Эх, Раулиньо! – сердце Восьмого болезненно сжалось и пропустило не один удар, чтобы потом со всей силы бухнуть о рёбра и торопливо затарахтеть, - Что же ты наделал, дурачок! Все старания насмарку! Одним махом опрокинул карточный домик моих дипломатических усилий! Своим гордым, но глупым заявлением ты сейчас пустил псу под хвост все мои старания уравновесить и состыковать  желания хозяина и твои собственные интересы… Понятно – уж мне-то, как бывшему пленнику-невольнику, особенно! – что тебе трудно, почти невозможно было поступить иначе, что пружиной скрученное чувство собственного достоинства развернулось, выстрелило, едва образовалась слабина, но…
Понятно так же, что говорит в тебе обида – ты желал меня, это было отлично видно. Но милый мой мальчик, не здесь же и не сейчас… Я ведь понимаю, как бережно, нежно и неторопливо нужно будет отогревать тебя после ада, в котором ты выстоял один. Если бы только удалось вытащить тебя отсюда, я бы остатка жизни на это благое дело не пожалел, клянусь. Но сейчас тебе кажется, будто я вроде как пренебрёг, прогнал… и поди докажи, что сделано это ради твоего же блага… а на такую мелочь, что я попросил удалить всех рабов, а не только тебя, ты в запале внимания не обратил.   
Ликующий гимн тела переходил в скулящий стон. Рэй зажмурился, медленно выдохнул, стравливая удушливую досаду, не глядя на Ренье, чтобы не испортить всё окончательно. Он всё не мог забыть о лежащем на столике биче, и со всей страстью желал, коли уж разучился молиться, чтобы о нём не вспомнил де Виль. 
Чёрт! Видит бог, парень, я сделал всё, чтоб к шрамам на твоей спине не прибавилось новых! Получилось ли? Ещё полминуты назад я был уверен, что да. А теперь…
Стало холодно. По прижатому к дивану хребту Скиннера, по запястьям, по голеням побежали колкие мурашки, сдирая кожу. Не только оттого, что Рауль поднялся с колен и отступил на пару шагов, а медово-рыжие братцы-лисы и мальчик-Маугли боязливо отстранились от Рэймонда, будто от зачумленного. Внутри у Рэя тоже всё застыло, покрываясь леденящей, потрескивающей от напряжения корочкой ожидания худшего.
Как же он ненавидел ждать в положении, когда от него ничего не зависит! Когда не в его власти изменить что-либо… А сейчас именно так – нельзя лишний раз взглянуть на парня, нельзя сказать, что всё будет хорошо – вдруг де Вилю захочется немедленно опровергнуть это ни на чём не основанное утверждение, так, чисто из чувства противоречия, а скорее – чтобы показать: как именно всё будет со всеми, здесь и сейчас решает он и только он.  Оставалось только надеяться, что давняя привычка властвовать над чужими судьбами дала Герману время и возможность избыть тщеславное стремление самоутверждаться по любому случаю и разыгрывать мелкого деспота, когда надо и не надо.
В данный момент было бы очень не надо… - Рэй и дышал-то через раз, дожидаясь, пока Рауль одевается-обувается, каждый миг ожидая взрыва хозяйского гнева и гадая – даст Герман парню уйти без наказания за строптивость или нет? И перевёл дух лишь тогда, когда на нерешительный взгляд обернувшегося Маугли не последовало ответа. Хлопок тяжёлой двери слился с облегчённым выдохом Скиннера: что бы ни предстояло дальше, это коснётся его одного, а отвечать за другого больше не нужно, игра чужими жизнями кончилась.             
Стало не только холодно, но и очень тихо… шаги отходящего к камину де Виля только подчеркнули тишину. Штурман хотел устроиться поудобнее, и тут его скрутило. Рэй сдержался, не вскрикнул, но в глазах резко потемнело. Как учили ещё в додзё, он старался дышать медленно и глубоко, через нос, пережидая приступ. Двигаться сейчас вообще было нельзя, так подсказывал бога-а-атый опыт. Замри, а лучше – умри… Острая, раскалывающая боль разделилась на два обнимающих талию рукава, чтобы расплавленным свинцом хлынуть вниз, заливая туловище от пояса до стоп.
