Не отрывая взлохмаченной головы от подушки, не открывая глаз и почти не дыша Лулу, уронил руку на столешницу, нащупал сотовый и с наслаждением придушил кнопку-клопа, истошное верещание будильника смолкло. Он спустил босые  ноги на ковролин, обхватил голову, пропустив сквозь пальцы светлые пряди.  Сонно поддернул темно-синие пижамные штаны с вытканными китайскими иероглифами. Он понятия не имел, что значат эти закорючки, но пижаму любил - она пахла еще лионским домом.
Зеркало в ванной над раковиной. Поперек косая трещина. Лувье не помнил, когда она появилась. Третьего дня еще не было. Упал? Пьянка была? Да какая пьянка, нет у меня собутыльников, с отражением что ли чокался, в одно лицо?
Я тебя не знаю, но я тебя побрею.
Жужжала бритва, он механически двигал рукой от подбородка до скулы.
Потом поймал себя на том, что уже битых четверть часа, стоит упершись лбом в стекло и держит горсти под холодной хлорной водой. Разбитые костяшки правого кулака саднили исподволь, досадно, но не больно.
Он машинально ошлепал щеки кондиционером после бритья. Поддавил тюбик, и еле разжал пальцы, тупо глядя, как ползет  цветная лента пасты в слив раковины. Слишком сильно. Поерзал по деснам щеткой. И тут случилась мелочь, ну, честное слово, ерунда, со всяким бывает.
Выпала пломба.
Лулу подвигал челюстью, выплюнул на ладонь сероватый  мокрый комочек с черным пятнышком.
Ну надо же. Чинил зубы всего год назад, без боли, клиника супер-пупер, зеркала, зимний сад, запись по блату... Сертификат-гарантия на десять лет.
Он усмехнулся. Хотелось постоянно трогать языком острую дырку на коренном зубе, пока не порезал мякоть.
Надо быть сумасшедшим, чтобы загадывать на десять лет вперед. Я разваливаюсь.
Лулу брезгливо выбросил пломбу в ведерко.
В свое время Лувье от нечего делать щекотал нервы, листал  сайты и форумы  судмедэкспертов. И в это утро  память выдала: "Фрагменты тел. Опознание по родимым пятнам, шрамам, отпечаткам пальцев. При полной  скелетизации останков, опознание ведется по костным мозолям переломов и зубным протезам и мостам"...
Лулу, передернув плечами, ощупал косточку на  широком запястье.
Противно сознавать, что мой скелет постоянно торчит во мне, как коряга в трясине. Все равно что за обедом подавиться собственной костью.
От таких мыслей он живо сунул голову под струю из крана и жадно глотал бьющую за уши и по щекам воду. Яростно отираясь полотенцем, вышел в спальню, злясь на себя
Развел некрофилософию.  Гамлет гребаный. Тебя если что с Гамлетом и связывает, так это комплекция. Господи, какой собачий холод. Опять кондишн барахлит.
Одевшись, Лулу отодвинул занавеску. Осень. Светлая. Ранняя. Еле-еле прожелть в кронах грабовой аллеи. На зеленом газоне стоял рослый мужчина в плаще и кепи,  вокруг него, смеясь, бегал и дурачился мальчик, на вид лет десяти, в джинсовой куртчонке и смешном ярко-апельсиновом шарфе. Ни дать, ни взять - отец и сын на прогулке. Мужчина подобрал с травы палку, примерился, чуть согнувшись, для броска.
Собаку выгуливают? - рассеянно подумал Лулу.
Мужчина бросил палку. Мальчик в три прыжка догнал ее, встал на четвереньки, взял в зубы поноску и так и пополз к хозяину. Шарф волочился по траве.
Доброе утро, Вертеп.
...Торчать в прокуренной комнате и пялиться в опостылевшие картинки на стене было невыносимо. Лулу петлял по парку долго, если слышал за стрижеными кустами боскетов голоса и шорох шагов по гравию, немедленно сворачивал прочь.
Сейчас в нем было не узнать фанфарона и щеголя, который дюжину дней назад, эдаким павлином вплыл в барную комнату в кремовом концертном фраке, который, как он теперь надеялся, уже давно нашел свой конец в мусоросжигателе.
Круглые щеки несколько осунулись, под глазами уже прочно обосновались синяки. Он чуть сутулился при ходьбе, зябко сунув руки в карманы светло-серого полупальто. черные джинсы были тесноваты между ног и в поясе, но вполне сходили для прохладного дня, как и крепкие ботинки.
Хотелось забиться в любую дыру, правда "любой дыры" в  парикмахерски ухоженном саду поместья не предусмотрел ландшафтный дизайнер. В искусственном гроте уже галдела компашка господ навеселе - они пуляли оливки с ногтя - мальчики-невольники ловили ягоды ртом без рук, на скамейках у летнего павильона тоже обжимались неясные фигуры. Сырой пряный воздух...
От прудов потянуло горьким, парковым кладбищенским дымом сгоревших листьев - жгли то ли скошенную траву, то ли сухие цветы, то ли огребки прошлогодних листьев. Видимо из за этой стелющейся ненастной пелены, на маленькой пристани и в беседке рядом никого не было. Нет. За  ажурной решеткой беседки все же сквозил красный лоскут дутого жилета.  Лулу пригляделся и расслабился.  Подросток. Не опасно.
Он вытянул из заднего кармана джинсов полупустую пачку "Gitaines" - брюнетки", ментоловый  блок давно уже кончился, да и сейчас тянуло на крепкое, и вошел в беседку, сперва кашлянув, чтобы не напугать.
Чернокожий мальчик поднял голову на голос, уставил на вошедшего внимательные грустные маслины глаз.
Долгая память - хуже чем сифилис.
Когда бы не память на лица  - можно было бы притвориться -  обознался, ну мало ли, обман зрения,  нервы сорваны, мерещится с похмелья. Еще можно сдать назад.
Вместо этого Лувье просто щелкнул зажигалкой, но забыл поднести к табачному кончику. Сигаретный фильтр так и прикипел к нижней губе.
Такое бывает, шагаешь с порога и попадаешь обеими ногами в обыкновенный ад. В аду ничего, особо не страшно, контора конторой, вроде паспортного стола. Если притерпеться к казенному запаху и офисным скучным лампам, то можно даже задремать на ближайший миллиард лет тягостного срока.
Кончай дрейфить. Ты взрослый  мужик. Он тебя стопроцентно не помнит. Я читал. Психология. Педагогика.  Спок, Корчак, эта, как ее, баба... Мария Монтессори... У подростков сильно развито стрессовое вытеснение... Они даже насильников не умеют как следует описать. Помнишь, как следователь в Париже сетовал, что фотороботы с детских слов - сущее наказание. Мне все равно нужно отдохнуть. Совсем одышка замучала. И ноги с утра отекают...
Лувье наконец закурил и устроился на скамье напротив, к столику между сидящими прилипли несколько влажных листьев плюща. Возникла дикая ассоциация - свидание в тюрьме. Только не было разделительного пуленепробиваемого стекла, таймера  и двух телефонных трубок.
- - Не помешаю? - наконец выговорил Лувье, слыша свой голос будто со стороны, так закладывает уши от насморка.
-------------------------------------
прим автора:

