- Поднимись и отойди на пару шагов, раздевайся. Полностью. – И кивок, такой же, как и у самого Рауля, отвечающий не взгляду парня, а своим мыслям. Голос – холодный и равнодушный. Что же – ход соперника сделан. Теперь настала очередь Ренье. Парень поймал себя на мысли. Что сейчас он совершенно успокоился. И даже мимолетный страх перед Дьяволом, словно окативший сознание в первые мгновения, исчез. Остался лишь азарт игры.
Однако этого он так же не стал показывать «гостеприимному хозяину».  Перед парнем стояла задача – выполнять приказания, чтобы неподчинение не принесло неприятностей лежащему на кровати писателю, и, одновременно, не позволять  командовать собой, именно как рабом.  Задача сложная и, оттого, еще более интересная.
Чего же Вы ждете, господин Дьявол? Что я начну сопротивляться, давая Вам тем самым возможность поступить скверно и жестоко со Скиннером? Или посчитаете, что сломали меня, если я стану во всем Вам подчиняться?  А ведь это не так. Потому что у меня был выбор – спокойно сидеть в комнате и ждать Скиннера, или прийти сюда, зная – что именно может меня здесь ждать. Так что, мсье Герман, у меня всегда остается свобода. Свобода выбора. Так что, пока что борьба продолжается. Конечно, Вы можете сказать, что это всего лишь слова, пытающегося утешить себя невольника. Только вот Я знаю, что не просто слова. Как же там было… - Он вспомнил одну фразу, которую он давным-давно – еще в далеком, кончившемся почти десять лет назад – детстве, прочел в какой-то книге. «Если человек борется за свободу. Значит, он считает себя рабом». Мне же просто нужно действовать НЕ как рабу.
Мысли текли спокойно и легко, вызвав на губах легкую улыбку. Рауль не торопился, но и не особо медлил с выполнением приказа. Бросил долгий внимательный взгляд на Скиннера, на миг прикрыл глаза, словно говоря: «Все будет в порядке».  И только потом поднялся с дивана, удержав себя от порыва слегка сжать плечо писателя – ободряюще и успокаивающе. Отступил на пару шагов. И тут же понял, что или Дьявол просчитался, или нарочно так сказал – пары шагов было явно мало, чтобы «освободить пространство» троим «элитникам». Поскольку точного указания  - насколько отходить – не было,  Рауль отступил еще на пару шагов. Расшнуровал высокие сапоги, стянул сначала один, потом второй. Ноги тут же ощутили прохладное прикосновение камня к коже ступней. Но это была именно прохлада, а не ледяное прикосновение камней в карцере.  До того, чтобы раздеться полностью, Раулю теперь нужно было скинуть только брюки, так как рубашка и шарф уже валялись где-то на полу. Парень помедлил немного, глубоко вздохнул.
А, пожалуй, вся моя «боевая раскраска» в виде шрамов может несколько подпортить всю тутошнюю эстетику. – Рауль прикусил губу, чтобы не усмехнуться.  И, правда, сейчас он смотрелся между «элитниками» с их чистой, гладкой, не попорченной ударами плетей, порезами и ожогами, кожей,  смотрелся подобно только что отловленному волку рядом с породистыми холеными псами. От движения рук, когда он снимал сапоги и брюки, татуировка на левом плече чуть шевелилась и, казалось, выражение кошачьей морды меняется.
А вот следующие слова Дьявола заставили парня чуть напрячься. На притворно добродушную улыбку Ренье не «повелся».
Переиграл-таки? Да еще такие условия… Или... Вы, господин Дьявол,  добиваетесь того, чтобы Скиннер посчитал меня просто послушной шлюхой, как многие тут? Ну, уж нет, мсье Герман… тут Вы тоже победы не добьетесь.  А ведь  он считает, что писатель... Что я его уже «обслуживал». Ну, правильно, размышления, достойные этого места. На самом деле, Скиннер никогда даже не затрагивал темы близости, сдержав свое слово, данное в первый день их знакомства. А если когда и дотрагивался до парня, то это были лишь касания, похожие на дружеские. Или, когда Скиннеру требовалась поддержка – физическая или моральная. Так что хозяин комнаты, вероятно, просчитался, придав словам писателя о прикосновениях другое значение, чем они имели на самом деле.
Рауль прикусил губу. Как выполнить распоряжение, когда почти что запрещено двигаться? Парень устремил глаза на прикованного к кровати Скиннера.  И поймал не то умоляющий, не то предостерегающий взгляд.
Черт… Я ведь должен сделать это. Ради него. Тут Дьявол прав. Если у меня не получится… Ведь и лаской можно довести до безумия или смерти. Если у меня не получится, значит, я просто-напросто зря сюда пришел, да еще и писателя подставил.
Он следил за руками элитных рабов, ловко и умело скользящими по телу Скиннера. Смотрел на руки самого писателя… У Рауля Ренье было очень хорошо развито воображение. Как у любого художника – будь то профессионал, гений или самоучка-любитель. А еще у него была очень хорошо развита память тела – уж это постарался мастер.   Он мог, если постараться, вспомнить ощущения от того или иного действия, которое когда-то было произведено над ним. Сделав над собой усилие, Рауль смог представить… Прикосновения рук Скиннера он помнил. Дружеские прикосновения. Однажды писатель провел рукой по щеке парня. Воспоминание  это всплыло в памяти. Как, почему-то, одна песня, которую пел в комнате прежний сосед Ренье – русский.  Станислав.  Он тоже часто пел, по-русски, а потом переводил на французский. Несколько песен Раулю понравились больше всех. Про мотоциклиста – беспечного ангела, про борющихся гладиаторов… И, почему-то, вот эта… И теперь именно она вспомнилась. В сочетании с воображаемым прикосновением Скиннера это вызвало судорожный вздох. Запрета на разговор не было, поэтому губы парня шевельнулись, негромко произнося слова песни.

