Ангел не торопится, замерев на месте. Он смотрит на багровый цвет огня, показываемый факелами на стене, но немного смущенный, что не может почувствовать его запаха. Хотя и знает, что его перебивает аромат благовоний, кажется, что тело обманывает его - оно не функционирует так, как надо, оно не чувствует и не осязает, как положено, и это пугает, показывая, что в разыгрываемом представлении есть какая своя, совершенно мистическая доля правды. Молодой человек даже и не подумал, что дурманить может воздух, которым он дышит.
Шли минуты, действие разрасталось. Все больше походило на жертвоприношение, заклание агнца, подношение своему божеству. Жертва оказалась на удивление сговорчивой и послушной, как будто она знала, что ее ждет. Закралась мысль, что это все - просто большое шоу, представление. Разве может человек, в здоровом уме и здравии, пойти на это? Ведь... эти надписи, люди, костюмы свет... все сгущало атмосферу, наводило на ужасающие мысли и откровенно пугало. Он не видел, кому принадлежало это белесое, здоровое тело - рабу, слуге или - ах! - какому-то гостю.
В какое-то мгновение он понял, что окружение стало действительно давить на него. Хотя бы тот же, воздух. Эго фантазия или он действительно стал более... вязким? Ангел тянет за ошейник из кружев и ленточек, так некстати ставший душить его. Вроде бы, можно дышать полной грудью, но нет - маска, которую он выбрал, хоть и скрывала его лицо полностью, теперь мешалась. В какую-то секунду захотелось впиться пальцами в белую, орошенную кровью ткань и стянуть с себя ненужный материал. Ремешки, держащие крылья, еще сильнее впились в кожу. От поступка, о котором он потом бы пожалел, спасло все тоже представление - огонь. Яркие, вспыхнувшие знаки, символы... что-то, что он опять не разобрал. Вокруг него кто-то пожирал взглядом Жертву, пошло (или все-таки соблазнительно?) распятой перед всеми, приглашая к себе, приглашая остальных начать... что в таких случаях начинают?..
Праздник похоти, не иначе. Его запах уже стоял в воздухе, Ангел, увлеченный главным представлением, даже не заметил, что происходило вокруг. Разве... разве можно, нужно делать это при всех? Это нормально, это возбуждающе?
Подошел мальчик, предлагая вино, но Ангел лишь отослал его. Нет, он не мог пить сейчас, да и не нужно. Лучше уйти, пока не поздно, пока он еще может шевелиться и противится сладкому аромату. Ведь даже пол стал томно-горячим, грея подошвы ног.
Что-то не так. Взгляд. Так иногда бывает, когда ощущаешь что-то непонятное, поворачиваешь голову и натыкаешься на чужой взгляд. Мужчина, чье лицо было скрыто маской, а тело - бархатным плащом. Ангел не видел выражения его лица, не видел взгляда, но ощущал его на себе. Воображение, навеянное полутьмой и дурманом? Вспыхнувшее желание, почувствовать под ладонями чужое тело, тут же погасло.
Он решил поддавшийся инстинктам, как какой-нибудь зверек. Все очень просто - если есть опасность, то надо бежать. Но все оказалось не так, как следуют мысли. Тело, вдруг стало непослушным, не сделало и пары шагов, напоровшись на какого-то господина в плаще, прильнув к его спине. "Нет-нет, не так." Шаг назад, чуть повернулся, посмотреть, убедиться, что за ним наблюдают. Тихий выдох. Где же выход? В какой стороне были эти чертовы двери, или они захлопнулись для него навсегда? Ангел делает еще шаг, и еще, медленно, остро ощущая кожей каждый сантиметр пола. Стоп, еще шажок, и он упрется в стену. Какого черта он так путается среди всех этих темных фигур?..
И снова взгляд, ищущий мужчину в толпе...

Страх, а быть может раздражение или недоверие. Тонкой ноткой, какое то ограждающие чувство ползет по стенам этой комнаты. Тут жарко и в то же время отвратительно пахнет похотью. Тени вьются вокруг голов живых существ танцуя свои безумные движения, уничтожая весь ореол настоящего времени, что еще вроде бы тут присутствовал. Что есть святость? Что есть нечистивие? Это все бред, фантазия разума и души, слития воедино. Ребенок, которому никогда не суждено будет родиться, потому что он отвратителен по природе своей, и его никто и никогда не примет. Он урод, а уродов в этой жизни безжалостно изживают. Они слабы и они автоматически становятся ничтожны. Так и эти утехи, это всего лишь общий бред, коматоз толпы, который пройдет когда наступит рассвет. И не будет ничего из прошлого, так как и настоящего. Потому что оно все является за пределами этого времени и этого действия.