"Тебя с Гамлетом связывает только комплекция" - намек на текст пьесы Шекспира, где королева Гертруда говорит о Гамлете: "он тучен и одышлив".
Мария Монтессори - женщина - доктор философии, создательница педагогической системы, начало 20 века.

Отредактировано Луи Лувье (2009-12-12 14:11:41)

Детский реабилитационный центр, приют Нейи-сюр-Сен, Карта N 1234/279-v, Ромео Брук, год рождения 1993, рост, вес, объем грудной клетки, флюорография, анализы, заключения психолога: коммуникабелен, стимулирован к обучению в игровой форме, адаптирован, год рождения, особые отметки: "серповидноклеточная анемия", фотография паспортного формата. Неудачный цветной снимок. Мальчишка на ней вышел с полуоткрытым ртом, испуганный, как будто не в кадре, а у расстрельной стенки. И воротник рубашки завернулся. Халтура. Но для приютской отчетности сойдет.
Красный стикер на папке личного дела (особая отметка, группа III-C), желтый значок вордовской папки на рабочем столе, который хозяин в шутку назвал: "bois d'ébèn"  *. Не для общего пользования, на персональном ноутбуке, рабочем. От него Лулу избавился в Париже, в самом начале, когда только-только запахло жареным.  Не дай Бог, эта чертова машинка попала бы в руки следствия, и так по уши в дерьме.  Жесткий диск был отформатирован и физически уничтожен.
Но память отформатировать нельзя.
Поэтому фотографии из папки ""bois d'ébèn" Лулу отлично помнил, так, будто они были отпечатаны на сетчатке. Обычная практика, имитация медосмотра, врач в доле, сначала детей и подростков снимали обнаженными на кафельном полу - фас, профиль, крупный план - лицо, крупный план - половые органы, девчонок отвлекали, фотографировали с увеличением на гинекологическом кресле. Потом на кушетке - лежа, руки за голову, ракурс сверху. Обычно этого хватало для дела. Некоторые клиенты и перекупщики морщились - никакой фантазии, мсье, могли бы похудожественнее, с выдумкой. Фончик бы наложить в фотошопе, пляж с пальмой или детскую комнатку с розовой мебелью, ну или хотя бы  "альков-гламур", а то убожество - клеенка, простыня.  Привиредам Лулу отвечал жестко, как сплевывал: У меня не каталог барбилэнда и не хоум-порно. Потом сами же с "фотошопом", будете на откат нарываться, нос сломан, родинка,  член не так. Я не дизайнер, охолони, дорогой. Товар лицом, чистяк, Лулу говна не впарит."
Начало весны.  Лулу работал дома, просматривал новые досье, лежа в ванне, удобный столик - ноут, пачка сигарет, высокий стакан ледяного "Гиннеса", на мониторе - лица, тела, лица, тела. Лулу, не глядя,  отхлебывал пиво, подгонял типажи  "под заказ". Рахитичных много.  А это что за чучело в брэкетах? Серб, кажется, Станко или Бранко. Барахло. Точеная китаяночка, на лобке еще волосы не растут, улыбается, не боится ни доктора, ни фотографа, грудок нет еще, только левая чуток припухла. Ну сойдет, анимэшечка такая, хотя на желтых спрос упал. Ромео он отметил сразу. Во первых - имя, а во вторых... - Лулу увеличив фотографию, лениво переменил позу, плеснула через край ароматная теплая вода.  Верный признак - стоячок с утречка. Вот это - качество. Оставив вполэкрана фотографию негритенка, лежавшего на простыне, Лувье притопил правую ладонь между ног, откинул затылок  на изголовье ванны и вздохнул, стиснув член в кулаке.  Черная раса всегда была его слабостью. Он даже шутил: в постели я борюсь с апартеидом, как подорванный, где моя Премия Мира?
Диагноз был как нельзя кстати. Благо и покупатели, то есть усыновители нашлись быстро. Верные люди и за ценой не стоят. Семейная пара не в первый раз имела с ним дело. Правда баловались "прокатом", этот вид услуг Лулу не любил, "прокатные" малолетки потом возвращались в приюты совершенно не в кондиции, приходилось списывать или отдавать за бесценок. А тут наконец решились на усыновление. За отдельную плату Лувье устраивал "фуфел" - то есть левые документы проверочных комиссий, чтобы власти  не придирались. Забавно, прошлый раз они брали девочку по имени  Жюли.
Жизнь подкидывает пошлые совпадения.
Во рту стало горько, будто снова на языке – глоток «Гиннеса»
Не лги себе. Ты с самого начала в Вертепе,  в предсонье, в пьяном бреду, в ознобе бессонницы после того, как старый сицилийский хуй опустил тебя прилюдно в баре, знал, что рано или поздно, кто-то из прежних твоих "детишек" назовет тебя по имени. Подойдет и окликнет. Хмурым и холодным днем.
Наигрались? Перепродали?
Сигарета в пальцах Лувье тлела без толку, он забывал затягиваться.
Он слышал каждое слово Ромео, но смысл доходил исподволь, сквозь дымку тлеющих листьев, сквозь субфебрильную температуру – ни рыба, ни мясо 37 и 5, как привязанная четвертый день,
Тошней плевка в рожу, истерики или пощечины было то, что подросток смотрел на него, как пастухи  на явление Фатимской Богоматери в облачке ангелочков и венчике из роз. Такие календарики раздавали приютским пожилые  несвежие католички на Рождество. Старые дуры-климактерички, мои детки-в-клетке куда больше обрадовались бы пачке гондонов или  крэку. А вы все лезете к ним  с картинками и карамельками"М&M'S"
Лулу оборвал воспоминание, как присохший пластырь.
Потому что на других календариках печатали его фотографию. Ультрамариновый взгляд в камеру, отбеленная улыбка, глянцевая ретушь.
Под кадыком Лулу застрял непроглотный кусок усталости и тоски, размером с Австралию на глобусе что ли – ни протолкнуть, ни выплюнуть.
А ниже – под ребрами соленая пустота, каверна, как дырка в нецелом зубе.
Солгать ему? Солгу, конечно. Обознался, йоу, бразза,  такие дела. Ну вот, докурил и пойду. Дела не ждут. Бывай, береги себя. Хорошего дня.
Сигарета оплавила фильтр и погасла. Лувье положил обе ладони на столешницу, перебрал листья – они зашуршали, как смятые купюры. Улыбнулся краем рта – надорванная губа еще побаливала.  Ответил, сколь мог твердо:
- Да, это я, Ромео. Я теперь здесь играю. Только – тихо. Не называй меня Мартином. Меня теперь зовут Луи. Ну, вроде,  как у шпионов. Не выдавай меня, ладно.  Я тут... на задании. Это секрет.
Лулу опомнился и прибавил:
- Играю на пианино.  А ты вырос. Я ведь тебя помню. Как ты здесь....
«оказался» - он уже не смог внятно произнести, заперхал в кулак – с прудов свежо потянуло – дождя еще нет, но уже вот он, подкатил под горло... мелкие осадки. костные останки...
Полный глоток пепла.
- Расскажи, да?

----------------------------------
(bois d')ébène (фр) перен. уст. — "чёрное дерево" (о неграх-рабах)

Отредактировано Луи Лувье (2009-12-13 20:44:58)

