Сон, в который ныряешь без спроса, без всплеска, как в легкую черную воду, а вот всплывать приходится, как из густого мазута. медленно, с больших океанических глубин, сияющие точки планктона, ультразвуковые "голоса" белых китов и медленное перетекающее плавание медуз, наутилусов и мантийных скатов. Всплытие вязко и тяжело, воздуха уже нет в легких, рот открыт, крика нет под водой. Апноэ. Остановка дыхания во сне. Наутро труп в постели, если не удастся вырваться на поверхность и заорать сквозь зубы неизвестно кому: разбуди! разбуди!
То ли звездную, то ли морскую карту опасных сновидений Лувье составил уже давно, еще в детстве. Вроде ничего такого, даже на кошмар не тянет, ни чудовищ, ни мертвецов-без-лица, ни маньяка с бритвой, только бесконечная серия пробуждений. Одно реальнее другого. Всегда в темноте в аритмийной испарине, все, все, спокойно, мы наяву, конечная станция. Надо встать, включить свет, попить воды, отлить, покурить.  И встаешь щелкаешь выключателем. А света нет. Или выключатель слишком высоко. Или вместо него - пустое место. Или человеческий рот в стене.
В панике толкаешь дверь. А за ней еще одна, а потом еще одна, и еще и еще...
И за спиной уже сухо посмеивается некто: купился, купился. У тебя есть три попытки. Кто тебе сказал, что смерть во сне самая легкая. Не верь, это говорю тебе я, что-то холодное в темноте. Я здесь. Я всегда с тобой.
Лулу заорал сквозь зубы: разбуди.
И рывком сел на постели. Темень глаз коли. Даже за окном ни черта не видно. Только редкие бегущие огни автомобилей на трассе за садом. На соседней постели спокойно похрапывал Неро.
Хотелось пить. На столике у изголовья полстакана минералки. Лулу взял, хлебнул и тут же сплюнул обратно. Вода была грязной и горькой, с тошнотными крошками. Видимо, засыпая, случайно потушил в стакан окурок. В упор не помню, но другого объяснения нет.
Он щелкнул выключателем бра. Ничего. Темно.
Господи, неужели новая серия кошмара? Надо к кардиологу. Говорят, такие панические атаки во сне бывают перед инфарктом. Меньше надо на ночь читать ерунды.
Поболтался по комнате, попутно врубая все выключатели, которые попадались.
щелк. щелк. щелк.
Тьма.
Мать.
На соседней постели мерно гулко дышал надзиратель "бодигард" Неро. Лулу наклонился над ним, пощупал. Удивился - занудный скрупулезный аккуратист улегся поверх покрывала в официальном костюме, даже не сняв уличных ботинок.
Оттянул веко, подул, пригляделся, привыкая к темноте, громко окликнул,  за окном прожужжала по мокрому шоссе очередная машина. Веер быстрого желтого света фар по потолку.  Дернулось влажное глазное яблоко. Неро почмокал губами, внятно и важно произнес сонную ахинею:
- Кто убил Лору Палмер? Выходи. Тебе водить. и снова засопел. Мертвецки спал. Теплый, как суп, пот на лбу.
Лулу отступил, отирая ладонь о джинсы.
Нет, кажется не сплю. Судя по разноголосице из коврового коридора - просто в отеле перебои со светом. И не только в отеле. Весь квартал обесточен. Наверное на станции поломка. Захолустье. Даже стационарного генератора нет. К утру на кухне профитроли то протухнут.
Неясное плывущее чувство полусна, полуяви. Блаженно "плывет" голова, как лунная рыба.
Мимо двери кто-то протопал, завякал голос:
- Селестина! Селестина! Звони на ресепшн! Свечи, фонари...Безобразие!
Лулу одернул задравшийся светлый свитер, потянулся. Успокоился. Ну подумаешь, неполадки в пробирной палатке.