Мужчина пустым и почти отсутствующим взглядом наблюдает за жертвоприношением. Ему кажется это простым и бессмысленным почти действием. Что есть секс среди толпы? Вы не способны раскрыть свой животный разум и поддаться инстинктам? Глупые и пустые позывы тела. В них нет силы, потому что нету потока, который заставлял бы желать умереть в этот момент. Это все пусто и бессмысленно, если нет той прекрасной и тонкой стеклянной дороги ощущений, когда твое тело кричит и молит о пощаде, пощаде в этот момент. Что бы он был вечно. Когда она готова раствориться прямо сейчас, рассыпаясь на мириады звезд бирюзовым свечением, рассыпаясь в золотисто индевеющей кромке ощущений, покрываясь бархатом тонкого наслаждения и принимания. Принимания всего мира, когда ты становишься единым целым с тем, с кем делишь этот момент. Когда ты и есть этот чужак, а чужак есть ты, и ничего больше вокруг вас не существует. Когда твое тело и разум сливаются с древним потоком силы, вознося тебя к вакууму звезд, где нет ни воздуха, ни звука. Где только ореол твоих ярких красочных движений, вспышками солнца отсвечивается на луне. Где ты  черная звезда, а вместе вы созвездие.
-Это все не настоящее…- Серегил эхом тишины и далеких мыслей отвечает, даже не понимая, что будто случайно дает  ответ на вопрос юноши. Он понимает что это все яркая, красивая, хорошо поставленная дешевка. Секс во имя секса. Ведь жертва даже не видит настоящих глаз Зверя. Кто под маской? Человек? Или монстр в обличии человека? Что не хватает ему самому и что, быть может, не хватает Серегилу во всем этом? Это его собственный обман, и мужчина вдруг нервно едва вдыхает, судорожно и тяжело. Всего лишь на мгновение, что бы с силой сжать зубы и закрыть глаза, стараясь отогнать подальше эту тоскливую и глубокую клоаку темноты и черной неги, что так часто зовет его по ночам. Собственное безумие, оно так сильно часто мешает ему жить, заставляя  силой воли отгонять эти приступы гнева, удушливости и….понимания что все есть бессмыслие. Голос, тонкий голос юноши, немного изломленный, он едва ли вырывает его из объятий черной дамы, что почти стала ему любовницей. Серегил даже удивленно смотрит на затылок укрытый тонкой тканью сари. Он обнимает этого живого человека, прижимая его тело к себе, и чувствует вдруг такую сильную пульсацию сердца. Сбивчивым ритмом она отдается едва улавливаемыми волнами по его коже, и рука на талии даже почти слышит, как колоколом трезвонит сердце юноши. Странный и чуть чарующий момент. Серегилу внезапно хочется забрать это сердце к себе. Оно, как испуганная птичка королек, бьется в клетке желая вылететь на свободу. Мастер обманчиво думает что мог бы дать эту свободу…Выпить бы этот прекрасный яркий ритм и растворится в сладком вкусе не существующего мира вольности.
-Нет. Секс. – Коротко и кратко. Сейчас мастеру даже тяжело говорить, и он раздраженно встречает чертенка-официанта, немного даже более жестко отсылая его жестом в другую сторону. Он знает что это за вино. Хорошая доля вызывающего возбуждения наркотика. Качественного и сильного. Зачем ему это надо? Он знает что в его крови течет яд, куда более сильнее, чем этот. И Серегилу не нужно себя травить, принуждать свое тело к возбуждению, что бы ощутить этот сладкий и тонкий аромат. Здесь пахнет им все. Достаточно посмотреть по сторонам, что бы увидеть в каждом взгляде присутствующего мучительное возбуждение, лихорадочный блеск похоти, желания  почти каждого оказаться на месте этой жертвы. Разве этого мало? Серегил вдруг усмехается этому и ему хочется танцевать. Хочется развести руки принцессы в стороны, обнимая ее за талию, и двигаться к безумия. Он хочет звездного неба, звука воды и свежего воздуха.