Ромео Брук. Розничная цена 20 тонн евро – заключение первичного договора, пакет документов, тайна усыновления – в полном смысле этих слов, потому что опека над сиротой – это интим-деликат, верьте на слово дамы и господа присяжные. По закону проверки в первые пять лет – каждые полгода, медкомиссия, консультация педагога и психолога, юрист. Вы хотите, чтобы акты, заключения и медкарты вашего «маленького черного Самбо» были чисты, как ангельская попка? Универсальный рецепт: десять тонн каждые полгода пять лет. Принимать натощак перед сном. И не торгуйтесь, вы здесь не одни. Enjoy!
2005 год. Супруги увозили Ромео из приюта в два часа дня,  загодя оформили документы, чтобы не портить мальчику радость Последнего Дня В Этой Казенной Дыре. Солнечный день, перистые облака,  липовые кроны напросвет - золотые шары.
Зеленый газон приюта в Нёйи – в синем высоком небе – статуя девы Марии – белая, как из сахара – раскинула руки в складках рукавов. Лулу эта стандартная милосердная богоматерь из мраморной крошки всегда напоминала самолет, поставленный на хвост.
Фотограф помахал рукой уходящим к машине.
- Ромео, возьми маму и папу за руку. Господа, обернитесь, снимаем!
Вспышка так и подловил троих – мужчина в плаще, улыбающаяся женщина – и растянутый между ними черный мальчишка, еще не понимающий что с ним, серьезный, на плече – лямка рюкзачка, на шапке мелким бесом завитых кудрей – бежевая бейсболка – «отец» шутливо напялил ее набекрень – так что козырек смешно сполз на переносицу Ромео.
Птичка вылетела.  Ромео должен умереть. *
Лулу слушал быстрый сбивчивый от отчаяния и надежды голос Брука, но руки ватно заледенели, как ампутированные по запястье, когда негритенок взял его ладони в свои. Кивни ему, не отводи глаз, и,  будь добр, сделай так, чтобы голова не тряслась, как у дегенерата с альцгеймером. Если нечего сказать – говори по-французски и всегда помни, кто ты такой...
2009 год. Июль. Судья показал мне красную карточку.  Свисток. Мокрая трава и белая разметка поля под бутсами. Я удален с поля.
Арест, обыски, следствие, скандальные заголовки в прессе, неделя в камере предварительного заключения,  к счастью одиночной. Но там 24 часа не гасили свет, воняло свежей краской и хлоркой из сортира. Бессонница,  свидетельские показания  изнасилованных, запуганных, посаженых на иглу, проданных в бордели, переломанных, до срока взрослых подростков. Допросы, нервные срывы  в кабинете инспектора по делам несовершеннолетних  - гестаповец. Доведет вопросами до истерики, а потом даже минералки не предложит, да еще и смотрит  на меня как Белоснежка на лобковую вошь. Где, спрашивается, в этой стране, соблюдение прав человека?
В деле фигурировали  такие смачные видео и фотоматериалы, что бывалые следаки  раз в 15 минут просили прервать показ на нервный перекур.
Потом папаша-магнат нажал на все педали и Лулу перевели из предварилки под домашний арест. Графу обвиняемый заменили на «свидетель», потом на «потерпевший» Как раз в те дни в саду одного из приютов эксгумировали трупы двух мальчиков и девочки, разложившиеся до неузнаваемости, вскрылись, как гнойники, ловкие аферы и финансовые махинации в Париже, Бостоне и Берлине.
Лулу читал с монитора «отзывы» в гостевой книге сайта « У Господа нет сирот». Комментарии валились такие, что Лулу закидывало мухоморными пятнами крапивницы, Облегченно вздохнул, когда сайт посыпался от хакерской атаки.
Из дела волшебным образом испарялись наиболее опасные документы и улики, особо рьяных дознавателей «ушли» в отставку по собственному желанию, из больших кабинетов раздавались проплаченные звонки, в подземных прачечных мадам Юриспруденции стирали грязное белье добела.
Потом какая то сволочь вывесила в сеть его домашний адрес, e-mail  и один из телефонных номеров.  Флэшмоб каждую ночь. Париж ржал и бил стекла в мансарде.
