Архив игры "Вертеп"

Объявление

Форум закрыт.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Архив игры "Вертеп" » Архив » Parfois les rêves cela non seulement les rêves


Parfois les rêves cela non seulement les rêves

Сообщений 1 страница 19 из 19

1

Иногда границы снов раздвигаются и самое фантастическое окружение становится явью.
Иногда сны — это не только сны. (с)

Джинджер брел наугад по узким извилистым улочкам и уютным площадям незнакомого города, вяло удивляясь, почему его совсем не беспокоит то, что он не узнает ни разноцветных домов, ни белых сияющих фонтанов, ни мелодичного языка, на котором к нему обращались редкие прохожие.
Песня ветра, запутавшегося в жестяных флюгерах, дарила умиротворение. Ноги неустанно мерили шагами идеально чистые деревянные тротуары. Холодноватый свет сиреневой луны дирижировал пляской теней, взгляд ловил причудливые изгибы  этой  иномирной румбы, наполненной тягучей страстью. А на сердце было легко и радостно. Даже щекотка от пристального взгляда в спину, преследующая его с самого начала, не тревожила, а только будоражила.
С каждой новой улицей, доброжелательно подмигивающей огоньками свечей из окон местных полуночников Джинджер чувствовал, как за спиной остаются все горести. Плечи распрямлялись, сбрасывая ношу безрадостного прошлого. Он менялся. Он заново учился улыбаться, верить и предвкушать приключения.
За этим поворотом будет сказка.
Не предчувствие даже — твердое знание.
Он завернул на просторную площадь, больше всех тех, которые видел до сих пор в безымянном городе, и почувствовал, как призрачная кисея сна окончательно превращается в яркое полотно взаправдашнего чуда.
Фонари, искрящиеся теплым желтым светом, окружили с трех сторон огромный квадрат открытого пространства, мощеного гладко отшлифованным булыжником. Но не их приветливое сияние привлекло внимание: посреди площади Джинджер увидел необыкновенный памятник - дремлющего льва с человеческим лицом, очень крупного, размером с лошадь.
Красноватый камень, тщательно, до последнего завитка, высеченная грива, мощные львиные лапы, уши с кисточками, идеально правильные черты лица молодого мужчины, густые ресницы, до того настоящие, что, казалось, еще чуть-чуть и они дрогнут, когда мифический зверь откроет глаза . Очарованный, Джинджер захотел рассмотреть все детали вблизи и подобрался вплотную.
Мастерство скульптора поражало: полная иллюзия мерного дыхания, колышущего красные бока. Джи не утерпел, провел рукой по каменной шерсти и тут же испуганно отскочил назад: шерсть была самой настоящей.
Не памятник! - паника единственной мысли получилась чуточку преувеличенной, словно он и до прикосновения в глубине души знал — на площади, кроме булыжников, камней нет. Да и некогда было бояться: когда он прыгнул, то натолкнулся на преграду, однозначно живую и, кажется, отдавил чьи-то ноги.
- Извините... - Джинджер начал поворачиваться, чтобы попросить прощения как следует, но тут же замер. Во-первых, ошеломленный легкостью, с которой заговорил на местном наречии, а во-вторых... во-вторых возле его лица угрожающе задрожало огромное скорпионье жало. Не будите спящих мантикор.

2

Невысказанное ругательство повисло в воздухе тяжелым  сгустком.
«Это все потому что некоторые не умеют мимикрировать!»
Пришлось просто улыбаться, просто смотреть в лицо.
Э-э-э...
То есть, смотреть в лицо непросто.
Во-первых, зазевавшаяся незнакомка налетела на него всем телом, во-вторых, между их лицами повисло жало.
Жало уподобившись маятнику покачивалось из стороны в сторону. Разве что веснушки разглядеть.
«Я прекрасно умею мимикрировать! Чем по-твоему плох сфинкс который лежит во-о-он на том постаменте?»
«Тем, что у сфинкса нет скорпионьего хвоста и он не взбрыкивает с постамета, когда прохожий хлопает его по ляжке»
«Так я не сфинкс?»