Ты не бойся темноты, в темноте не виден ты.
Даже сердце отпустило, перестало сбоить. Неро спит? Баюшки баю, этого я и хотел. В темноте не спрашивают паспортов, не видно возраста, не надо никого называть на вы, нет кредитных карт и "статуса", есть только темнота.
И тихие игры до утра. Играем! Кто со мной?
Шампанское дурашливое озорство, а вот взять простыню и напугать из за угла японских туристок, которые гуськом мечутся по коридору. Бу!
Глупо...
Он прокрутил на "рапиде" памяти прожитый день: что-то холодное в темноте, драка, немец, стеклянная карусель, дикая роза за ухом, немец, возвращение, немец, "великий Гэтсби", немец, оливка на шпажке, картина компенсация. немец. Дался мне этот немец... Как лихорадка на губе или дупло в зубе с нервом наружу. И больно и хочется трогать языком язвочку.
Ах, картина...
Точно, это бесило больше всего. Надо же какой благородный, мог бы кипиш развести на весь мир, как же, иностранцу подосрали, обидели, побили, куда смотрит Евросоюз. А взамен ему за моральный ущерб вынь да положь картинку-подделку с гостиничной стены. Всю жизнь мечтал. В гостиной повесить. На радость белокурой Гретхен-медхен. Эстет хренов.
Интересно, а что если... Я тебя и тут обставлю. Сделаю, как в финальном матче на кубок. Будешь с утра пучить оловянные нордические зенки: швайне, куда мой заказ дели! Где мой кусок мировой культуры и национального достояния? Запорю, не потерплю!
Администрации останутся только реверансы. Было и уплыло. Камеры не работают, никто не попалит вандализм и мелкое хулиганство.
Лулу приоткрыл дверь в  темный коридор, огляделся. Не замечал, что края рта сами собой растягиваются в азартной джокерской полуулыбке. В конце коридора маячил силуэт со слабым фонариком, потоптался и убрел к неработающему лифту.
Визуально Лулу помнил, где висит искомое. Коридор. Дурацкая кадка с кофейным деревом. Банкетка.
Небольшая доска в узкой раме чуть выше человеческого роста. Кто ж так вешает. Кто ж так вешает-то, крокодилы? Не видно же ни аза.
Лулу огляделся, как индеец - никого. Взгромоздился на банкетку и встав на цыпочки зашарил по стене, елозил пузом по тканым старомодным обоям. Его аж лихорадило.
В висках торжествующе стучало: Сопру. Все равно сопру. Назло.
Щелкнул на секунду зажигалкой.
Есть...
Черт, присобачили намертво. На случай атомной войны не иначе.
Он вцепился в рамку, дернул, надеясь свернуть гвоздь или порвать шпагат. В голову упорно полез бородатый анкдот про разговор двух знатоков:
- Ого! Вы только посмотрите, какая прелесть! Какая техника! Какой колорит! Волшебная палитра!
- Да, превосходно! А какая игра красок! Обратите внимание, как восхитительно первые лучи солнца вплетаются в общую гармонию жизни просыпающейся природы. Какая гамма авторских чувств!!
- Да-а! Неподражаемо! А вот эти изумрудные блики на воде придают эстетическую свежесть всему полотну!
- Гениально!
- Да-а! А вот рамочка-то, того-с, - полный пиздец!
- Совершенно с вами согласен, батенька, пое6ень-с, а не рамочка, блевать тошно-с...
Не прибавить, не убавить... Рамочка и вправду...
Хррряк...
Треснул и распался по склейке легкий багет. Доска подозрительно просто подалась. Уже запихивая картину под свитер и брючный ремень, Лулу пошатнулся и едва удержался, шлепнул обеими ладонями об стену, оттопырил зад, убедительно обтянутый светлыми джинсами,  и отдул  от рта растрепанные волосы.