-Нам больше нечего здесь делать. Пойдем…- Так просто. Мастер знает что не отпустит своего мимолетного знакомого, пока юноша не подарит ему этот танец, полный безумия. Все это здесь пусто и фальшиво. Монах убирает руки с талии принцессы и уводит ее из этой душной залы, придерживая ее за плечо и держась рядом так, что бы никто не смог коснуться даже пальцем этого прозрачного прекрасного образа. Потом какие-то скользящие залы, темные коридоры, стоны забывшихся здесь парочек и сладкие поцелуи. Серегилу это не нужно. Его мутит от количества живых существ, поддающимся этому бессмысленному безумию. От действия которое не несет в себе выхода или цели. Разве семя на животе твоего партнера может принести столько же удовлетворения, как если бы в соитие был заложен великий смысл? Нет. Никогда.
-Пойдем. – Серегил не сильно сжимает руку юноши, ведя по длинным ступенькам вниз. Только потом он замирает на самой большой лестнице. Он знает что внизу, именно под ней находиться один из тайных спусков в подземелья. Он много раз там бывал, бывал ли этот юноша там тоже? Карцеры и пыточные, лабиринты и наконец выход в подземные пещеры. Серегил как-то бродил там, захваченный долей того же странного безумия, словно желая найти самый темный уголок этого замка и погрузиться  в него. Он оставался в пещере на несколько часов желая растворить свой приступ в темноте природы. Но никому  не говорил о совей маленькой экскурсии. Именно сейчас мастеру казалось что это самое подходящее место для праздника Сатаны. К черту звезды, я сам нарисую их в твоем воображении. Серегил смотрит в глаза юноши, и пусть даже часть его лица скрыта под легкой вуалью, ему сейчас кажется, что он знает этого юношу. Знает давно? А быть может, и никогда вовсе не знал. Мысли эфемерны и так же не несут силы, как то, что твориться там наверху.
Мужчина быстрыми движениями спускается под саму лестницу, отодвигая тяжелые полотна картин, что гардинами висят тут. Потом плотная дверь в якобы подвал, а оттуда уже и сам спуск витиеватой каменной лестницы, где уже начинает пахнуть сыростью и плесенью.

-----------------»Подземелья под замком. Лабиринт подземелий.

Сумрак, тяжёлый запах благовоний и действо на алтаре, не понять добровольное или нет, ошеломило Пьера, вступившего в залу, наполненную людьми. Шорохи и сдавленные охи, запах похоти, смешанный густо с ароматами масел и курений, темнота в которой не понять, кто есть кто. Пьер тут же потерялся в этом всём. Хотя успел отойти от дверей лишь на несколько шагов, давая возможность другим вступить в помещение. Алкоголь, выпитый несколькими минутами ранее всё ещё разогревал кровь, но по телу внезапно побежали мурашки. Духота ударила в нос, вскружила голову, делая её моментально тяжёлой, будто налив свинцом. Пьер судорожно вздохнул и отступил к стене, глядя широко раскрытыми глазами на алтарь. Мозг отказывался принимать то, что видели глаза. Облокотившись на стену, он почувствовал тяжесть в паху.
Афродизиаки, не иначе...Ничего себе удар по обонянию! Вот же проклятье... Не хватало ещё свалиться у стены, как кукла.
Пьер закрыл глаза, отрешившись от всего на пару секунд и дыша. Восстановить дыхание, привести в порядок растрёпанные чувства, потому что чувство веселья как-то резко сменилось чувством напряжения. Он на самом деле не ожидал увидеть такого и испытывал острый приступ клаустрофобии в этом душном замкнутом пространстве с чёрными тенями, жаровнями и троицей у алтаря, имеющей белёсое тело какого-то агнца. Тяжёлый аромат наливал тело изнутри желанием, но и здорово кружил голову. Даже не кружил... Пьер почувствовал, что не в силах стоять больше. Если бы не стенка, ноги отказали бы в ту же секунду, едва в голову поступила первая порция дурманящего яда. Стало нестерпимо жарко и он от души пожалел, что одет не в плащ на голое тело. Камзол просто прилепил рубашку к спине, намокшую от пота. Словно во сне Пьер стянул с себя плащ, рывком через плечо.