Жало покачивалось, являло веснушки, испуганные глаза и длиную волну ярких волос, а за плечом и рыжими волосами вдруг возникла озадаченная морда. Вернее, лицо человека в окружении роскошной львиной гривы.
Они прекрасно выбрали эту Четвертую улицу Сенного квартала. Здесь в это время было пустынно и немногочисленные жители уже посиживали по домам.
Они прекрасно смогли бы слиться с местной средой, притворившись любым предметом на площади до тех пор, пока не разобрались бы чего делать дальше. Они прекрасно выбрали момент, когда на площади никого не было.
У них все было бы прекрасно.
Если бы не заявившийся непонятно откуда человек.
Гривастый собеседник, стоящий за спиной незнакомой девушки «думал» громче, чем обычно.
«Но зато меня не видно»
Львиное тело съежилось и трафаретно спряталось за фигурой рыжей девушки, только морда/лицо высовывалось из-за плеча.
«Раз и нет меня!»
Львиная лапа потешно прикрыла лицо и глаза, так дети зажмурившись прячутся, сообщая, что  нет.
Однако, мантикора на самом деле исчезла. Исчез и хвост. Только голос в голове остался.
«Между прочим, на себя посмотри!»
Рядом была витрина. Скосить глаза и глянуть в нее не составило труда.
А вот этого не надо было делать. Иногда отражений лучше не видеть.
«Между прочим, она нас слышит», - вдоль хребта пробежал холодок понимания ситуации. -  «И сейчас наверняка завизжит».
«Это он!» - послышалось невидимое урчание, весьма похожее на смешок.
«Что?»
«Не она, а он!»

Отредактировано Шарль Морель (2010-02-21 22:23:48)

3

Мерный такт раскачивающегося жала, с которого, в лучших традициях древних гравюр, время от времени срывались большие капли яда и, смачно шлепаясь на булыжники, шипели серной кислотой, пожирающей органику, не способствовало широте кругозора. Скосив глаза к переносице, Джинджер застыл в неудобной позе, старательно изображая новый памятник славного города N.
Мантикору он признал более опасной и иногда поводил взглядом в ее сторону, все остальное внимание уделив смертоносному хвосту милой кисы. Пострадавший с отдавленными ногами тоже не делал резких движений, видимо, разделял опасения насчет яда, уже успешно проевшего симпатичную ямку в камне.
Если оно так резво точит мостовую, то я ей вообще на один... на одно... на одну каплю!
Шея немилосердно затекла, не мешало уже и размять ее. Однако жало стимулировало развитие такой добродетели, как терпение, вернее многочасовых медитаций в позе лотоса.
И ни одного спасителя, как на грех.
Где все эти сказочные герои, летящие на крыльях ночи, когда они так нужны?!
Джи не боялся, он был твердо уверен, что здесь с ним не может случиться ничего плохого. Только вот хотелось определенности.
Он составил прочувствованную речь, призванную заверить зверя, что он, мол, не хотел и сильно-сильно извиняется, набираясь духу для произнесения ее вслух, когда вдруг услышал:
-Но зато меня не видно.
Джинджер мог поклясться своими любимыми джинсами, что незнакомец, согревающий его спину не хуже печки, не произнес ни слова.
Тогда кто? Хотя ведь у мантикор есть рот, вполне себе человеческий... ух ты!
Он заметил боковым зрением, как "памятник", словно решив поиграть в прятки, закрыл лицо когтистыми лапами и растаял в воздухе без следа, милосердно прихватив с собой внушительный хвост.
А голос остался. Сосредоточенно вслушиваясь в сюрный диалог, Джи  отделил ночные звуки мирно спящего города от слов и запросто признал, что стал телепатом, не иначе.
Кажется, я хотел чудес. Получите и распишитесь.
Пузырящееся веселое предчувствие сменилось легкой паникой, когда прозвучал прозрачный намек на то, что позади притаился тоже отнюдь не человек. Или наоборот? Может, мантикорам, исчезающим на манер Чеширского кота, как раз положено мысленно обфыркивать внешность людей?
От глубоких философствований оторвали целых два возмутительных допущения того, кто и не подумал исчезать.
Крепко зажмурившись, чтобы не портить себе сюрприз, Джи резко развернулся и поделился своим негодованием:
- С какой стати я буду визжать, скажите на милость? И почему вы не носите очки, раз не можете отличить парня от девушки? - Джи от души развлекался, подпуская суровых нот в обличительную речь. - Я вот, между прочим, даже воспитанно не подглядываю на случай, если вам захочется что-то изменить в своей внешности прежде чем ознакомиться. Тогда как вы... - Укоризны хватило бы на пару десятков бабушек, нежно поругивающих непослушных внуков. А в способности неизвестного и пока невидимого собеседника принять любой облик Джинджер не сомневался ни на минуту. - Хотя... ой... не такой уж я и воспитанный... - Розовея скулами от вполне настоящей неловкости, мальчишка, все так же старательно жмурясь, пробормотал: - Простите, что был неуклюж как слон и оттоптал вам... ноги?