Отредактировано Луи Лувье (2010-01-26 19:41:18)

- Мама!
Атас. Зажопили
Лулу в панике схватился за живот, как вратарь, которому въехали мячом с пенальти. Но не упал, а грузно спрыгнул с банкетки, нос к носу столкнувшись с немцем. Совершенно школярская паника, влез на вишню в чужом саду и тут - на тебе, сторож,  или  спер в супермаркете шоколадный батончик, а тебя хвать за рукав охранник на выходе. Уши и щеки горят, мысли скачут, доска картины под брючным ремнем врезалась углом, не вздохнуть, пот прошиб. Черт тебя принес, сосед! Не спится, да? баварская ты сарделька! Шушпанцер!
Нашелся все таки. Сдавленно и торопливо отшутился, деликатно пятясь к двери:
- Не знаю... герр Зибенфельд. Кстати, рад вас снова видеть!  Наверное пробочки вышибло. Гроза. Или на станции авария. Я тут щиток искал... Должен же тут где то быть рубильник, а ведь нет его рубильника... такая досада.
Лулу чуть ли не в реверансе нащупал задницей дверь и ввалившись в номер, успел любезно квакнуть:
- Ауфвидерзейн! 
Хлопнула дверь. Он облегченно стер пот со лба, и вытащил твердую доску из под свитера. Только сейчас, остывая, он заметил, что картина очень холодна. Будто старинное дерево держали в морозилке, аж пальцы заломило. Но особо думать не приходилось, Лувье ощупью затиснул ворованное под подушку, довольно сел и закурил.
У меня большая радость, я соседу сделал гадость. А жизнь то налаживается.
Неро внятно скрипел зубами во сне.
В номере было откровенно  муторно. Не то что страшно, Лулу темноты не боялся, просто вот какое то бормочущее маятное чувство, как  будто всему конец, тоска предсмертная, и лезут тусклые мысли повеситься из чувства самосохранения. Поговорить бы с кем, хоть о чем-то. Лишь бы не темнота и тишина и не что-то холодное под подушкой.
И Неро дрыхнет. Когда не надо, так стоит над душой. А тут свистит в две ноздри и хоть бы хны, сукин сын.
Вот что такое не пить пять недель. Ну в баре у них свечи сто пудов есть. Уверен, что я там не один буду. Люди сбиваются тесней когда наступает настоящая ночь.
Лулу отправил окурок в окно.
В коридоре удостоверился, что  путь свободен, и бодро так порысил вниз по лестнице, здание отеля казалось в темноте большим и гулким, как соборные своды.
На лестнице и вправду болтались постояльцы. Совершенно незнакомые люди наперебой бестолково и запальчиво заговаривали, все ругали администрацию и владельцев, шумно ужасались пожилые дамы, Лулу тут же пристроился к какой-то компашке из второго класса, которая явно искала того же. В полутемном баре и вправду горели свечи, кто то приволок автомобильный фонарь. Перепуганная обслуга успокаивала, наливала и предлагала бутерброды, обещая, что неполадку вскорости устранят.
Гулянка затянулась часа на четыре, все уже успели перезнакомиться, самые стойкие еще куролесили. Лулу уже было совсем хорошо, все произошедшее представлялось  забавным эпизодом.
Отлучился в сортир со свечкой - и в редком скупеньком свете заметил на светлом ковролине из-под  кухонной двери в подсобку ленивую тонкую струйку, почти черную. Вздрогнул, перехватил официанта
- Это что?
Тот без запинки ответил:
- Ничего серьезного, мсье. В холодильнике оттаяли свиные головы. Просят прощения...
Пока Лулу "переваривал информацию" официант смылся.
Но на фоне компании и выпивки даже свиные головы прокатили, как родные.
На часах половина четвертого. Тянуло спать. В висках чугунно бухала кровь. Полцарства за то, чтобы шмякнуться нагишом в постель и отрубиться, как застреленный. А там хоть не просыпайся. Ну их на хрен и Неро и папашу с ихним "Вертепом", дам дёру, уеду во Флориду, активизирую незапаленные счета, годик на то чтобы пожить на всю катушку, прийти в себя, а там можно по новой крутить серьезные дела.
Лувье искренне верил в эту радужную перспективу, не слишком твердо поднимаясь по лестнице.