Друзья не отвечали на звонки, а ведь какую жизнь хлебали половниками из его котла еще весной, вы помните, каким я был?  Заказывал в кафе «Прокоп» молодую оленину с перигорскими трюфелями, смакуя вино, полный титул которого и медали не умещались на этикетке. В те золотые дни вокруг Лувье увивались  элитные вышколенные хахали, обсуждали устриц из Остенде, сорта жемчуга, Феллини, Уайльда и Малера. Мелькали словечки «артхаус», «дискурс» и «психоделика». Духовно богатая публика, люди «нашего круга». Даже анальная смазка – ручной работы, в эксклюзивной упаковке, с антисептиками и натуральной амброй.
Эти мелкие шестерки и соски на одну ночь сдали босса при первом шухере.
Полицейские из охраны свидетеля пили на кухне кофе и решали кроссворды - по их лицам было видно, что они даже не расстегнут кобуры, если что.
Лувье сидел нагишом на кровати, завернувшись в одеяло, смотрел в одну точку, в  руке початая бутылка коньяка – на полу – две пустые, со вчерашнего дня.  Пепельница ощетинилась окурками. На столике рассыпаны полупустые блистеры сиреневых таблеток и рваная коробочка нейролептика «ксанакс». Под потолком слоями плавал сигаретный дым. Вентилятор монотонно поворачивал сетчатое круглое  рыло. К решетке привязаны три ленточки – красная, синяя и белая, треплются, шелестя, в холодном потоке.  Он в ту ночь не сошел с ума.
В дни влажной парижской жары Лулу ходил в зеркальных очках, закутав нижнюю челюсть душным клетчатым шарфом. Что толку – восемь лет  его розовое, благостное лицо обрамленное ореолом кудрей,  светилось в социальной рекламе на щитах в метро, и даже в аптеках и закусочных над плексигласовыми копилками для пожертвований, мелькало в телемарафонах и в передаче «Без семьи» в прайм-тайм на канале «Arte France» на полевросоюза. Теплая поп-фигура, наследник матери Терезы и Януша Корчака. Что вы, у меня нет своих детей,  взамен – сотни тысяч сирот, беспризорных сперматозоидов-переростков,  нет, спасибо, я не женат, я убежденный чайльдфри. Шутка. Сдачи не надо. Любовь-это страшная бомба.
Наутро пресс-конференция в конференц-зале отеля "Lumen 4". Сто семьдесят три вопроса, вода «Эвиан» в стаканах и свистящие микрофоны.
Под финал милашка-парижаночка в сарафане с вишенками,  челочкой «Амели», и бейджиком на левой грудке спецкорр газеты «Фигаро» прощебетала с места:
- Месье Марешаль, какую меру наказания вы считаете наиболее приемлемой для педофилов: пожизненное заключение, лоботомия или принудительная стерилизация?
Лулу принужденно улыбнулся, привстал, раздергивая узел галстука, и хрипловато протянул:
- Сложный вопрос, дорогуша… Я сдаюсь.
Сомлел и хлопнулся в глубокий обморок прямо на ручки собственного адвоката под общий хохот и свист зала.
Накануне он не спал почти пять суток.
А после ничего – бегство, бегство, бегство, окусывайся, лис, отгрызи себе заднюю лапу, оставь культю в капкане, петляй, улыбайся, заметай хвостом следы по мартовскому снегу, роняй ядовитую пену с клыков, и даже оставляя за собой след крови и жидкого дерьма, ври,  что ты здесь просто, как умеешь,  играешь. На пианино. В баре. С девяти  вечера и до последнего клиента.
На чем вы прокололись, супруги опекуны? Соседи стукнули? Звезды сошлись? Почему он говорит, что виновен?
Лулу встал, обогнул стол и  тяжело сел рядом с Ромео, приобнял,  не сально, а так – чуть сжал плечо, заговорил спокойно, как только мог, в голове затрещали вертолеты мигрени:
- Ромео. Ты только никому, ладно? Все, что про меня говорили – это моя «легенда» для задания. Понимаешь, надо было, чтобы.... плохие парни поверили, что я такой же, как они. Даже хуже. Меня сюда отправил сам... президент. Так надо. Насчет Джейн и Луи – я им все передам, как только закончу дела. Ты ни в чем не виноват. Они любят тебя. Вот что.
Он лихорадочно соображал, оглядывая черного мальчика, все сошлось. Улыбнулся.
- Расскажи, как тебе здесь. Если что, я знаю, что делать. Есть план. И ничего не бойся. Сегодня можно все. Сегодня и всегда.