Отредактировано Джинджер (2010-02-21 00:16:32)

4

И внезапно начались звуки.
Рыжее препятствие заговорило. Вдалеке, где-то в конце площади, заиграла труба.  Та самая труба, за которой  они  гнались третьи сутки, переходя из мира в вир, из иллюзии в иллюзию. Неуловимая, щекочущая мелодия.
Когда-нибудь мы ее догоним.
Не когда-нибудь, а сейчас. Немедленно.
Чтобы вернуть прежний облик из того недоделанного и  мимикрически неудачного состояния,  нужно  было сконцентрироваться, а спутнику нужна была неподвижность. Ни то, ни другое не представлялось возможным.
Звуки отвлекали и пришлось двигаться в том виде, который имелся.
Шагая по мостовой тем, что было вместо ног, он старался срезать углы. Срезанные углы ровными пластами падали и разбивались о мостовую, поднимая невидимые в ночи облачка пыли и брызгая сухим крошевом глины и кирпичей.
Спутник трусил где-то справа и позади.
На мостовой оставались зеленые следы проросшей травы.
Неловкость сковывала движения и заставляла суставы поскрипывать.
Вовсе он не путал, он просто не разглядел.
- А я ничего не путаю, я просто иду, - с колен, вернее там, где они должны быть, на тротуар падали стремительно желтеющие листья. Дыхание вдруг стало яблочным и морозным. – мальчик-девочка. Рыжее с веснушками. Красиво. И невовремя.
Потом можно будет принять любую форму, любую, любую…
А сейчас туда, где труба.
Труба умолкла и оба остановились.
В тишине лишь яблочное дыхание, сопенье спутника и громкий звук вытряхиваемого коврика. Какая-то хозяйка припозднилась с уборкой. Ее силуэт торчал в окне третьего этажа.
Закончив с ковриком, женщина взялась за мужа. Наверное, бесконечно долго лежа на диване, он тоже изрядно пропылился и испачкался лишними упреками и претензиями к жене и своей жизни.
Деловито вытряхнув мужа специальной хлопушкой для ковров, отчего  на асфальт посыпалась ленная труха, занудство и недовольство, женщина снова положила благоверного на диван и захлопнула окошко.
Пришлось постоять на месте, пережидая пока просыпавшееся с третьего этажа не уляжется на камни мостовой, а потом обойти без особого риска прилепить на подошвы вытряхнутый мусор.
«Он же не идет следом за нами?», - спутник все время оборачивал невидимую гривастую голову и невидимо покачивал кончиком скорпионьего хвоста.
Задранный кверху скорпионий хвост. Как маятник. Влево-вправо. Туда-сюда.
- Я не знаю, - тихое бормотание разбило установившуюся тишину, только звук далекой трубы мешал и отвлекал, а ему нравился тот голос, который у него сейчас был. – Наверное, не идет. Мы ведь были грубыми.
«Я хотел бы его погладить кисточкой хвоста!»

Отредактировано Шарль Морель (2010-02-21 20:03:46)

5

Джинджер расстроился: первые встречные, с которыми он сумел найти если не общий язык, то общее жало, судя по звукам шагов — видимых и невидимых, уходили прочь. С собой не позвали. Злыдни. А он так старался быть вежливым.
Кислая пустота площади придала ускорения и Джи упрямо побрел следом, не открывая глаз. Будоражащее тремолло незнакомого пока трубача оказалось вернее компаса, а мощеные дороги, не обижаясь на неположенную по правилам траву и покореженные дома, удобно ложились под ноги, заботливо оберегая от спотыканий и падений. Тем временем город стремительно заращивал свои царапины, восстанавливая девственную чистоту тротуаров и  безбашенное архитектурное совершенство.
Иди-иди, - подумал он злорадно, стараясь погромче, - все равно догоню, вон как скрипишь подозрительно, того и гляди развалишься. Тогда, наконец, превратишься и посмотрим, кто из нас мальчик-девочка.
Он бурчал в пустоту — пока не удавалось донести до собеседника глубину идей силой мысли.
Ничего, научусь. И стану бубнить день и ночь, мешая спать. - Похоже, намерение приклеиться намертво к случайно встреченной сказке завладело им полностью.
На самом деле, «красиво» польстило, но не показывать же виду. Да и путь в темноте не давал возможности, расслабившись, разжать зубы, по привычке жующие нижнюю губу, чтобы поболтать на ходу.
Мороженные яблоки? Откуда? Вот здорово!
С удовольствием дыша яблочными тайнами, Джи потихоньку нагонял, пока смолкший компас не заставил притормозить, решая, куда топать дальше. После минутной заминки под левую пятку толкнулся особенно нетерпеливый булыжник, указав направление. Джи послушался  подсказки.
Непонятные хлопки сверху чуть было не победили знаменитое на все миры рыжее упрямство, однако проиграли решающий  полуфинал. Пришлось им удовлетвориться едва дрогнувшими веками Джинджера, так и не открывшими обзор.
Он понял, что вляпался только тогда, когда, все так же тащась чуть в отдалении, отпустил измочаленную губу. Пулеметной очередью полилась громкая нотация:
- Грубиянов надо наказывать. Поэтому, конечно же, я иду за вами. Рыжее возмездие. И фиг от меня избавитесь. А тебе, кыс, сначала нужно отрастить нормальную пушистую кисточку, тогда и гладь на здоровье. Ишь что выдумал, жалом грозиться!
Поразившись скучной тягомотности своих интонаций, Джи потерял дистанцию и неаккуратно вписался в чью-то спину. Судя по тому, что остался жив, мантикора не пострадала.
- Сами виноваты, нечего дорогу загораживать! - прихлопнув болтливый рот ладонью, Джинджер выразительно замычал, транслируя среди надоедливых претензий парочку относительно здравых идей: «Можно я пойду рядом? Возьмите меня за руку, а?» и «Кажется, я наступил в чужое занудство, вот гадство, где найти пылесос, я не такой!».