Отредактировано Луи Лувье (2010-01-27 00:30:18)

Ночной отель без электричества. Наутилус с погашенными бортовыми огнями. Размеры и расстояния, предметы, людские голоса и плывущие свечи  и фонарики на лестнице. Плавная мраморная лестница, поднималась кругами вверх. Пролет, поворот, пролет, поворот... И еще раз. Все сначала.
Ноги болят.
Лувье озадаченно включил подсветку часов. Бред. Не может быть. Я поднимаюсь на третий этаж уже пятнадцать минут?
- Эй! - крикнул он наверх, перегнувшись через перила: - Есть кто живой?
- Нет.  - весело откликнулся женский голос - Никого.
Пьяная?
- Мадам, какой это этаж?
- Цокольный!
Быть того не может? Ты что дура хочешь сказать, что я, поднимаясь по лестнице, все это время спускался вниз?
- Мадам, как мне пройти на третий?
- Карабкайтесь выше! И вдвое быстрее! На самый верх! Там уже все наши! - голос оборвался мокротным хрипом. Лулу шумно отдышался, стер пот со лба, пожал плечами и последовал совету, остервенело штурмуя ступеньки вслепую.
На одном из пролетов лестницы кто-то расставил на каждой ступеньке греющие свечечки в фольге, по двум сторонам, как огоньки на взлетной полосе.
Туп... туп... туп... - скакал между огоньками красный резиновый мячик с синей полоской. За ним спускался, опустив льняную голову мальчик лет семи в нарочито взрослом фрачном костюме. Лувье нацелился было поймать мяч, но тот оттолкнувшись, вильнул и упрыгал в темноту. Четыре часа ночи. Ну ничего себе. Сбежал от родни?
Мальчик поднял голову, щелкнул зажигалкой, равнодушно закурил и прошел мимо вниз, тиснув кулак в карман брюк.
Лулу настолько обалдел, что даже не спросил ничего.
- Вам налево. - обернувшись через плечо, бросил мальчик - и махнул рукой направо. В коридор.
Полцарства за компас или прибор ночного видения.
Отель благосклонно смотрел Лувье меж лопаток, опустив бронзовые веки плафонов и литых барельефов, драпировок и дверей номеров. Отель прекрасно видел в темноте. Электронные замки не работали. Все двери открыты сегодня.
Вроде нужный этаж. Ковер глушил шаги, Лулу нащупал стену, стал считать двери, чтобы не перепутать, вел ладонью по тканевым штофным обоям.
Ткнулся в первую попавшуюся - багровый номер был залит светом разновысоких свечей - приплавлены к столику, к подоконнику, к полу, воткнуты в пустые бутылки.
Дама анорексичка на фоне окна. Раздвигает плюшевые гардины. Постель - как редут после артобстрела, силуэт страусового пера в прическе. Маленькое черное платье.  Ад. Яд. Сэкс-аппил.  На зябких плечах дамы - облаком  мерцающий мех, в левой, суставчатой от диет руке, - четки из куриных черепов со стразами "Сваровски" в глазницах. Воздух пропитан запахами, пота, менструальной крови, болгарским розовым маслом.
Лулу замер на пороге, пробормотал "пардон", попятился.
Насекомая фотомодель подошла к нему, с ненавистью глянула в упор и влепила пощечину:
-  Лжец. Тварь. Жиголо. Ничтожество. Педераст. Александр, я - беременна.
Хлопок двери.
Второй номер на "вип-этаже". Эту дверь Лувье открывал с опаской, щека горела от оплеухи. В роскошной гостиной, на персидском ковре среди позолоченной мебели в полутьме - деревенская семья сербов-беженцев. Целый табор вшивых грязных мигрантов.  Задастая баба  с завязанной скулой варит вонючее хлебово на спиртовке в закопченном ковшике, трясет пестрядевыми юбками. Пищат замурзанные чернявые дети. Восемь с половиной штук. "половина" то есть самый маленький, еще толком неходящий, блестя ягодичками из - под рубашонки тянет за хвост помойную кошку. Старуха в кресле на колесах - чистая баба Ванга, жевала пустым ртом, пялила бельма. На подоконнике два парня сосредоточенно собирали некий механизм - то ли "бомбу" то ли макет паровой машины - нет,  судя по химическим перчаткам и горящим глазам, все-таки бомбу. Глава семьи - бородатый, черный, как пес, в обносках натовской гуманитарной помощи сидел с автоматом на мешках, кивнул заглянувшему, пробасил:
- Э, камрад... Купи моего сына! Хороший сын, будет твой.
- Не надо.
- Тогда купи дочь. Хороший дочь, будет твой - серб дернул к себе девчонку лет двенадцати, выскребавшую ложкой одонки из банки колбасного фарша с пометкой "красный крест" и звездным кругом евросоюза. Девчонка хихикнула и не выпуская из зубов ложку, задрала юбку до пупа, показала голый окровавленный лобок.
Хлопок двери.
В третьем номере при двух свечах сидел и бегло барабанил по клаве ноутбука,  небольшого роста человечек, русый, безвозрастный, может ему шестнадцать, а может сорок пять,  с чуть седыми висками, растрепанные вихры, штаны - хаки, белая рубашка, джинсовый жилет. К креслу прислонена трость для ходьбы, пепельница полна хабариков, докуренных до половины, полупустая пачка красного "бонда", зеленая жестяная банка "джинтоника".  Мертвенный свет от монитора падал на мягковатое  карличье лицо с твердыми серыми глазами. Он поднял голову и, не прерывая набор текста, взглянул на тяжелого белобрысого человека, заслонившего дверной проем широкими плечами. Улыбнулся, кивнул, стряхнул пепел с сигареты.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Человек не обращал внимания на пять окошек "icq" остервенело  мигавших на краю экрана.
Наконец Лулу спросил, тихо и хрипло, поглаживая дверной косяк:
- Где этот гребаный третий этаж? Я устал.
- Между гребаным  первым и гребаным вторым. Я тоже.
- А что будет дальше?
- Продолжение следует. - откликнулся человек и жестко стукнул по клавише "enter", как выстрелил в висок,  начиная новый абзац текста в русской раскладке в рыжем окошке форума.
Хлопок двери.
Я убью его. Это свобода! - опомнился Лулу, яростно дернул дверь снова, готовый на все. Заперто. Намертво. 
Шевеля губами, Лувье отсчитал от напольной вазы с охапкой белых пластиковых астр еще несколько номеров. Ориентировался по запаху, по интуиции по черт еще знает чему. На ковролине из приоткрытого коридорного окна зыбкая решетка лунного света.
Он толкнул дверь  - все верно и тут открыто. Ну наконец то... Темень и тишина. Знакомый запах сгоревшей свечи. Наверняка Неро продрал зенки и стрельнул у кого-то огарок. Волнуется,  все этажи сто пудов обрыскал.. Даже дверь ванны налево. Лулу натолкнулся бедром на гладкое зеркало. Принюхался. Пахло табаком и чуть выдохшимся виски.
Дивно. Бодигард еще и накупоросился втихаря. А при  мне корчил трезвенника. Убей в себе Эдисона, отруби блок питания компа, взорви чернобыльскую АЭС, выкрути все лампы, не плати за электричество полгода - и оп-ля, получи призовую игру в жмурки. В темноте все стали сами собой. Представляю, как по другим номерам трахаются и грабят. Жены, мужья, старые враги, курортные романы.  Вот с утра привалит работы легавке... То трупаки подтаскивать, то гребаных оттаскивать...
Наконец-то добрался. Все. Спать. Заслужил.
На ходу Луи стащил через голову свитер и майку, матерясь глухо, избавился от обуви, носков и брюк, разбрасывая одежду куда попало. Поддернул на теплом брюхе въевшуюся в тело резинку трусов-"боксеров".
Вздохнув, как в холодную ванну,  плюхнулся в постель, надергивая на себя рывком край одеяла, потянул и смял подушку.
Придавленная подушка не подавалась. Лувье раздраженно зашарил и стиснул пальцами чужой нос. Дернул руку ниже - губы и мокрые зубы под ними. Попал, как пальцем в джем.
- Morceu de vipere, tapette,  nique ta mère...* - тяжко гаркнул, зашарил.
Голый мужик. Я не заказывал. Ни хрена себе сервис. Все включено. 
Лулу приподнялся, затряс чужака за плечи и возмущенно выдал:
- Так. Вали из моего номера, пьянь. Тут не ночлежка, лошара. Понял?
___---------------------------------------------
* непереводимый французский фольклор