---------------------
примечания автора:
"Ромео должен умереть" - название фильма 2000 года с Джетом Ли, фильм про разборки меж гангстерскими группировками африканцев и китайцев.

"маленький черный Самбо" - американская детская книга

"если нечего сказать, говори по французски, и всегда помни кто ты такая" - цитата из сказки Льюиса Кэррола "Алиса в Зазеркалье"

Отредактировано Луи Лувье (2009-12-15 23:59:37)

Ты скажи, барашек черный,
Сколько шерсти дашь отборной?
- Не стриги меня пока
Дам я шерсти три мешка,
Один мешок – Хозяину,
Другой мешок – Хозяйке,
А третий – детям маленьким
На теплые фуфайки.
Вот привязалась присказка-мазафака, как ресница в глазу под веком – не выморгнуть. Откуда вычитал, в котором часу намурлыкала припев магнитола, человеческий мозг муравьиная куча лихорадочная работа, суетня, круговерть, только сегодня скучающий шутник взял да и подожег твой муравейник с четырех концов.
Я не хотел бы быть тобой в тот день.
Плавная ласка ладони подростка по каменно напрягшемуся тяжелому бедру. Голова на плече. Шапка чернущих кудрей а ля Анджела Дэвис, печальные иконописные очи снизу вверх, только евреям и неграм бог подарил такие глаза, не с такими ли глазами Чака Зулу бросал копье, пробивая грудь африканера навылет, не с такими ли глазами мальчик-пастух, подносил к плечу пращу. Даже в миг, когда они убивали их глаза оставались прекрасны, как будто они все еще сидели на реках Вавилонских и плакали.
Ты ошибся.  Не «даже», а особенно, когда они занимались убийством. Потому что мальчик пастух знал, что делает, когда подобрал с земли горький камень Иудеи и влепил его в лоб культуристу Голиафу.
Лулу представил себе, как они выглядят со стороны – тридцатилетний Добрый Пастырь с локонами и физиономией рождественского ангела, который сел на иглу и слишком много жрал и давал раком всем подряд, а к нему припала классическая Заблудшая Овечка, с глазами вполлица.  Аллегория – последнее прибежище зануды-моралиста. Белая кожа, черное сердце, черная кожа – белая лилия. Низкий жанр. Меланхолическая беседка старинного сада, горький дым (отечества?), липовые кроны, дрожа,  отражаются в черных прудах.
Осталось взять личико Ромео  в  ладони, задержать дыхание и запечатлеть отеческий поцелуй меж его бровей – как индийский «тилак».
Стоп-кадр. Поплыли титры. Все свободны, всем спасибо.
Нежность, доверие и неведение Ромео в его присутствии показались Лулу чернейшим извращением, которое и не снилось де Саду и Жану Жене.
Все равно что в третьем часу ночи, в дешевом порнокинотеатре на площади Клиши, когда в зале только хлюпанье, стоны, чавканье и  вонь обезьянника от потной дерготни тел, когда никто не смотрит на экран  - в перерыве между «сиськами-письками» и «трам-бам, спасибо, мадам» пьяный механик начал крутить диснеевские мультики.
Все равно что, охая враскоряку со спущенными штанами  в кабинке общественного сортира, заталкивать себе в сраку вместо дилдо – смазанную детским кремом куклу Барби на глазах у ее девятилетней хозяйки.
Все равно, что душка-гестаповец с лицом фарфорового мейсенского пастушка, держит на коленях чернявого мальчика с пейсиками и угощает его орешками из фуражки с мертвой головой на козырьке. А через полчаса отправит его в газенваген. И устало поставит галочку в ведомости.
А ты просек прикол? Только твое присутствие рядом делает ситуацию мерзей падали.
Лулу понял трезво и спокойно, что еще одно прикосновение Ромео, еще один взгляд, и он просто будет орать. Сутки. Или месяц.
Пока не лопнут голосовые связки  и жилы на шее, пока не вывалятся и не повиснут на нервах круглые глазные яблоки, пока он не выблюет из глотки спазмами ливер – от прокуренных легких до метров сальных кишок. Как влажные жабы,  шлепнутся под ноги растянутый мешок  желудка и вспухшая печень многолетнего алкоголика и наркомана.