6

Он вздохнул. Нужно было начинать распутывать клубок и не застелить спутанными нитками всю мостовую.
За спиной голос, впереди труба.
Он остановился,  бубнение за спиной резко врезалось ему в спину. Спине стало тепло и снова холодно, потому что препятствие позади отодвинулось.
Труба манила и звала. Он злился на трубу и испытывал странное томление, как во сне, когда нужно быстрее, а получается медленно и все в кучу. И не успеваешь.
Обернулся и крепко обнял рыжего.
- Ты иди вон туда в этот красивый дворец. А я тебя догоню. А там превратишься. Я ведь тебя узнаю, да?
«Во дворце играет труба. Конечно я туда пойду».
Мягкие лапы прошуршали очень близко.
Спутник нырнул в неосвещенный подъезд мрачного дома, который почему-то казался дворцом.
- Мне нужно сосредоточиться, а ты мешаешь, - сказал он объятиям.
Сжав мальчика покрепче, он подышал на него яблочным ароматом и по розовой коже побежали струйки морозного пара. Тело было гибкое и легкое. Держать его на весу понравилось.
Ближайший к ним фонарь погас. Тьма надвинулась. Пока она подходила, неосторожно наступая на мелкие камушки босыми ногами, ойкала, приходилось ждать ее,  держать и не разжимать объятий, а когда Тьма все-таки охая, подошла, он отпустил и передал свою ношу с рук на руки. Вернее положил в рот. И Тьма, как и положено, поглотила юное гибкое тело.
А он просто растворился.
Теперь у спутника была возможность оказаться неподвижным в глубине дворца, а сам он смог сконцентрироваться, крепко зажмурился и почувствовал, как меняется  тело. Вот бы посмотреть какой он теперь.
Рукой провел по лицу, почувствовал кожу и нос. Кожа не слезла и нос был посередине. А витрины рядом не было.
- А что если поглядеть в него? – услышал себя и улыбнулся. Голос нравился. – Посмотри на меня.  Мне нужно зеркало. Где он?
Он протянул руку и коснулся тьмы.
- Отдай обратно.

7

В тесном кольце было уютно и странно. Давно не обнимали просто так. Джи ведь чувствовал, что просто так. А на руках не таскали, чтобы не в постель, вообще с пяти лет. Забавно получилось: стать другим, но помнить все про себя прежнего.
Не придерешься, - решил он, одобряя инициативу. - На руках лучше, чем за руку.
Злясь на свой болтливый язык, который порывался дать дополнительную инструкцию по правильному обниманию, он все еще крепко зажимал рот рукой, притиснутой к теплому. Всем собой ощущая, что рядом не бесплотное, он не мог понять, из чего оно. Тактильное отказало, а посмотреть не разрешало достигшее высоты Джомолунгмы упрямство. Да и интереснее было не глядя.
Легкомысленно болтая ногами в воздухе, он пристроил голову на чем-то твердом, обозвав про себя твердое плечом — для условной определенности. Ведя борьбу с занудством при помощи вспотевшей от усилий ладони, навострил уши на разговор. Это тоже было в новинку: подслушивать просто потому, что увлекательно.
Мантикора отправилась в гости к трубе, мазнув на прощание теплым шерстяным боком по джинсе. А вот талантливый носитель рыжих, которого даже временно придирчивый внутренний голос признал почти компетентным, вдруг взял и все испортил.
Я не мешаю! Вишу себе спокойно...
Выговор замерз под яблочным дыханием, ноздри покрасневшего носа затрепетали в преддверии громкого чиха. Но и тот замерз, не успев потревожить ночь.
Пришествия Тьмы Джи не заметил, застывший, простуженный, обиженный. Незрячий.
Обволокшее со всех сторон бархатное пощекотало кожу, отнимая приятное ощущение крепкой опоры. Он испуганно распахнул глаза, чувствуя, как завис в непроницаемо-черном ничто. Забарахтавшись слепым кутенком, дернулся в одну сторону, в другую — бесполезно. Отрезало звуки, образы, нюх. Пронзительное одиночество ударило в подреберье, вырывая безмолвный крик.
Тьма довольно облизнулась.
Не хочу! Выпусти!
Равнодушная тишина в ответ. И все.
С подошв сандалий осыпалось занудство, став пикантным десертом для Тьмы. Хоть какая-то польза.
Как обидно... Такая короткая сказка. А если...
Mary had a little lamb,
Its fleece was white as snow;
And everywhere that Mary went,
The lamb was sure to go.*