Отредактировано Луи Лувье (2010-02-06 21:54:10)

Бросок навзничь. Локоть на горле.  Захват на пясти. Тяжесть. Тепло. Голос, столь же четкий, как и щелчок зубов.
Луи, крепко вдавленный в слишком жаркий гостиничный матрас (мать вашу, ортопедический), не ударил в ответ, не рыпнулся, не обмяк, наоборот - пружинно принял чужое тело на свое, как принимают на грудь водку из горла перед казнью, как принимают роды или вызов. Переглотнул кадык под локтем. Широко раскрылись глаза,  полные темноты.
Клоунада... Дьявольский аттракцион. Дурошлепская комедия положений. Иначе у меня и быть не могло. У всех всё, как у людей. Во хмелю,  в обесточенном отеле  взял и завалился, как боров, под бок человеку, которого я выматерил, ударил и обокрал. Да и еще, запишите в протокол, ваша честь, господин судья, я не смог смыть его запах с кожи, даже после часа под горячим душем.
Немец убрал руку. Короткий хриплый вдох. Луи подтянулся на локтях, приподнялся, помотал растрепанной головой.
Кто я? И что здесь делаю в одних трусах?  Тысячу фунтов за каждый вопрос. Как же я мог перепутать номера? Ведь здесь же пахнет треклятым вишневым табаком. Да, этот чертов "Ричмонд".
Чувство такое, будто в солнечном сплетении провернулся четырехгранный винт мясорубки. Лицо наждачно горело, как от оплеухи. Стыд. Ну надо же, мне... и вдруг - стыдно. Прежние дружки - шаромыги, прохиндеи и шулера, из того же кислого теста, что и я,  животики бы надорвали, если бы просекли в чем прикол.
Не просто стыдно. А хоть бери ножницы и вырезай себя из этого мира, как запоротый кадр. Влип, как в скорпион в янтарь. Слава богу, что темно, как у Христа за пазухой. Ну говори же, болван, в молчанку играть глупо. Ну же, вякни хоть "а" или "бэ"...  И чтобы больше никогда. Не бойся, вероятность повторной встречи равна абсолютному нулю. На глобусе шесть миллиардов человек. Есть шанс затеряться в толпе. Лица, голоса, одежда, огни на скоростных  перекрестках, многолюдье токийского метро, трассы и мосты Лос Анджелеса, молитвенные ступы Тибета, рисовые поля Индии, ночные попутчики в Восточном Экспрессе и в креслах самолетов  Air France - всюду, где копошится паюсное население... нет, человечество, страшное и прекрасное слово. Трудно передать - будто рождаешься и умираешь с каждым.
Лувье решился и тихо, но внятно проговорил:
- Простите меня за недоразумение герр Зигфид. Я ваш сосед. Перепутал двери. Думал, это мой номер. Замки не работают. Мне очень неловко. Я не нарочно.
Он аккуратно согнул колени, отстраняясь и выпрастываясь из под тела - не жеманно "ой, мне пора домой",  без попытки еще хоть на миг удержать тепло другого человека на плече. Последнее было бы уже за пределами подлости.
Так темно, что даже дыхание рядом осязаемо. Крепко помни, кто ты такой, Лулу, особенно сейчас. Ценник. Лейбл. Статью из уголовного кодекса. Рост, вес, биометрию. Номер паспорта и дела. Оценил? Прикинул расклад? Молодец. Господам твоего сорта позволена только драка или тупая унылая ебля. Но не эта штука... Забыл как она называется. Ее нет для тебя. Как нет чудес, души и бога. Так что, fatboy, убирай свою толстую задницу отсюда. Быстро.
Луи был почти трезв, взяла под горло желтая гадючья тоска. Как горчичный порошок в душном кипятке. Или висельная пенька. Странгуляционная борозда. Единственная моя колея. Вечная линия жизни.
Ужасно хотелось пить. И спать. Ближайшие триста лет в куче палых прошлогодних листьев за миллион миль отсюда.
Он заворошился под одеялом, спуская босые ноги на пол и добавил, оглянувшись через плечо (ласковый тоскливый оскал):
- У Вас зажигалка поблизости? Если нетрудно, щелкните пару раз,  я соберу одежду с пола.