Лёгкие постепенно привыкли к тяжёлому воздуху и первая волна удушья прошла, дышать стало чуть легче, но голова по-прежнему шла кругом и боец опасался сделать сейчас шаг, чтобы не растерять координацию. Завалиться на глазах компании было бы крайне не желательно.
Пьер открыл глаза, вспомнив , что он сюда вошёл не один и принялся отыскивать глазами своих спутников в полу-мраке помещения.

Он неспешно брел среди людей, ощущая чашу с вином в руке очень ясно, четко, законченно, словно у предмета появилось четвертое измерение. Запах наркотиков становился все более удушающим, забивал голову, оседая навязчивым жаром, расходящимся внизу живота огненной гиеной. Полцарства за глоток свежего воздуха... Он не любил терять контроль над своим телом, но и он был человеком. Сосредоточиться на охоте, быть быстрее, сильнее, ловчее, когда дурман уровнял шансы. Белые крылья ускользали от него, пытались затеряться в толпе, скрываясь за фигурами в черном, манили недосягаемой фатой-морганой. Мысли в голове делились на несколько потоков: одни носились вокруг ощущений, реагируя на голоса и запахи, прикосновения и звуки, другая часть была строго-аналитичной, выстраивала странную шахматную партию, итогом которой должен был стать мат вражескому королю. Думать на несколько шагов вперед. Он ходит первым - он белый. Злая ирония. Все не то, чем кажется - таков закон жизни.
е2-е4 его пешка сделала свой первый шаг, случайно преграждая путь маленькому пронырливому Ангелу, задерживая на несколько секунд. Светлый силуэт в толпе стал ближе, кажется, только руку протяни, и в горсти окажется легкие перья и светлая ткань костюма. Ангел мешкал, неосознанно обдумывая свой маневр, давая время приблизиться еще чуть-чуть.
Ответный ход сделан. Маленький чертенок случайно уронил поднос, расплескав содержимое на пол. Вино пролилось на холод камня, перемешиваясь с осколками и растекаясь кровавой лужей, обдавая брызгами невезучих гостей. Кристоф на мгновение отвлекся, раздраженный излишним шумом, вклинившимся досадной помехой в его стройную схему, а светлое видение ускользнуло, оставив след на сетчатке глаза. Эмоции сменяли друг друга, как сходящийся морской прибой. Гневно трепещущие ноздри под маской вряд ли кто заметит, а четкий росчерк плети на спине нерадивого мальчишки отпечатался жирной полосой, странно, масляно, неправдоподобно.
d1-h5. Он - ферзь, простая партия из игры мудрецов не давала превратиться в похотливое животное. Двигаться хищно, опасно, как подобает сильной фигуре, заметив в толпе бликование свечей на белом одеянии его ангела. На арену выходят вражеские всадники, но партия уже рассчитана, взвешена и измерена. Белый слон, каменной стеной уперся в крылатые лопатки, решающим аргументом.  h5-f7 - затянутое в черное рука, диким хмелем обвивается вокруг талии, притягивая к себе ближе, белая холодная маска упирается взглядом в такую же обезличенную, тяжелый плащ на мгновение окутывает их обоих. Мат. Голос из-за маски звучит чуть приглушенно, но внятно. Вражский король подан на блюде, пусть он и в белых одеждах. Он сможет заставить его стать черным, как первородный грех
- Не правда ли интересное событие, мсье Ангел? - легкая насмешка сквозит в голосе явственно, голова едва заметно поворачивается к алтарю, где Зверь уже беспощадно берет свою Жертву.
Захотелось лавров Люцифера, так не пойти ли до конца? - он протягивает кубок, наполненный вином, трепещущему созданию, готовый в случае отказа силой залить в глотку чуть приторную влагу. В конце концов, падение - событие добровольное лишь от части.