Тьма недовольно зашипела, слыша беззвучное.
Ага, не нравится! Я еще фальшивее могу, - Джи возликовал. - На тебе, Вечно голодная!
He followed, her to school one day;
That was against the rule;
It made the children laugh and play
To see a lamb at school.**

Третий куплет не успел испытать терпение Тьмы: Госпожа выплюнула рыжего наружу.
Как из катапульты, по округлой траектории, прямо на незнакомого мужчину. Удобно разлегшись сверху, Джи пялился на немножко странное лицо. Нет-нет, нос, глаза, губы, уши — все, как положено, да еще и довольно симпатичное. Вот только странная неподвижность черт. Крепкий яблочный дух подсказал, кого довелось повалять по мостовым сонного города. Обиду сменило злорадство и торжество — никуда не делся, злодей!
В голубой радужке отразился новый облик, мелькнул и пропал под сомкнувшимися веками.
- Это последний вариант или надо еще пожмуриться? - неповторимое ехидство подпрыгнувшего словно на перине Джинджера сочилось ядом и елеем одновременно.

*У Мэри был маленький барашек,
Его шерсть была белой как снег,
И всюду, куда Мэри шла,
Барашек всегда следовала за ней

**Однажды он пошел с ней в школу
Это было против правил
Дети стали смеяться и играться,
Увидев барашка в школе

Отредактировано Джинджер (2010-02-22 02:35:09)

8

Он подарил ей неправильную игрушку. Тьма совсем состарилась и сдала в последнее время, выжила из ума и стала совсем как маленький ребенок.
Он ей дал рыжую игрушку, а игрушка вдруг устроила бунт.
Странная песенка напугала Тьму. Она заплакала,  швырнула в него подарком  и побежала прочь, закрывая лицо руками. Она  горько-прегорько  рыдала. Рыдания превращались в ветер, ветер завыл волком и умчался в соседнюю улицу, чтобы простудить маленьких бродяжек, прячущихся в подвале.
От толчка в грудь он полетел на асфальт, а асфальт заполошенно бросился ему навстречу.
Звук был сочным и хрустким. Череп уступил твердости асфальтовой глади с первого удара проиграв дуэль.
Он открыл глаза, заморгал и улыбнулся.  По асфальту из-под головы натекла темная лужица крови. Над ним зависло довольное, веснушчатое лицо, а чуть позади дерево.
Деревья наклонялись и с любопытством смотрели на них, о чем-то шептались и шелестели листьями. Кажется, они сочли сцену неприличной и осуждали обоих.
На верхушке во-о-он того старого клена рыжие волосы выглядели бы прекрасно, как ленточки на голове красавицы.
Вдруг стало холодно и пусто. Труба смолкла, мелодия снова спряталась.
Нужно встать и пойти искать ее.  А что если ветер ее унес?
Зато теперь у него было лицо.
- Наверное, последний. У меня раскололся череп. В прежнем состоянии я бы не разбил голову об асфальт.
Он поднялся, аккуратно сдвинув в себя юношу и потрогал лицо. Нос на самом деле  был посередине, глаза всего два, а рот совершенно самостоятельно улыбался. Рот жил какой-то своей жизнью и настроением и произносил слова, которые хотел сказать против воли его владельца.
- Прости, я был неловким, - он подал руку и снова услышал музыку. – Мне надо туда…
Темный дом превратился в роскошный дворец, засиял огнями.
Ветер гулял в разбитой голове и напевал мелодию, которую он искал.
Там на крыше он найдет то, что ищет.  Жизнь потихоньку будет уходить из разбитой головы, но ее хватит, чтобы завершить поиски.