Отредактировано Луи Лувье (2010-02-11 06:53:27)

Вспышка зажигалки.
Доля секунды – два лица друг напротив друга и снова темно – только красный «глазок» сигареты.
Луи, к счастью, не обладал даром ночезрения, при всем своем показном материализме, он всегда смутно подозревал, что нет ничего хорошего в умении видеть в темноте – рано или поздно нехорошего насмотришься.
Стыд почти растворился в темноте и неожиданном,  будто неумелом смехе немца. Правда не до конца, неловкость царапала  на самом донышке рафинадными крошками. Этот «сахар» почему-то был горько-соленым. Тем более странными были слова ночного соседа о судьбе.
Мгновенного щелчка зажигалки было недостаточно, Лувье неуклюже повозил руками по полу, нашаривая хотя бы – мать его – свитер, или, мать их, джинсы. Под руки, как назло лезли вещи до смешного несовместные  - майка и ботинки. Дивное сочетание – последний писк сезона. Стиль минимализм. Нашлись штаны – слава Кришне, Аллаху, Гаутаме и кто еще есть там, наверху, на проводе.
Лувье наощупь натянул одежду, неосознанно поморщился от прикосновения к теплой мякоти собственного тела, с такой поспешностью задвигают дощатую крышку над выгребной ямой в жаркий летний денек.
Просьба остаться застала его врасплох.
Стоя босиком рядом с кроватью, в незастегнутых джинсах и майке, он зябко обхватил себя за плечи.
- Вы правы, первый раз случайность, второй совпадение, а третий – черт дери – тенденция. Будь вы дамой, ей-богу, готовый сюжет для водевиля с визгом… Мне еще повезло – слева от меня остановились две англичанки в летах. Кажется, потомственные старые девы. Вот был бы кордебалет… По судам бы наутро затаскали.
Кто бы вякал то про суды, а?
Он осекся и присел на подоконник.
- Говорите, судьба? Вы фаталист? Спасибо за приглашение, если честно спать у меня охота пропала. – Луи  помолчал и согласился - А уйти я успею всегда. У меня вечно - зеленый коридор.

Отредактировано Луи Лувье (2010-03-13 18:48:21)

- Думаю, если бы я ввалился в постель к чужой женщине -  вопль был бы обоюдный – хмыкнув, заявил  Лувье,  - Мой от ужаса, ее – от восторга.
Но предложенную сигарету принял, и,  услышав бульканье в бутылке, оживился.
При тлеющем багровом отсвете сигареты нащупал мягкий подлокотник кресла близ кровати и присел на него  - мебель жалобным скрипом запротестовала, но на нее никто не обратил внимания.
- Ненормальный отель, кругом лунатики и неадекваты. Правильно, что Вы не спускались вниз, меня вот понесло, теперь раскаиваюсь. Один управляющий чего стоит – живые мощи, макушкой потолок скребет. Поднимался наверх, спустился в цокольный этаж. Искал дверь, чуть не высадил лбом зеркало. Готовые декорации для «Секретных материалов».
Лувье  потуже натянул тонкую майку на живот – в комнате было на удивление холодно, казалось еще чуть-чуть и от губ пойдет «парок», смешиваясь с сигаретным дымом.
Странно. Когда я входил, было терпимо. Тепло даже... Отходняк что ли? Знобит.
- По законам хорора утром меня должны были найти в рефрижераторе среди  оттаявших свиных голов. Нагишом. Синего. Выпотрошенного и совершенно готового к кулинарной обработке. Тьфу, низкопробщина...
Лувье заметил, что от холода у него явственно онемели губы, говорить было трудно. Светлые волоски на руках и груди встали «дыбом».
- Герр Зигфрид – облизнувшись, переспросил он – Вам не кажется, что тут... и вправду, пардон,  дубняк, как в морге?