---> Бальная Зала
Едва Леон сделал шаг за дверь Каминного зала, как на него обрушилась тяжелая гнетущая темнота, неприятная после яркого света карнавала. В комнате почти ничего нельзя было разглядеть, а спертый и наполненный неприятным смешением запахов, воздух ворвался в легкие, вызывая тошноту и головокружение. Отвратительное чувство полной дезориентации в пространстве захватило разум, окутывая его, и вызывая отупение и безотчетное отвращение, а все тело покрылось потом от нестерпимой жары. В центре помещения стояло что-то вроде алтаря, где происходило какое-то действо. Похоже, все-таки не надо было столько пить…Леону стало еще хуже от ощущения того, что все выпитое и съеденное за вечер подступило к горлу, и уже грозило возвратиться на свет божий…Он сделал глубокий вдох, пытаясь отогнать дурманящую тошноту. Черт. Еще эта бутылка с подносом, зря нахватал столько, теперь если что даже за стену ухватиться нечем…
Гесс скорее почувствовал, чем увидел, что все помещение заполнено людьми, ни лиц, ни одежды которых разглядеть было невозможно…Он нащупал спиной стену, и прислонился к ней, тяжело дыша и крутя головой по сторонам, надеясь отыскать своих спутников. С ними все же было как то спокойнее, в этом отупляющем мраке и духоте. Рядом у стены кто-то тяжело дышал, и Леон понял, что это Граф. Ну, слава богу… Хмм..А где же «прекрасная леди»?... Глаза постепенно привыкали к темноте, но это не слишком помогало. Подвинулся поближе к Графу, стараясь при этом не шуметь, поскольку, непонятно от чего, Леону жутко не хотелось, чтобы его заметили. К счастью, все присутствующие были настолько увлечены происходившими «церемониями». Что троих пришедших, похоже, никто и не заметил. Да и где ж тут вообще что то заметить… Или просто никому не было дела. Спустя пару минут стало уже гораздо легче дышать, а в голову вернулась частичная ясность мысли.

Свет факелов догорает и гаснет, в зале воцаряется сумрак, фигуры зрителей превращаются в силуэты. Зверь берет свою жертву, исторгая из нее вопль, полный вожделения.
Жрец сбоку от алтаря, глядит на распростертое тело, по его знаку рядом снова оказывается маленький прислужник все с тем же ларцом.
Жрец вынимает ошейник, приподнимает голову жертвы и оборачивает его вокруг шеи Жертвы, небрежно захватив часть светлых волос. Не видно как бугрятся мышцы рук, когда ловкие пальцы застегивают ошейник, пережимая гортань. Не видно, сколько усилий прилагает Жрец, чтобы не впиться в эту белую шею и не вдавить в нее пальцы. Затуманенный курениями и выпитым вином причастия мозг дает сигнал убить, вырвать трахею, выдрать последний вопль. Это было бы прекрасной музыкой – вожделение, закончившееся нотой боли, страха и неминуемой смерти.
Но напряженных мышц не видно, пальцы повинуются, звучащему в ушах речитативу литании, лицо надежно скрыто маской.
Я есть желание ваше и голод ваш. Я принимаю приношение и делаю его собой. Я принимаю вас и делаю вас собой. Вы все есть я."
Горло Жертвы перетянуто туго.
Кричи сейчас. Кричи и сопротивляйся. Отдавайся и мучайся невозможностью выразить, как тебе хочется слиться со Зверем в единое целое. Нетерпение обуздано. Не обуздана похоть.
Ритуал продолжается. Зверь возьмет столько удовольствия сколько захочет.
Жертва отдаст столько похоти сколько сможет. Истечет соками. Но преждевременно никто не позволит сделать.
Жрец рядом с белым телом.
Черная лента закрывает голубые глаза, полные обезумевшей похоти.
Зверь берет Жертву. Бедра прикованного рвутся навстречу. Откровенно, бесстыдно натягивая цепи, подмахивают.
Дай больше своей похоти и вожделения.
Тонкая шелковая прочная веревка обхватывает основание члена, затягивает, пережимая семенной канал, не даст кончить ровно столько, сколько пожелает Зверь.
Черный шнурок разворачивается и втискивается пальцами жреца под ошейник, еще сильнее сдавливая горло и перекрывая дыхание почти полностью, пальцы убраны и глоток дурманного воздуха может снова проникнуть в легкие. Шнурок натянут струной – от члена к горлу, закреплен и оставлен.
Напоследок Жрец проводит пальцами по щеке, вынимает из ножен свой драгоценный кинжал и укладывает его поперек живота.
Натянутый шелковый шнурок от члена к ошейнику и кинжал, темнеющий червленой узорчатой сталью и поблескивающий драгоценными камнями на рукояти, составляют вместе перевернутый крест.