Отредактировано Шарль Морель (2010-02-23 00:34:08)

9

Нагретый ленивым солнцем металл ударил не по обонянию - по нервам. Джи знал этот запах. Затошнило, во рту фантомно заплескалась кровь. Он погладил мостовую, спрашивая почему она так, за что, упрекая в неосторожности. Ведь его берегла и стелилась периной. А сказку не пощадила. Притворилась асфальтом, ударила. Злая.
Пальцы попали в густеющее, быстро остывающее. Красное. Он был уверен, что красное. Ни от злорадства, ни от пузырькового веселого предвкушения не осталось даже жалких крошек для воробьев.
Все застыло, заморозилось, обламываясь хрусткими льдинками. Волосы поседели инеем.
Надо подняться, что ж я его мучаю дальше...
Не получилось.
Надо открыть глаза, посмотреть в лицо тому, что я наделал.
Да.
Густым медовым голосом погладило между лопаток, но такую вину летний мед не растопит.
Расколотый череп. Смерть. Она вприпрыжку скакала сюда, к ним, чтобы сожрать сказку.
Не отдам!
Хорошо, что стало холодно: злые слезы не сумели проложить соленые дорожки на побледневших щеках, стирая веснушки мокрым ластиком.
Сильные руки бережно подвинули, мостовая-пух приняла к себе. Джинджер не сказал ей спасибо за мягкость. Поздно спохватилась.
Зрение дробилось ограненным хрусталем, сбивая фокус, но извиняющуюся улыбку и протянутую руку выделило, высекло резцом.
Сердце стиснул злой каменный карлик.
За что ты просишь прощения?.. Это я - идиот.
Он вцепился в ладонь не для того, чтобы подняться - на это вполне хватало собственных сил и ловкости. Просто. Чтобы не исчез. Только потом заметил, что испятнал своим прикосновением чистую кожу бурым.
Воды бы...
Мелкие капли брызнули с неба, отмывая мостовую и сказку. Очищая, но не леча, увы.
Джи чуял нетерпеливость сказки и призыв трубы. Только сначала надо было взглянуть.
Темные волосы слипшимися сосульками. Трещина, из которой, мерцая, уплывали васильково-синие искорки. Медленно, неудержимо.
А кровь застыла.
- Холод останавливает кровотечение. Я хотел помочь и город послушался. А потом поделился водой, хотя на небе ни облачка. Значит... Я смогу! Потерпи.
Положив враз потяжелевшие ладони на рану, Джи стиснул зубы и попросил сиреневую луну поддержать надежду. Ласковое тепло, разноцветное, впитавшее в себя могущество этого Мира, от ступней вверх по ногам и позвоночнику потекло к кончикам пальцев, притягивая магнитом потерянные искорки, загоняя их внутрь, сращивая края трещины и унимая боль.
Бесконечно долгая минута. И все стало хорошо.
Летний ветер прогнал мороз, дал пинка обиженно скулящей Смерти, вмиг высушил намокшую одежду и слезы. Луна залихватски подмигнула:
- Способный мальчик. Не зря мы тебя позвали.
Джинджер рассмеялся и вновь цепко ухватился за большую ладонь, готовый следовать куда угодно следом за удержанной на краю сказкой.
- Теперь останешься со мной, пока ты этого хочешь. Пока мы этого хотим. Я справился... Идем?

Отредактировано Джинджер (2010-02-23 17:06:51)

10

Где-то рядом тоненький голосок запел: «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай разбился во сне». Детский, насмешливый.
Он  правда такой хрупкий? Ладони лежали на затылке и, кажется, лечили. Они не мешали. Даже наоборот. Было хорошо. 
Руки бледные, широкие ладони. Он повернул их попеременно ладонями и тыльной стороной. Разглядел.  Он хрупкий? Левый безымянный палец отломился без труда. Как тонкая яичная сколупка. Если он здесь такой хрупкий, нужно скорее переделать воздух.
Медовые влажные волны упругого нового воздуха скрепили непрочный материал оболочки, омыли лицо.
Повел шеей, головой, оборачиваясь, стряхивая  чужие руки с затылка, взял за одну мягкую, теплую и повел за музыкой.
На крыше маячил чей-то хвост. Кошкин, наверное.
Шагнул в освещенную дверь и неловко расплескал свет и веселье. Брызги разлетелись по стенам, сползли на пол, просочились сквозь плитки пола и исчезли где-то в канализации.
- Праздник мы догоним, а вот музыка…
Темные коридоры убегали внутрь замка. Пришлось догонять и ловить сетью.
Поймав один, сел сверху, дождался когда добыча перестанет трепыхаться,  отдулся, засмеялся ночным смехом беззвучным и хорошо слышным прямо в левом ухе, вскинул глаза, высматривая «рыжий хвост».
Слишком высоко вскинул взгляд, взгляд подпрыгнул выше,  чем надо и пришлось приклеить его к глазам маленькой капелькой интереса, хранившегося в пузырьке левого нагрудного кармана.
Интерес, как водится, движет взглядом. Глаза, приклеенные интересом повращались и нашли рыжего.
- Ты мне не мешаешь совсем. Давай пойдем по этому коридору.
Добычу выпутал быстро, разложил на полу.
- Я поймал нужный. Он со ступенями. Все остальные смылись.
Веселье брызнуло откуда-то из-под паркетной плитки, фонтанчиком попало на лицо и окрасило в разные цвета радости.
- Эти губы хотят тебя поцеловать.
Он говорил правду.  Рот продолжал жить своей отдельной жизнью, исторгал те слова, которые хотелось ему, а не хозяину головы и чувствовал тоже отдельно. Романтический ему попался рот. Вот сейчас он потянулся к губам рыжего. Пришлось подчиниться и наклониться.
Потом поцеловать в холодную  щеку и поскорее поторопиться.
Вверх, вверх по ступеням снова готового убежать коридора.
«Догоняй!»
Может быть, ему совсем не открывать рот?
В конце коридора шаловливо взыграл духовой оркестр. На первой ступеньке лежала шкура льва со скорпионьим хвостом. Шкура умерла от тоски по своему хозяину, бросившему ее тут.

