Ржавые улицы, темнота сна, края зданий опалены, как старые пергаментные свитки, или то, что под них подделывали дети, извозя в чёрном чае и поджигая по краям отцовскую офисную бумагу премиум-качества. Тут о таком явно не слышали. Город, кажется, мёртв, хлопья жирного серого пепла падают с неба, как романтическое кружево снега, только порядочно побитого фабричными отходами. Но никакой работы труб. Город мёртв? Город идёт рыжими гнилостными венами, как живое существо, так травятся в современных фильмах ужасов, обрисовываясь паутиной подкожного узора. И город не дышит, он замер или погиб в самом деле. И шаги так неприлично громки, что за них бы извиниться, было бы перед кем.
Выйдя за поворот, оказаться на чёрной угольной тропинке между двух стальных железнодорожных лент - тут так логично. Колея так близко. Одна и другая. И полная тишина, схожая с томным умиротворением до тошноты. Красные глаза полуослепших светофоров далеко-далеко беспрерывно равнодушно смотрят на мир. Шаг через пахнущие старыми смолами шпалы вызывает в рукавах дорог движение монстра. Мимо, как в плохом мультипликационном фильме, проносятся тут же на оглушительной скорости составы. И с одной стороны, и с другой, и за спиной, и перед носом, а расстояние смехотворно. Стоит шевельнуться, утлое человеческое тельце сметёт, потащит под колёса или размелет между составов, несущихся в противоположных направлениях. Шум почти осязаем, он чувствуется металлом на языке, какой ужасающий лязг, но мысли о нём поразительно инертны, не стыкуются с паникой в расширенных зрачках. И рук не поднять, не зажать уши, так близко несутся поезда, покачнешься, размажут. Но вмиг это всё исчезает. Улица та же, ржавые потёки на стенах домов. Сначала едва обозначившиеся, они начинают разрастаться. И инстинктивно ноги толкает импульсом из надпочечников в бег. Почему в дом, вниз, в подвал? В жизни бы так не побежал. Но направление не изменить. Сколько ночей подряд. По пятам кто-то тащится, кто-то шевелится, трётся по изгибам лестницы, как у самого уха, отчётливо слышны дразняще-далёкие пока шорохи, слышно присутствие ползающих липких, шелестящих существ, как нечестно они двигаются рывками, преодолевая расстояния каким-то невероятным черезкадровым скачком. Их тела переполнены гноем и чернотой, их безногие бесформенные туши на тонких руках, их головы без глаз и безгубые зубастые рты, полные слюны и осколков стали. Новый поворот лестницы увлекает стремительно несущееся на непослушных ногах тело туда, где шорохи исчезают. В пору почти успокоиться. Но десерт только поставлен в печь. Ибо вот и Он. Король чернозубого гнилостного мира. Стоит с огромным ножом в долгом забрызганном сотни раз дерьмом, рвотой и кровью заскорузлом кожаном фартуке кузнеца или мясника. И пирамида поворачивается на глянцевых мощных плечах в сторону бегущего человека. В сторону тебя... И меняя бег на быстрый шаг, понемногу замедляющийся тоже, остаётся поймать ощущение, что губы, собственные холёные губы, растягиваются в знающей улыбке. Смесь отрицания и ужаса с почти оргаистическим кайфом бурлит по натянутым венам. Им трудно перекачать это всё разом, они лопнули бы, скоро лопнули бы... Вы знакомы? Допустим, давно. Так мучительно славно и сладко, и терпко, и отвратительно хорошо, до ужаса прекрасно надеться сейчас на его огромный грязный нож до хруста в своём позвоночнике. Что и делается. Шаги небрежны, а нож не так остёр, как хотелось бы. Нежными органами в брюшной полости чувствуется каждая его ржавая роза неотмытых соков чужих тел, бывших на этом ноже. И подреберье ликует от пульсирующих толчков собственного взволнованного сердца, мешка для перегона крови.
Только начинаются сны. Ты так близко на ноже что можешь заглянуть под металлическую пирамиду, стоит только поднять веки вверх... Но пирамида запаяна наглухо. И смех тут же жухнет на растянутых холёных губах.
Отредактировано Миклош Фабо (2010-01-30 14:59:49)