-Я хотел бы тебя, словно гибкую ветку, согнуть…

-Что это? – удивился тогда Рауль.
-Песня-фанфик. «Крестный» - Ответил Станислав. – По Поттеру.Это ничего не говорило Ренье, и Станислав рассказывал.
Впрочем, похождения разных волшебников не тронули Рауля. Он был уже слишком взрослым и не верящим в чудеса. А вот эта песня отчего-то запомнилась.

…Но я пьян без вина, и ты робко целуешь меня,
Обнимая за шею – ну как мне сказать тебе «нет»?

… Я уже не боюсь… Только ты закрываешь глаза
К загрубевшей ладони моей прижимаясь щекой.

На память пришло другое пение. Тогда  это была «Лакримоза» из моцартовского «Реквиема». И тогда латынь не помогла. Но сейчас ситуация была другой. Как и песня…

И краснея, ты мне позволяешь себя раздевать.
Притворяться нет смысла, - мы этого слишком хотим.
Перед просьбой такой и святой бы не смог устоять.
Одурманен, как зельем, я телом горячим твоим…

Он представлял себе… Слишком хорошо представлял. Голос чуть сбивался, как и дыхание. По телу прошла легкая волна дрожи. Никогда еще с Раулем не происходило ничего подобного.

Отредактировано Буси (2009-12-19 13:41:17)

Отредактировано Рауль Ренье (2010-02-12 18:44:55)

Скиннер  в очередной раз подивился, насколько же удобна поза, выбранная для него Германом. Впрочем… месье де Виль знал устройство человеческих организмов получше иных анатомов и физиотерапевтов, так что странного ничего нет. Но расслабиться всё равно удавалось плохо. Конечно, тёплый, влажный язык Рауля – это не холодный ребристый душевой шланг, который приходилось в себя заталкивать для малоприятых очистительных процедур три раза в неделю… И сегодня тоже, перед визитом в эту гобеленную залу … - Восьмой мысленно так и охнул, - неужто всего лишь несколько часов назад? А кажется, целая вечность минула…
Рэймонд успел пожалеть о том, что у него связаны руки – так необходимо было погладить отважного мальчишку по спутанным каштановым волосам: ты молодец, Раулиньо, спасибо тебе, мы молодцы… мы справимся… потерпи, милый… но, нежно улыбаясь, Маугли обвёл тонким осторожным пальцем уже изученный контур губ мужчины, коснулся подбородка, потом продолжил, как слепец, исследовать лепку лицевых мышц, очертания скул. Затем на смену пальцам снова пришли губы. Они дотронулись до правого виска, на миг задержались, перед тем как отправиться в поход к левому виску по тропинке бровей. Когда ароматные губы юноши коснулись точки над переносицей между бровями, Рэймонд, шумно выдохнув, сомлел окончательно. Эдди очень смеялся над этой особенностью, и говорил, что такой странно расположенной эрогенной зоны нету больше ни у кого в обитаемой Вселенной. Рэй притворно дулся и по-королевски горделиво напоминал: тут расположена чакра Сахасрара, отвечающая, ни много, ни мало, за интуицию и сокровенные, высшие, божественные знания. А как братья смеялись, когда старший, эрудит и знаток ориентальных премудростей, вспомнил, что, согласно традиционной цветовой градации энергий, именно чакра Сахасрара обозначалась светло-синим или… голубым! Это карма – решили тогда оба.       
А ты ведь любишь меня, мальчик, - понял Рэй, заглянув в бездонно-чёрные глаза парня. – Пусть только в эту короткую секунду, но любишь. Ибо любовь - это не клятвы и уверения, а дела. Желание и реализованные возможности порадовать, доставить удовольствие… Пусть это любовь по принуждению… за деньги… но этот миг мой и твой. Ничей больше. Любовь – просто сила, она не может быть сама по себе тёмной или светлой, дурной или благой – всё зависит от конкретного орудия этой силы…        
И тут же все мысли и воспоминания стёрла сладкая судорога, смявшая тело от затылка до копчика, когда подрагивающий, горячий кончик языка Рауля протиснулся внутрь…       
Руки золотистых «длинноволосых ахейцев» не знали отдыха – гладили, пальцы играли на каждой мышце, будто на струнах и клавишах, языки слизывали пот с подмышек, бёдер, колен Рэя. Друг друга они тоже не забывали и не пропускали, что шло на пользу всем. Ласки делали своё благое дело: член уже не был безобразно вялым, кровь прилила, обозначив вены, но бывший штурман знал: это – рекордное достижение искалеченного тела. Большего не добьётся и целая стая лисов. Они и так достигли многого - испарения разгорячённых, томящихся жаждой любви молодых тел опьяняли почище веселящего газа. Но насмешка во взгляде де Виля пробилась сквозь этот сладкий туман. Он, что же, думает, я не смогу? – удивился Рэй, услышав его приказ Раулю. Без обиды, просто удивился. – Думает, я побрезгую и не сделаю всего, что нужно, для человека, рискнувшего собой ради меня? Ради человека, который бился сейчас над моей задницей так, словно там запрятан какой-нибудь дурацкий источник бессмертия?
Насмешка де Виля не уколола Буси, она просто канула в спокойствие ответного взгляда – тёмного, глубокого и безмятежного, как вода лесного озера. Разве можно уколоть или ранить воду?