Отредактировано Шарль Морель (2010-02-25 19:07:18)

11

Новорожденный огонек всемогущества полыхал рыжим.
Джи стал невесом и летуч, как воздушный шарик. Он держался за четверопалую ладонь и думал о мелочах: о расстегнувшейся сандалии, о хрустком указательном пальце, спрятанном в потайной карман про запас, о цвете солнца этого мира и прочей радостной чепухе.
Когда воздух уплотнился,  понял, что, если захочет, сможет взбежать по нему вверх и поиграть в пятнашки со звездами. Далекие кокетницы подмигивали, заманивая в гости, но сказка тянула по другой дороге. Сказка была важнее.
Не расстраивайтесь, я вернусь.
Едва успев помахать обиженно надувшимся звездам, Джи подобрался к порогу дома-дворца веселым хвостиком. С первым же шагом-притворяшкой внутрь с ног до головы окатило невидимым водопадом, вытащившим на поверхность улыбку-до-ушей. Джи завертел головой во все стороны, пытаясь разобраться, чей подарок. И тут осенило.
Ой. Это же она, сказка... творит чудеса как фея-крестная, а сама-то фей!
Почему-то открытие так удивило, что Джи даже спустился на пол. Правда, пришлось немедленно зависнуть вновь, поджав ноги: коридоры прыснули в разные стороны, визжа и улюлюкая. Фей ловко владел сетью - один, самый важный, не успел удрать. Джи слышал заливистое хихиканье спеленутого коридора и только открыл рот, чтобы объяснить фею про страх щекотки, как вдруг левое ухо заложило, а золотисто-коричневые глаза обласкали искренним интересом. Первый раз фей действительно увидел рыжего. И заговорил по-хорошему. Рыжий польщёно покрасовался перед внимательным взглядом, выписав пару кульбитов  в воздухе.
Заход в мертвую петлю не удался - помешал слишком низкий потолок. Он приземлился, с трудом переводя дух.
Коридор почти рыдал от смеха, изгибаясь под ногами, устоять было сложно. Но раз фей мог, то и он, Джи, сумеет.
Натянутую улыбкой кожу обласкало теплое дыхание и легкое касание губ. Прижав пальцы к согретому местечку, мальчишка впился взглядом в убегающую спину. Фей оказался мужчиной. И умел целоваться - это он понял как-то резко и сразу. Многовато открытий для пяти минут.
- Эй, подожди! - он бросился вдогонку, жалея об испарившейся легкости.
На ступеньках нужно смотреть под ноги, это еще мама говорила. Права была мама. Красная шкура сделала хитрый подкат. Вцепившись в мягкую шерсть, Джи кубарем полетел вниз, чудом уворачиваясь от беспорядочно мотающегося жала. На третьем кувырке коридор кончился.
Едва успев уцепиться за хвост беглеца, Джи выметнулся вслед за ним на крышу. Красная грива забилась в рот, отняла обзор. Решительно борясь с захватчицей, рыжий испуганно завопил:
- Сказка! Фей! Сей! Ты здесь? Не уходи без меня!
Я же дал тебе имя... случайно.