Жрец дает сигнал и отступает от алтаря на шаг.
Маленькие обнаженные прекрасные фавны, создания похоти, гасят свечи.
От дымных факелов и фитилей одновременно погасших свечей в воздухе дурманное марево.
Комната погружается во тьму.

Это не дым, это клубы тумана, белесого, причудливо стелющегося по мягкой, укрытой ковром палых листьев земле.
Слышны лишь дыхание, хрип и стоны, но они затихают, отдаляются.
Волчий мех блестит в свете полной луны, играет на мощных мускулах зверя, мягко переливающихся при каждом движении под шкурой.
Острый нос  чуть поворачивается в сторону и лапы в стремительном беге бесшумно давят палую осеннюю листву.
На запах, на зов плоти, на вожделение. Туда. Там ждет тот, кто желает приобщения и силы.
Темная тень сопровождает  Зверя. Не отстает ни на шаг, скользит рядом, ласково и плавно повторяет движения.
Осенний лес залит луной.
Царство серебра и благородной черни, зернисто выделившей каждый листочек и каждую веточку.
Дивная металлическая мозаика черного металла древней Книги Ада.
Тяжелый червленый оклад распахивается, страницы шелестят заманчивым ласковым шепотом.
Волк замедляет бег и останавливается.
Горячее дыхание вырывается из пасти, блестящий от слюны язык вывален, миндалевидные прорези глаз фосфорецируют желто-зеленым отблеском зрачков.
Густой блестящий мех становится серебряным.
Узкая морда задрана вверх.
Песнь.
В ней Сила, Власть, Желание и Призыв.
Тяжелая лапа с силой бьет по земле.
Прах к праху.
Тело к телу.
Вязкая жирная земля, недавно окропленная кровью, расступается, отдает белое тело, распахивает его для Зверя, напитывает вожделением и страстью.
Розовый язык широко лижет лицо, тяжелые лапы упираются в плечи, скользкий горячий член проникает в тело.
Бедра движутся навстречу, глотка исторгает хриплый стон. Волк берет свою жертву.
Теплая земля давно впитала кровь. Жирная мать-прародительница стала ложем греха.
Луна высвечивает два силуэта – распростертого на земле человека и нависшего над ним мощного, серебристого в ее свете, Зверя.

Отредактировано Роберт Крэнборн (2009-11-20 19:05:27)

Улыбнулся, шумно выдохнув в ухо Графа. Мысли легко скользили, переходя от одного предмета к другому, не задерживаясь долго, не давая сфокусироваться ни на чем определенном. Перевел взгляд, туда куда указывал палец. Ага, ниша. Это хорошо. Действительно, надо было перестать стоять, подпирая стенку и хотя бы присесть. Но мысли плавно перетекли в иное русло, задумался над вопросом, рассматривая "композицию." Что же они так сильно переборщили с афродизиаками? Или это ему кажется, после травки и алкоголя? По спине под платьем стекла струйка пота. Выдохнул, продолжая прижимать к себе нестерпимо горячего Графа и касаться губами его уха
- О, да... Имеют, или это массовая галлюцинация- взгляд снова перетек, отрываясь от сцены, некоторое время бездумно скользя по силуэтам в зале. Ах да...Ниша... Но тут его вполне ощутимо дернули за край юбки. Винсент наконец обратил внимание на маленького бесенка, который как видно, отчаялся иным способом привлечь его внимание. В одной руке у него была чаша с вином. Видимо, она предназначалась каждому из гостей и малыш просто не мог выбрать кому именно ее отдать - ему или Графу или....Так...А кто там сбоку? О! Пират...Не хватало только рыжика. Парнишка кашлянул, снова пытаясь привлечь чрезвычайно рассеянное внимание мастера. В этот момент тело Графа стало каким-то слишком тяжелым. Винсент обернулся, чувствуя что мужчина просто-напросто заваливается на него, и только его рука не дает ему сползти на пол. Оох... Чуть встряхнул Графа, услышал приглушенное бормотание. Значит не без сознания. Просто нужен свежий воздух. Да...