Плохо, когда в тело, будто в опоку, вливают свинцовый расплав, но когда тот начинает застывать – леденея, распирая, это едва ли не хуже. Боль притупилась, сгустилась, затяжелела, снова пригвождая Скиннера к дивану. Он медленно коченел. Даже испарина, кажется, превращалась в колючки инея…
К счастью, приступ был короток, бедный воитель-разум очухался быстро, и Рэй с удивлением понял, что давно наступила глухая ночь. Интенсивность внутренней жизни чёрт-те что вытворяла со скинннеровским чувством времени – то казалось, будто он целых полгода лежит в этой гобеленной комнате, а то удивляло, что протекло не несколько мгновений, а долгие часы…
Что же теперь? – напрягая сильные мышцы шеи, Рэймонд приподнял голову, следя за владельцем Вертепа, - Вернётся господин де Виль, или велит меня вышвырнуть? Он говорил, что хочет смотреть… но говорил также, что будет обладать мною. И будет, голову даю на отсечение…
Вернувшийся Герман разувался. Разувался безо всякой манерности, так, как снимал бы обувь  после смены отец семейства, славно потрудившийся и уставший от забот долгого дня. Рэй давно понял, что настоящая эротика не имеет ничего общего с порнофильмами, те похожи на реальность в той же степени, в какой балетный спектакль напоминает жизнь. Столько лишних, якобы красивых движений…
Улыбку Германа Рэй расценил как извиняющуюся, и искренне растрогался. То, что хозяин не красовался перед ним, было знаком определённой близости… и то, как бережно он лёг, опираясь на локти, чтобы не придавить собой – тоже… Горячие бёдра прижались к бёдрам, живот к животу, это был обжигающе-приятно. Растрогало и то, что оба оказались под одним покрывалом, будто в сказочной палатке. Мама не зря называла Рэй-тяна «ночной черепашкой» - защита одеяла всегда казалась ему надёжнее всего на свете.           
- Теплее, да… - совсем тихо ответил он на вопрос Германа, заглядывая в самую глубину его зрачков, - Так хорошо…
Нет ничего за пределами текущего момента. Скиннер глубоко вздохнул, втягивая уже знакомый запах чужой кожи. Конечно, ни о каких глубоких чувствах говорить не приходилось. Это было только жаждой. Причём жаждой обоюдной, Рэй честно себе в этом признавался. Его одолевали два противоречивых желания. Одно подступало вкрадчиво, как талая вода во время паводка, подмачивая и подмывая внутренний стержень. Хотелось покоя… хотелось не думать о следующей страшной минуте… Хотелось довериться, о боже! – сказал бы кто, сам бы сутки смеялся до икоты, - довериться де Вилю…
- Руки?.. Да… - Рэй запнулся. Вовсе не обязательно уточнять, что душу от связанности скручивало, и память тела подсовывала самые нерадостные картинки прошлого с Ахмедом и арабским медиком в главных ролях…  - Если можно, лучше освободить.
Пусть будет, что будет… была не была. Глупо противиться, раз так в эту минуту лёг на пласт этой реальности узор их судеб, так отразился он, подвижный и мимолётный, будто тени летних облаков, бегущие по зелёной траве… Вслед за этим образом Рэй увидел внутренним зрением фрагмент фильма, которым несколько лет назад во время летнего отпуска он, в компании маленьких троюродных племянников засматривался сам. Золотая осень Лориэна, храм-музей, разбитое на осколки стального зеркала лезвие меча на складках шёлка, покрывающего мраморный алтарь… и слова Забытого Короля на языке эльфов: «И во мне та же слабость…»
И в унисон с ними другое желание Скиннера завопило с литературной складностью хорошего оратора, - Переплавьте меня! Я устал быть сломанным, устал готовиться к смерти, устал умирать! Вытащите меня оттуда, прошу! Позвольте хоть ненадолго побыть совсем живым!

Отредактировано Буси (2010-04-06 21:13:41)

Отредактировано Буси (2010-05-17 20:54:24)