Лулу мягко остановил руку  подростка, снял с бедра, положил его ладонь на свою, широкую. Внутренняя сторона ладони Ромео была светлей тыльной. Лулу, слушая голос Ромео, задумчиво провел указательным пальцем по линии жизни.
Длинная. Почти, как название диагноза в его медкарте. Все. Предел. Я думал, что рву грудью финишную ленту, но нет - я на скорости 120 миль в час попал горлом на стальную струну в натяг. Голову ему с плеч.
Его клонило в сон дотошна, будто намешал анисовки с пивом в жару.
Лувье не понимал, что происходит с ним, этому нет и, слава богу, не будет названия, как нет его у того мышечного мешка, что болит и воет под шестым ребром слева.
Это неведомое прежде чувство, на шаг шатнуло его в удушливую, бешеную злобу, так туберкулезник в агонии хочет, чтобы вместе с ним сдохли все. Он накручивал, заговаривал сам себя, мысли кривлялись, как бандерлоги.
Никому нет исхода из Вертепа.  Сифилис.  Сатириазис. СПИД.  Мокрые шанкры и выпавшая  кишка, геморрой пассивного педераста.
Хватит, Лулу, вспомни кто ты такой, где твоя ненасытная  гордость и похоть, где твоя бульдожья хватка работорговца и хозяина жизни,  во что ты превратился в Вертепе?
Жирная баба с яйцами, сентиментальный слюнтяй,  шлюха в климаксе. Да завали его прямо здесь, ты выше его пусть на ступень, ты слуга – но он-то  раб, дырка, соска, давалка, крайний,  сорви штаны,  как срывают злость, сгреби волосы на затылке в кулак, раздави его потным  брюхом, заправь ему без смазки, так чтобы визжал, меси говно в его кишке елдаком,  и в такт ударам бедер молоти его мордой о скамью, сломай нос, пусть лопнут губы, вбей зубы белым крошевом в красную  десну и повторяй, как мантру: Поганый ниггер. Поганый ниггер. Поганый ниггер!
А когда он перестанет дрыгаться и плакать, реви  бугаем и трахай мертвого в порванный рот. Мертвые не кусаются.
Отпустило. Как не было.
По виску Лувье скользнула единственная  капля пота. Мертвая вода.
Темную кисть  Ромео он бережно грел на своей  белой холодной ладони с пухлыми, когда-то холеными пальцами.
Лулу заговорил с расстановкой, серьезно отвечая мальчику  взглядом на взгляд. Нижние веки воспалены от бессонницы, очерчены темными дугами синяков – горе лучший визажист.
- Ромео. Ты взрослый парень. Не дурак. Прикинь: у меня есть отец. Он любит меня. он похоронил и сжег меня заживо). У меня есть мать. (она трахала меня вибратором  во все дни, кроме воскресения. По воскресениям, она  ходила на мессу).  Запомни: и твои родители любят тебя, где бы и кем бы ты ни был.
Я ничего никому не скажу о  тебе. Но, скорее всего твой диагноз этим «хозяевам» известен без меня. Теперь слушай меня внимательно. Бежать нужно этой осенью или никогда. Это приказ президента, я ничего не могу поделать. Я должен увести детей. Это моя работа. Ты готов?
Оледенела и еле двигалась нижняя челюсть, как при инсульте.
Господи, что ты делаешь, старая сволочь,  ты затолкал мне в горло кусок, который я не в силах проглотить. Я справлюсь, Господи. У меня крепкая и глубокая глотка. Ладно. Я согласен на твою игру. Я стану таким, каким он меня видит.  Вист, Господи.

Умирай, барашек черный,
Мясникам навек покорный,
В Судный день,
И в смертный час,
Ты молитвой вспомнишь нас?
- Никого я не забуду,
Как Христос простил Иуду,
Так я мясников прощу,
В рай на спинке протащу.

------------------------
Анжела Дэвис - американская правозащитница, деятельница коммунистического движения, социолог и писатель. В 1970-х была символом движения за права заключённых. Была связана с партией Чёрные пантеры.