Тут слишком душно. Однако и тут мысли перескочили на другое. Рыжий жестом подозвал к себе все еще терпеливо ожидающего внимания бесенка. Парнишка трепетно приник к нему, позволяя прошептать на ухо просьбу. Кивнул и скрылся в полумраке. Кажется, стало темнеть. Точно, вот такие же бесенята гасят свечи. Надо торопиться, пока все не погрузилось во тьму. Почему-то Винсенту казалось, что если его тут застанет полная темнота, то выбора не будет, и придется остаться в душном мареве. Нет! Дернулся, утягивая за собой тяжелого и вялого Графа. Кажется Пират тоже с ними, придерживая мужчину с другой стороны. Паника. Короткая и мучительная. Он никогда не найдет дверь, а становиться  все темнее. Рука на ощупь наткнулась на литую ручку и Винсент чуть вскрикнул от радости и облегчения. Он навалился на дверь, приоткрывая ее, впуская в залу глоток свежего воздуха. Сбоку что-то знакомо пискнуло. Почти позабытый бесенок протягивал  его корзинку
- Вы забыли,- потянулся к нему, чтобы получить...что? Похоже, поцелуй. Винсент, слишком счастливый сейчас, не отказал пареньку, скользнув языком в приоткрытый рот. Что же творится с мальчишками, которым приходиться торчать тут целую ночь? Стон бесенка сказал ему многое. Но рыжего уже не заботило происходящее в зале. Вперед, к свежему воздуху. Пока не стало слишком темно!
В дверях он столкнулся с рыжим, отпихнув с пути, не сразу его узнавая, все еще слегка очумелый. По инерции "перелетел" коридор, толкая двери напротив. Прохлада и покой, журчание воды, тихая музыка. Винсент оглянулся на спутников, приходя в себя на столько, чтобы усмехнуться и широким, специально чересчур наигранным жестом хозяина приглашая в глубь комнаты.

Леон, Пьер, Жан-Пьер ---------- восточная комната.

Костюмы слились с их обладателями, воцарились. Стали сутью и естеством вместо того, чтобы  служить всего лишь личиной. И менялись сами, принимая дикие, глумящиеся очертания. Глумящиеся над кем? Богом. Бытием. Гармонией. Злом. Хаосом. Какая разница. Стефан едва оторвал взгляд от блестящего от масла и вина тела, что широко раскинулось перед ним. Для него. Нет. Для Зверя. И тяжело, мутно обвел глазами зал. Усмехнулся криво - толпа смешалась в какофонию образов, красок и очертаний. То и дело взгляд выхватывал детали, не останавливаясь на целой картинке. Он видел все прекрасно даже с расстояния от алтаря до топы. Налитый красным глаз, красное лицо, красные влажные губы, красный язык, облизывающий чужой рот. Гегемония красного.
Стефан смотрел на то, как  движется Зверь - медленно, будто бы с ленцой, с вальяжностью хищника. Огромная голова склонилась над принесенной жертвой, и Обер встал сбоку от распростертого тела, чтобы лучше видеть. Все. В деталях. И не отпустил руку даже тогда, когда тело вскинулось, принимая чужой напор. Когда раздался крик. Когда Зверь принял жертву.
Он отошел еще чуть в сторону, не мешая Жрецу сильнее затягивать ремни. Да. Он понял, зачем каждый ремень. Зачем ограничения. Зачем зафиксированные руки и ноги, перетянутый член, перетянутое горло, зачем повязка на глазах. Великое таинство жертвоприношения продолжается. Харон везет через реку, дарующую забвение, и на этот миг он и его лодка - единственная реальность для путешественника в подземное царство. И теперь Зверь и его член - единственное, что может ощутить в полной мере человек на алтаре. Давление, боль, асфиксия. И жесткий трах. Не это ли апофеоз умирания.
Жрец отошел в сторону, предоставляя дальнейшим событиям развиваться своим чередом, а Стефан смотрел на тело, которое билось сейчас на алтаре. На приоткрытый в преддверии агонии рот, губы в розоватой пене. На выпяченный, будто вздутый, живот. Тело, которое, вполне возможно, скоро будет куском мяса. Просто куском сочного, свежего, почти непорченого мяса. Мертвого мяса. Стефан смотрел на потеки алого из ноздрей жертвы.
Зверь принял приношение жизни, даруя похоть. Тень примет приношение смерти, даруя то же самое.