Отредактировано Буси (2010-01-22 21:28:10)

Когда Рауль сдвинул кожицу крайней плоти и обнажил розовую головку члена у самого лица Рэя и коснулся ею губ мужчины, у того перед глазами пронеслось воспоминание, не менее яркое, чем видение нерождённых сыновей.
…Он забежал в дом с улицы, разгорячённый долгим днём летних каникул. Проскочил тёмную после солнечного света кухню, вбежал в родительскую спальню, хранимую от послеполуденной жары прозрачным, уютнейшим туманцем тюлевых занавесок и подлетел к трюмо, стоящему в изголовье двуспальной кровати. Друзья послали Рэй-тяна по крайне важному делу: найти шпильку, чтобы открыть старый замок заброшенного дома, где, по слухам, пошаливали домовые.
Легко скользнув по пазам, верхний ящик подзеркального столика выдвинулся с мягким стуком, где хранилась всякая мелкая дребедень, и взгляду отражавшегося в зеркале темноглазого мальчика открылись многолетние залежи хлама или сокровищ – как посмотреть. Стопки давным-давно оплаченных счетов и квитанций, забитые ненужной и ценной информацией потрёпанные записные книжки, его табель с отличными отметками за второй класс, клочки блокнотных страничек, скрепки, канцелярские кнопки, мелкие монеты, папина медаль в лаково-красном футляре, бабушкины броши с висюльками и эмалевыми вставками, заколки из серебристой проволоки с фальшивыми камушками…
И ещё один предмет. Маленький, размером с крупную конфету, параллелепипед со скруглёнными углами, тёмно-вишнёвый, полупрозрачный, рассеченный поперёк глубокой бороздкой примерно на треть от нижней грани. Он сам лёг в любопытную ладонь парнишки так удобно, будто был сделан специально для этого. Бороздка отсвечивала золотом, и Рэй понял, что верхняя, более длинная часть параллелепипеда – это крышка, и она снимается… приятно-туго снимается, являя вделанный в нижнюю часть цилиндрик, идеально гладкий матово-блестящий золотой патрон. А внутри него… в фарфорово-белом тоннельчике с кровавыми прожилками что-то мягко краснело… и пахло. Мальчик, почти не понимая, что делает, сунул мизинец в патрончик, но достал до маслянистого вещества только царапнувшим ногтем, и тут же выдернул жадно засосанный узкой глубиной палец.         
От этого квадратное донце тубуса, оказавшееся подвижным, провернулось в ладони, и из патрона, вращаясь, высунулся приторно пахнущий и маслянисто поблёскивающий стержень карминно-красной помады. Форма его кончика заворожила маленького Восьмого. Она была не менее совершенна, чем у золочёного цилиндра, но в отличие от его бездушной металлической отшлифованности, сгусток помады казался живым, он был заглажен сотнями прикосновений тёплых маминых губ.
И… так захотелось прикоснуться к нему своими!.. Уже завершая встречное движение, Рэй испуганно отстранился от мягко очерченного, округлого конуса, отдёрнул не руку даже, а лицо: это нельзя! Он же мальчик, мужчина, а они так не делают! Это стыдно! Честное слово, он даже попытался крутнуть нижнюю часть пенальчика, судорожно зажатую во вмиг вспотевшей ладошке, вернуть эту искушающую головку в безопасную глубину её попачканной цилиндрической норки и, надев крышку, со странным облегчением положить маленький тубус на место… - или только подумал об этом? Видимо, кудрявый падший ангел Азазель, тот самый, что научил людей прихорашиваться, в тот момент незримо стоял за левым плечом мальчика, потому что пьянящий правильной формой и запахом сгусток помады оказался не только не спрятан и не закрыт, но и бесстыдно вывернут до упора, чтобы, подрагивая в неуверенной детской руке, оказаться у приоткрытых невинных губ, чтоб провести по верхней, незнакомо и волнующе стягивая её, а секундой позже – и по припухшей нижней, оставляя на них душноватый запах и странный вкус…     