Черный барашек - старинная детская песенка из сборника Песни Матушки Гусыни.

Сатириазиспатологическое повышение полового влечения у мужчин в виде постоянного чувства полового неудовлетворения и безудержного стремления к половым сношениям. Аналог женской нимфомании.
тилак  - ежедневно наносимый знак в виде красной точки на лбу индуса ,свидетельствующий о достижении им духовного идеала.

Отредактировано Луи Лувье (2009-12-24 05:24:47)

Лулу взглянул на свою правую ладонь, медленно повернул кисть так и сяк. Согнул пальцы, отметил ссаженные костяшки кулака,  остатки маникюра, сгрызенный до мяса  ноготь на безымянном пальце, темный подтек гематомы на большом, поблекшие следы от шабашных наручников на запястьях. Руки как руки. Крупные, с детства привыкшие к клавишам фортепиано и шулерским фокусам, фаланги пальцев слегка отекли. Эти руки купались и в сперме и в крови, умели ласкать и дрочить, считать купюры, бить морду, и закрывать объектив камеры пятерней,  рвать ткань и бумагу, тасовать карты, стрелять, впиваться в волосы на затылках,  в горло врагу и в оплетку автомобильного руля на ночном вираже, держать стакан,  сигарету и шприц, щупать живой товар, проверяя мускулатуру и фактуру кожи.
Только сейчас, покосившись на дрожащие плечики черного мальчика, Лулу остро захотелось вымыть руки.
Под струей кипятка невтерпеж, хозяйственным мылом или хлоркой. Пока не сотрутся отпечатки пальцев.
Слепой запал всех глупостей, которые Лулу наплел Ромео  и намыслил себе в беседке, отхлынул, как холодное молоко от горла. Трезво пришло понимание.
Тебя поимела навылет святая невинность, поимела, как по нотам, Лулу, купи себе медаль или намыль петлю.  Кислотная пресловутая "слезинка ребенка", ненавижу подмышечный душок русской кислой достоевщинки, впрочем британская диккенсовщина еще хуже. Крошка Нелли, Илюшечка... Маленькие Мертвые Дети. Иногда они возвращаются.
Нет ничего чудовищнее, чем Идеальная Жертва. Все Торквемады и Гиммлеры меркнут и блекнут перед трепетом исстрадавшегося сердечка, перед ласковым насилием калеки, сиротки, заики, негритенка на плантациях Юга,  крошки-еврея играющего у немецких офицерских сапог в гетто, одинокой одноногой чернокожей лесбиянки, больной СПИДом - шедевр толерантности и политкорректности. Горчичный газ в окопах Первой Мировой, Циклон-В в Аушвице - не обладают той убойной силой, что слезоточивый газ, ползущий от классических сентиментальных сюжетов. А вот кому: раскаявшийся растлитель и покорное всепрощающее больное дитя, детские ручки сложенные на груди в белом гробике и два ангела-медбрата в головах развернули транспарант:Йоу, бразза, это сделал ты!
Если режиссер голливудского боевика хочет показать по настоящему Плохого Парня - есть простой рецепт: берем парня, даем ему в одну руку пистолет, в другую девятилетнюю девочку (светлые волосики, байковая пижамка, хотя, по законам современной терпимости - больше спрос на заложниц-брюнеток).   Негодяй загнан на пирс ночного порта,  за его спиной черная пучина, дуло к виску, девочка плачет навзрыд - и уже стоит в развевающемся плаще Честный Инспектор Полиции, держа Негодяя на мушке. Оба так заняты противостоянием, что в пылу разборки не замечают, как сухо и страшно  у невинной малютки горят глаза.
Не от слез. От жадного ящеричьего торжества жертвы на чьей стороне априори, без вариантов симпатии зала - слышите, как тихо. Даже школьники не  шуршат обертками шоколада и не тренькают мобильники. Саспенс, мать его. Только старый ветеран Вьетнама, роняя поп-корн из стакана от избытка чувств, бухает на весь зал: Отстрели ему яйца, сынок! И тогда инспектор стреляет разрывной пулей. Под сладкие справедливые аплодисменты.
Девочка со спичками сожжет напалмом этот гребаный мир. Палача еще можно уболтать, но жертва безжалостна по любому.
Лулу, слушая мальчика, смутно вспомнил вычитанное из книги средневекового теолога дивное утверждение.
Что одним из главных наслаждений праведников и невинноубиенных младенцев в раю будет наблюдение за муками грешников в аду. Ему представился стадион с трибунами - только вместо футбольного газона, льда или гаревых дорожек - горящая нефть и в ней люди. И трибуны над орущим в собственном кипящем жиру и дерьме варевом. На трибунах белым бело от сияющих лиц и ангельских крыльев - миллиарды праведников ревут в едином волновом оргазме, длящемся тысячи световых лет.
Наебка, братцы, матч "проплаченный"... Счет известен заранее.
Лулу медленно отер лоб. Лишний раз порадовался тому, что стараниями набожной мамаши - (а бывшая шведская манекенщица и актриска второго плана Ида в замужестве Марешаль даже когда растрахивала собственного сына электрическим дилдо вглубь до пупка , не убирала Библии с прикроватного столика) - вырос законченным материалистом и атеистом.