Обер шагнул обратно, вплотную к алтарю, и, наклонившись, расстегнул ремни. Пряжку на полоске кожи, что пережимала трахею. Содрал повязку с глаз - он хотел видеть взгляд. Он хотел видеть - так же налились они красной мутью. Да? Нет?  Он намотал освободившуюся часть шелкового шнурка на рукоять ритуального кинжала. Натянул чуть сильнее, проверяя возможную силу давления. Контролируя.
Торопливости не было, пуговица и молния подались легко. Плащ почти полностью скрывал движения руки.
Стефан сгреб в кулаке волосы жертвы и развернул его лицом к собственному паху. Теперь парень, глядя снизу вверх,  мог видеть обоих - и лицо Тени под капюшоном, и морду Зверя, его глаза, горящие алым в прорезях.
Вывернув кисть, Обер перерезал кинжалом шнурок почти у самого члена жертвы. А потом, помедлив совсем немного, толкнулся своим в губы, на которых все еще была заметна розоватая пена.

Ангел трепещет в его руках, боится, дрожит так сладко, что его страх можно проглотить как дурманное вино, дышать им, впитывать в себя самым дорогим парфюмом, осаждать в памяти и упиваться в часы досуга. Руки скользят по белым одеждам, ненавязчиво, легко, чуть сжимают, вызывая мурашки по коже и еще больший трепет. Афродизиак действует на всех, туманит разум, окутывает мягким коконом вседозволенности. Ангел смотрит на подношение и колебается, стоит ли принимать дар, который может оказаться излишне щедрым, непомерным настолько, что сломаются его хрупкие крылья. Тянет тонкие пальцы к белой ленте под подбородком, выбор почти сделан.. сейчас белое лицо опадет на пол бездушным куском папье-маше, и вместо него появится живое, слегка порозовевшее, недоуменное, чуть испуганное.. ну же, давай!
Резкое движение рукой, и словно в странном сюрреалистичном сне бокал медленно летит по дуге, расплескивая вино, разбивается хрустальным дождем, и оседает на полу мелкими частичками, тут же вдавленными каблуками грубых сапог. Капли падают на тяжелый бархат, но не впитываются, а скользят шариками ртути по ворсу ткани. Странно завораживает. Кулаки упираются ему в грудь, слабо, странной досадной помехой в бессмысленной попытке сбежать. Его собственные пальцы вцепляются мертвым захватом, жестко сминая покров одежды и кожу под ним, заявляя свои права. Гнев приходит постепенно, но неумолимо, как цунами в Южно-Китайском море, метая последние барьеры цивилизованности.
Он положил ладонь на лицо Ангела, сильно сдавливая пальцы, так что маска пошла трещинами и легким картонным крошевом осыпалась на пол. Послышался глухой стон, полный боли. Да, это больно, мсье Ангел, когда спадает твоя личина, и ты остаешься абсолютно голым перед лицом судьбы, лишенный надежной брони. Он убрал руку и увидел перед собой красивое лицо, искаженное гримасой боли, и широко распахнутые глаза, смотрящие с ужасом в которых отражалась его собственная равнодушная маска. Один грубый рывок, и тонкая ткань костюма рвется в пальцах как паутина, обнажая плечи и грудь с бархатистыми на ощупь сосками… Наверное, бархатистыми, он пока не знает, руки надежно укрыты плотными перчатками.
Дерзкий мальчишка посмел отказаться от его щедрого дара, что ж... резкое движение в сторону, и в руках оказывается литой подсвечник с горящей свечой. Напоить тебя воском, дружок? Он будет сладко скользить по твоему горлу, сжигая стенки пищевода. Ты будешь наконец заполнен без остатка, моя маленький Ангел... Нажатие точки под челюстью, и рот мальчика приоткрывается против воли. Пламя уже почти касается его губ, обжигает эхом грядущей боли. Раскаленная капля падает на язык...
В последний момент он передумывает и уводит руку, сливая дорожку воска на шею и грудь Ангела, зажимая ему от ладонью. Мальчишка бьется в его объятиях, дрожит от боли, как осенний лист на ветру, а красный воск все капает кровавым дождем  на его нежную кожу, растекается круглыми отметинами по груди, льется ниже на живот, застывая в ямке пупка. Потрепи, мой маленький Ангел, падение всегда проходит через огонь и боль.