знаю. Вполне допускаю, что Вы сами себя таким считаете. Но… даже Мефистофель говорил о себе… - Рэй прикрыл глаза, припоминая строку из «Фауста» точно. - «Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Отредактировано Буси (2009-11-16 13:51:00)

А что мы делаем? А мы раздеваемся, - со сдержанным интересом понаблюдав сперва за планирующим на мрамор платочком, потом за жилетом, после - за рубашкой, а затем и за самим хозяином замка, явно гордившимся своим действительно совершенным телом, напомнил себе Восьмой. - Между прочим, это и к тебе относится, Рэй-тян. Так что «снимай штаны - власть переменилась». И вообще, чувствуй себя как дома, но не забывай, что ты в гостях. И не упускай из виду – у кого, штурман. Отношения всё равно переходят в горизонтальную плоскость, так что не фиг рассиживаться и мудрствовать.     
- «Я постиг, что Путь Самурая – это смерть», - отозвался он на замечание де Виля первым афоризмом «Хагакурэ» и последней на сегодня цитатой, усмехнувшись горьковато. – Чего Вы хотите, я же мню себя настоящим буси. А именно с этого постулата начинается Путь воина. И это – жизнь, -сказал он убеждённо, - Жизнь, которая ценна каждой из минут, потому что они сгорают быстро и ярко, даже пепла не оставляя.   
Снять брюки сейчас было даже проще, чем обычно – не пришлось приподниматься и вертеться недобитым ужом, стаскивая их с ягодиц и бёдер. А спустить их с колен и вытащить ноги из штанин – не труд, право слово… когда спина не болит.     
- Вполне может быть, мои опупеи – и мусор, – лукаво покосившись на сидящего обок де Виля, Рэй смешливо хмыкнул, ничуть не обижаясь пренебрежительной оценкой своих писательских потуг. – Войти в топ-лист лауреатов Нобелевки по литературе я никогда и не мечтал. Зато теперь знаю точно: Вы их не читали. Потому как обо всём, что Вы мне предложили поведать, я в них и рассказывал, лишь самую малость изменив факты, но никак не мысли и чувства-с. – Он снова пожал плечами. – Я уже упоминал о душевном эксгибиционизме. Так что даже имя главному… нет, точнее, центральному герою я дал собственное. Плохой из меня фантаст, - с виноватой улыбкой Восьмой бесшабашно тряхнул головой. – Все эти годы писал чистейшую правду о себе и о тех, кого знал и любил. Искренне и реально, в меру сил и способностей.                     
Опрятно складывать пижаму, школьную форму, хакама и кимоно после тренировок, брюки перед занятиями любовью – с малолетства это вошло в число условных рефлексов. Безотчётные действия, выполняемые на автопилоте, не мешали ни думать, ни говорить. Или в данном случае – раздумывать вслух.     
- Близости я действительно боюсь. И боли боюсь. Так в этом я сразу Вам и признался. Сами же не поверили.   
Это Рэймонд сказал негромко и спокойно, поискал глазами, куда положить снятые и сложенные самым аккуратным образом джинсы, не нашёл подходящей поверхности, где бы они никому не помешали, не нашёл, и положил их просто на пол рядом с диваном, для чего – да японский же бог! – снова пришлось нагнуться и разогнуться.     
- Нет, я понимаю, что обязанность дьявола – наказывать, - пережидая, пока рассеется пелена зеленовато-багровой мути перед глазами, сказал он рассудительно, и, усаживаясь поудобнее, вдруг прищёлкнул пальцами и весело улыбнулся Герману, тёмно-карие глаза проказливо сверкнули. – А давайте вспомним другую его функцию? Она у него есть – учить. В конце концов, кто заставил людей сорвать плод с Древа познания? Да и такие полезные вещи, как зеркало, оружие и инструменты, тоже не Господь бог с неба сбросил по доброте своей безграничной. Давайте Вы меня чему-нибудь научите, а? – взгляд бывшего штурмана моментально растерял веселье, а голос зазвучал горячо и почти требовательно. – У меня мало времени, я должен успеть научиться. Это легко, во-первых,  знаю очень мало, а во-вторых, я хороший ученик – любознательный и упорный. О чём я буду думать - только от Вас зависит. Если будете лучше, чем мой брат, то все мои мысли и будут о Вас. 