Вслед за схоластом всплыло совсем уж нехорошее шершавое воспоминание. В 2004 году, в Бостоне, Лувье взял к себе домой на пару недель парнишку из приюта, тогда как раз расширял "благотворительную сеть" в США. Мальчик был самый забитый сверстниками, заика, но хорошенький, как куколка из какао, двенадцатилетний метис араба и негра (страсть к цветным меня всегда губила). Он быстро освоился, покорно принимал все, и прогулки и потную долгую  игру в ванне и в постели, сколько полдней пролежали нагишом на водяном матрасе, Лулу лениво слизывал с поджарого животика мальчика потеки сливочного мороженого, прелестный метис нежно и прилежно обрабатывал его член ладошкой, пощипывал розовые соски на белой груди, вкрадчиво втискивал в очко "большого белого парня" теплый мизинчик или язычок.  Только вот у самого малыша-шоколадки никогда не стояло, какая жалость. Даже от самых медленных и внимательных ласк. Как то Лулу проснулся среди ночи от сушняка, хотел было слезть с кровати и дойти до кухни, как вдруг услышал монотонный голосок наложника и замер. Мальчик лежал рядом, откинув одеяло, смотрел в потолок и повторял, как во сне, с ласковой запинкой:
- Он б-будет в ад-ду. Он буд-дет в аду. Я д-делаю это с н-ним чт-тобы он б-был в аду. Сд-делай с ним т-так."
Лулу заледенел, сглотнул, и осторожно посмотрел из под ресниц.
Мальчик мерно дрочил, изредка сплевывая на ладонь. У него был небывалый стояк перед самим Господом и небесной справедливостью.  Джентльмены-леди, это круче всех мазохических бредней, всех наручников, сигаретных ожогов, клизм и хлыстов.
Страстная свирепая ненависть оскорбленной невинности.
Палач необходим жертве, как смазка для взлета... Дайте Золушке злую мачеху и сестер, дайте Жанне д Арк епископа Кошона, дайте ку-клукс-клан меньшинству и оно станет большинством.  Только сейчас до Луи дошло, что Вертеп рай не для господ, а для невольников. Господа - статисты. Истинное наслаждение здесь вкушают жертвы. Вертеп - это фабрика невинности. И как же  был смешон и нелеп тридцатилетний мудак и работорговец со своими "муками совести", грехами,  враньем, правдой,  и до смерти  глупой проповедью "freedom" перед любым подростком с разбитой губой, под пули бы пошел, не задумываясь, лишь бы...
Лулу охуел - пристойней не выразишь. Впервые он понял неведомого ему хозяина Вертепа. Он не знал, что это за человек,  какую силу духа и хребта  нужно иметь, чтобы каждый день носить в себе взрывоопасный гексоген чужой невинности, кормить досыта столько жертв желанным насилием, быть питательной средой для "стокгольмского синдрома".
Ничего не знаю, кроме того, что этот человек. Честен. От начала и до конца.
Что тебе сказать, Ромео? Ты сам того не осознавая, помог мне расставить точки над I - масло и вино не смешивается. Те кто горят на стадионе не должны смотреть в лицо тем, кто заслуженно блаженствует на трибунах. Я должен пройти избранный мной путь до конца, как подобает мужчине.
Да, ты прав. Президент вышел в отставку, Санта Клаус спился и умер, твои родители - обыкновенные педофилы, я - плохой парень, работорговец и неудачник, ты - жертва рождения, обстоятельств, болезни и раб. Ты внидешь в царствие небесное.
Иди домой, здесь пахнет горелым.
Лулу поднялся, отряхнул на бедрах слишком тесные джинсы.
Улыбнулся Ромео спокойно, по прежнему.
- Я понимаю все. Извини, свалял дурака. Не бойся, для тебя ничего не кончено. Все только начинается. Я рад, что ты счастлив. Пусть так будет всегда. Возникнут  проблемы - звони.
Спать и кричать уже не хотелось. Он был пуст и свободен.
Он обернулся в воротцах беседки, убрал прядь за ухо и сказал:
- Don't worry, be happy.
И захрустели подошвы прочь по гравийной дорожке, вниз, под горку. В ад.
Был полдень, из за стриженых крон выплыло размытое, как больной желток, солнце.
Когда полдень льется в темя,  старые грехи теряют свои тени. Навсегда. 
---------------------------------------------------
Илюшечка - маленький мальчик, в романе Достоевского "Братья Карамазовы" умирает от жестокости взрослых.
Нелли - девочка из книги Диккенса "Лавка древностей" умирает от жестокости взрослых.
Циклон B- отравляющий газ в концлагерях.
стокгольмский синдром  - защитно-подсознательная "травматическая связь", возникающая между жертвой и агрессором в процессе применения (или угрозы применения) насилия. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия, и в конечном итоге отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения "общей" цели. После освобождения выжившие заложники могут активно поддерживать идеи захватчиков, ходатайствовать о смягчении приговора, посещать их в местах заключения и т. д.
Don't worry, be happy  - "не парься, будь счастлив" припев песни группы Bobby McFerrin. текст песни
клип на песню

Отредактировано Луи Лувье (2009-12-29 08:06:31)