Всё это, не воспоминание даже, а вновь прожитое реальное чувственное переживание заняло период одного вдоха-выдоха, смытое новым движением руки господина де Виля. 
На миг Скиннеру почудилось, что кроме них двоих здесь вообще ничего никого больше нет. Комната… невольники… всё это лишь виртуальный морок, наведённый на пустые, тёмно-зелёные экраны стен. Даже Рауль, цель и причина происходящего, превратился в одну из раскрашенных фигур на гобелене.
Не отливая чувства в мысли, а мыслей в слова, Рэй благословлял брата, открывшего для него это наслаждение, природу, всё-таки вернувшую хотя бы чувствительность, себя, за то что не огласился на операцию, которая отобрала бы её вместе с болью, и, конечно, того, кто разбудил его чувственность в полной мере... поднёс огонь к фитилю и теперь терпеливо вёл искру по бигфордову шнуру, дожидаясь взрыва. Случайно ли, звериным ли чутьём великого Мастера де Виль повторил все самые травмирующие и горестные условия из прошлого Скиннера, алхимическим волшебством превращая мертвенное, ненавистно-правильное «так надо» в живое, искреннее и грешное «так хочется». Восьмой был лишён малейшей свободы движений, выставлен на всеобщее обозрение, не в силах прикрыться, совсем как тогда, во время гипсового плена… в той же самой позе, но… вместо холода, резкого освещения и кафеля палат-процедурных-операционных здесь и сейчас были тугой жар камина, мягкие складки тёмных гобеленов с бликами живого пламени. Вместо равнодушной стали и пластмассы инструментов, вместо затянутых в латекс перчаток пальцев медработника, – горячие, требовательные руки опытного любовника.
И было больно. И безумно хорошо. Боль и удовольствие смешивались и сплетались прихотливо и причудливо, будто узоры в слоях булата, становились обоюдоострым клинком, пронзающим лоно. Но когда этот клинок вышел, захотелось завыть от расплющившей всё существо пустоты, которую порвал глубокий голос де Виля:
-Вы хотите, чтобы я продолжил, господин Скиннер? Скажите, если хотите, чтобы я продолжил ласкать Вас пальцами.
Он спросил меня как равного, как равный я и отвечу. Ибо нет сейчас между нами никаких придуманных людьми различий, - внезапно и ясно понял Рэй.
Он чувствовал определённо и безошибочно: не было здесь и сейчас отличий ни возрастных, ни социальных, ни имущественных. Всё это облетело жухло-серыми, омертвевшими хлопьями, полопавшись под напором природной, изначальной, божественной сути. Нет сейчас ни знатного, ни простолюдина, ни богатого, ни бедного, ни здорового, ни калеки. Нет ни старшего, ни младшего, даже искушённого и неопытного не было, ученика и учителя. Есть только жаждущий и тот, кто способен утолить эту первобытную, то есть бывшую прежде всего на свете, жажду. Причём и Герман, и Рэймонд – каждый из них – воплощали сейчас обе этих ипостаси одновременно.
Идеальный, неисчерпаемый, бесконечный инь-ян…       
- Я хочу этого, - открывая подозрительно повлажневшие глаза, ответил бывший штурман хрипло и тихо, но очень внятно. – Я хочу, чтобы Вы продолжали, месье де Виль.   

Отредактировано Буси (2010-03-04 16:35:08)