Отредактировано Буси (2009-11-11 17:07:09)

Он меня всё-таки уронил.
Скиннер опустил голову. В голове и сердце снова мгновенно опустело, будто всю угретую атмосферу души через пробоину алчно высосал чёрный вакуум безжизненного космоса. Боль от нового унижения пробивалась сквозь ошеломление рваными, неровными толчками.
Он меня всё-таки уронил. Разжал руки, и я со всего маху грохнулся об пол. Наигрался и отпустил, опустив ниже плинтуса. Значит, это всё же была игра. И он меня переиграл, виртуозно. Но как же подло!.. Провёл глубокую проработку, заставил обнадеяться, что ему можно верить, дождался, чтобы я самолично разоблачился – во всех смыслах – сделал себя беззащитным, и ударил, - когда Рэй снова наклонился за брюками, ещё не растерявшими тепла его тела, волнистая чёрная прядь упала на лицо, но он даже не заметил этого. - Так было задумано с самого начала. Предрешённый исход стал бы таким, что бы я ни говорил и ни делал. Он-то заранее знал, чем кончится партия. Это я, наивный кретин, ничему в жизни не научился. Всё на хорошее рассчитываю…
Сотый за день наклон вознамерился стать роковым. В спину, круша кости, ударил таран, зрение заволокло тёмной пеленой, дыхание пресеклось.
Вернусь к себе – слопаю полпузырька таблеток, и будь, что будет… и хрен с ним со всем. Если вернусь, - бывший штурман почувствовал, что упадёт, если попытается достать джинсы или обувь. - Ну уж нет. Не бывать тому. Хватит с меня позора. Меня и так только что отымели, грязно и гадко, пальцем при этом не тронув, - Скиннер очень осторожно и плавно выпрямился, глубоко вдохнув:
- Вы прекрасно поняли мои страхи, господин де Виль. Но почему-то мне упорно кажется, что и я понял Ваш. Один, зато большой. Тяжесть ответственности Вас всё-таки напугала.
Рэймонд поднял голову только сейчас, взгляд его был полон жалости. Той самой, ненавистной ему самому презрительной жалости по отношению к смирившемуся со своей слабостью.   
- Вы побоялись привязаться. Мне знаком этот страх, поэтому я Вас понимаю. Я смог с ним справиться. А Вы нет. Испугались, что демон вспомнит о том, что изначально он ангел, пусть и падший. «Не думайте о брате» Вы сказали? Извините, но сравнение напрашивается. Он, просто человек, двадцатилетний мальчишка, не забоялся позора, сложностей и тоски, неизбежно его ожидающей, когда меня не станет. А Вы струсили, месье де Виль. Совсем как заурядные и невежественные обыватели, которые косятся на вон ту коляску, будто ждут, что моя беда перекинется на них.   
Он сдул мешавшую прядь с обращённых на Германа глаз, и чётко понял, что не может больше сидеть. И упасть тоже не может. Может только тихо и внятно говорить, как будто цепь мыслей и слов, идущая к макушке откуда-то сверху, ещё поддерживала корпус вертикально… но уже на предельном натяжении.             
- Допустим, я тоже трус и слабак. Но я со своими страхами, по крайней мере, борюсь, а Вы и не пытались. Зовите, кого хотите. Я уйду, как только немного отдохну. Вы мне тоже более не интересны. Я-то действительно посчитал Вас существом, меняющим судьбы, но Вы… - растопыренная левая кисть штурмана совершила даже не два, а всего полтора поперечно-колебательных движения в горизонтальной плоскости, - …просто очередной мелкий тиран.
Рука безнадёжно махнула, и это слабое движение оборвало верёвочку сил окончательно. Рэй опёрся ладонями о диван и стал очень медленно опускаться назад, склеивая пылающую спину с прохладным покрывалом буквально по позвонку. Глаза были широко открыты, но сквозь идущую зелёными рябыми кольцами тьму, застилающую взгляд, он не видел ничего. И не помнил сейчас ничего, кроме заклинания «Вдох на один счёт, задержка дыхания на четыре, выдох – на три»…
Дыхательная гимнастика помогала плохо. Таран пробил спину, и панцирная пехота боли хлынула внутрь, заливая живот и ноги. Тело, которое мудрее разума, взяло ситуацию в свои руки, буквально. Ладони легли на бока и с нажимом поплыли навстречу друг другу и вниз, пытаясь вытеснить жидкий огонь к гладко выбритому лобку, ненадолго передохнули, задержавшись на гребнях подвздошных костей, и вновь заскользили вниз по смуглой коже бёдер. Рэймонд глухо зарычал от боли и бешенства…

Отредактировано Буси (2009-11-12 16:38:05)