- Я избегаю только чужих женщин... - возмутился Лувье - Я верен моей покойной супруге... – ох,  заврался, - первой. Вторая, как вы знаете, родила... - услышав о втором управляющем, он удивился:  - Крыса? Нет, такой громила-Чингачгук... Старый, как. луна.  Он приходил ко мне чтобы замять дело с нашим...эээ...  конфликтом.
Лувье инстинктивно подышал на пальцы и размял фаланги, подушечки пальцев онемели, как в стужу, побаливали и окоченевшие до колена ноги.
Прикосновение из темноты показалось невероятно горячим – Луи не отшатнулся, но задержал дыхание. Прихватил на груди концы пледа, поежился от прикосновения ледяной ткани к голым  плечам – такое впечатление,  что плед сушили на морозе.
- Да нет, герр Зигфрид, я совершенно здоров, что я внутренний озноб от внешней температуры не отличу. Спасибо конечно... Неужели такие ранние заморозки... 
Он примолк, отхлебывая из горла виски – зубы четко простучали по стеклу. В жгучем глотке алкоголя почудились ледяные кристаллики.
И тут из коридора  раздался негромкий, даже вкрадчивый, прямо таки деликатный звук.
Хлопнула дверь соседнего номера.
Луи чуть не выронил бутылку и глупо спросил:
- Это у меня. Вошли или вышли?
Он вернул бутылку на столик и встал
- Простите, герр Зигфрид, я сейчас. Наверняка кто-то, как и я, ошибся дверью...
Он двинулся к двери.

Отредактировано Луи Лувье (2010-03-13 19:27:52)

Темнота. Дыхание. Горячие пальцы немца сомкнуты на запястье. Луи помедлил, обернулся на голос. Да что за напасть- мало того что холодрыга до хребта продирает, еще и будто мелкие бесы выдирают из тела нервы, как проволоку из оплетки провода или рыбьи кости.
Как будто маленький холодный рот присосался из темноты и с чмоком тянет душу из под ногтя большого пальца.
От надсадной тоскливой тревоги сбоило сердце. Прикосновение было приятно, но не сейчас, не сейчас, я должен идти.
На миг Лувье почудилось, что он слышит отдаленный гулкий звук – даже не сам звук, а его невыносимое предчувствие – так в тоннеле метро слышен гул и вой еще далекого поезда. Накатило – и снова тишина.
Луи не столько по просьбе, сколько машинально, понизил голос.
- У меня там... родственник. Он спит. К тому же в номере... есть ценная вещь. Я не могу так рисковать, сами понимаете. А пять минут это достаточный  срок для опытного домушника.  Я скоро вернусь.
Беззвучие давило хуже, чем крик или топот.
В соседнем номере стояла полная тишина, как черная вода в стакане.
Лувье деликатно высвободил руку и скрылся за дверью.

Полная темнота коридора – здесь пахло , как в благородном старом здании, мастика, сафьян,  мебельный лак, сухой дезодорант. Вслепую путь казался длиннее, Луи инстинктивно потирал кожу выше запястья – ему показалось, что прежде чем отпустить, немец пощекотал его – вольность никак не вязавшаяся с этим сдержанным на вид человеком. Нет, это не щекотка, похоже на то,  как играли в детстве на пляже, когда на голой спине приятель чертит букву за буквой и ты должен наощупь угадать слово.
Вздор какой.
Переступив порог своего номера, Лувье чуть не заорал от неожиданности, когда услышал шепот Зигфрида и щелчок зажигалки.
Свет.
Лувье заморгал, чертыхнувшись, но тут же удивленно охнул, увидев у постели девчонку.
Джинсовый сарафан, белая блузка, сандалеты, коротко оболваненные, «под мальчика» волосы. Он даже не обратил внимание на детали. Она казалась ему грязной куклой.
Изумление сменилось резким, как спазм, страхом и злобой.
Ей достаточно приподнять подушку и она увидит краденую картину... Не смей трогать. Это – моё. Моя игрушка! 
В прыгающем свете зажигалки лицо девочки почудилось Лувье ярко-красным, как  бесовская маска, глаза его в буквальном смысле  налились кровью.
Он заговорил с напускной ласковостью, по привычке:
- Ты что здесь делаешь? Ты чья? Иди к папочке... – он решительно сделал шаг – ему хотелось вцепиться ей в плечи, будто клещами и трясти-трясти-трясти, пока у нее не оторвется голова. Он с утробно рявкнул, уже не контролируя себя:
- Сучка! Воровка... Руки по швам  или убью.
  В расстегнутых джинсах, в задравшейся на круглом пузе белой майке, с разлохмаченными вихрами он был бы смешон, если бы лицо не было настолько изуродовано жадностью и яростью. Лувье  попер, как бык, на ребенка.

Отредактировано Луи Лувье (2010-03-13 19:38:22)