Отредактировано Джинджер (2010-02-25 21:44:35)

12

Коридор вывел на лестничный пролет. Тут следовало топтаться на вытертом кафельном пятачке. Тысячи ног до него так и делали. Топтались и старались понять откуда в ночном коридоре солнце. Квадрат окна демонстрировал старый многоэтажный дом с усиками антенн и желтыми и окнами на сине-черном фоне неба. Силуэты кошек с огромными глазами,  впитавшими свет электрических окон и луны подмигивали по очереди правым и левым глазом.
Он топтался и озирался. Так было нужно. Он осматривал стены лестничного пролета, залитого солнечным светом и махал ночи за окном.
Солнечные зайчики играли с разноцветной мозаикой в гляделки. Мозаика таращилась на зайцев, зайцы на нее и все невыносимо блестели.
Лицо, должно быть, окрасилось в самые невероятные цвета. Он приложил ладони к щекам и явственно почувствовал на них желтый и оранжевый, на лбу щекотал синий, подбородок онемел от зеленого.
Разноцветные всполохи испуганно метались.
Он нахмурился, сосредоточился и прислушался к ним. Они метались, задевая стены и что-то беззвучно шептали.
«Бойся, бойся музыки!»
- Она снова голодная? Бедные вы, бедные!
«Да, да, пожалей нас!»
Зайцы со стен спрыгнули на пол, пять минут устраивали свою заячью дискотеку, затем слились в четыре ярких пятна и потопали вверх на крышу.
Всполохи на стенах снова метались и беззучно заплакали.
Проголодавшаяся музыка впитывала в себя все  и оставляла за собой шлейф беззвучия.
Всполохи, бывшие когда-то мажордомом и горничной, разноцветно устроились на мозаике их изображавшей.
Наверное, звуки трубы застали девушку,  идущую в комнату к маленькому хозяину замка. В ее мозаичных руках  был поднос с чашкой шоколада, а мажордом зажигал свечи. Он так и не успел зажечь последнюю и застыл, тянясь к последней свечке на настенном канделябре.
Коридор успокоился, больше никуда не рвался убегать и валялся на полу совершенно расслабленный и умиротворенный.
Впереди не было никаких звуков, только солнечные блики и мозаика, позади шумное сопение, шелест листьев из окна и пение ночных кошек.
"Ведите меня к моему спутнику".
Он повернулся к рыжему, снял с него шкуру.
"Я тебя потом утоплю в уксусе, выделаю и похороню на плечах герцогини. Ты будешь блистать на балах и приемах и цеплять жалом ее соперниц, а пока погуляй с кошками и жди меня".
Шкура в один прыжок выметнулась на соседнюю крышу и присоединилась к кошачьему пению.
Рыжий стоял рядом.
- Если ты ее услышишь, просто закрой глаза и начинай любить мир и ближних. Ближе всех я. Мне очень жаль, но некоторое время придется тебе любить и меня. А мне звать тебя по имени Джинджер. Это длинно и неудобно звучит, Джи. Так проще.
Это снова говорил рот. Но он был прав сейчас.
«А если я снова захочу тебя поцеловать не сердись, я не могу его контролировать. Это тело не мое, а рот горюет по утраченной возлюбленной человека, которого ты называешь… э-э-э… Сей? Фей? Пыльное имя. Неважно. Она была рыжая, поэтому ты ему нравишься».
- Он думает глупости, а ты и правда на нее похож. Не обижай его. Ведь вы скоро уйдете, а я присмотрел себе кота. Буду улыбаться миру. Кот прославится.
Он обеими руками зажал непослушный рот и поднялся на крышу. Ветер налетел со спины, запутался невидимыми пальцами в волосах и ревниво забрался под одежду. Ветер тоже стал безмолвным.
- Нужно поскорей найти ее и вернуть домой пока не случилось плохого.
За трубой мелькнул чей-то силуэт.

13

Все время хотелось, чтобы стало весело. Ловил за хвост радость. Она дразнилась, оборачивалась туманом  и ускользала сквозь пальцы - "Я только что была тут, бе-бе-бе! Не поймаешь! Не поймаешь!" Оставалось неутомимо прыгать следом, хватать, переживать разочарование, сплевывать горечь, нацеплять парадную улыбку и вновь догонять.
У нас со сказкой много общего - гонимся, каждый за своим. Хорошо, что дороги совпали.
Вот и шкура, воодушевленно помахивая хвостом, сбежала петь кошачью серенаду луне. А он-то думал, что лучше всяких герцогинь. Ладно, может, ей всегда мечталось попасть в светское общество. Или шкура - эстет, красное с рыжим ведь плохо сочетаются.
Bon voyage et bonne chasse.
Качнув на прощание растопыренной пятерней, Джи принюхался.
Крыша пахла азартом погони и тревогой. Это все Мир, который пришел в смятение из-за музыки, паниковал и в то же время, потирая сиреневые ладони, таился в засаде, словно сделал ставки заранее.
Но ведь музыка совсем не страшная... я ее не боюсь! Или она неопасна только для меня?
Пушистый голос отвлек, знакомо и приятно погладит между лопаток, а совет понравился сразу же. Любить — это просто. Целоваться — здорово.
Обернувшись к своей персональной сказке, Джи уже хотел немедленно соврать, что слышит, и приступить к рекомендованным действиям, но тут увидел лицо. Приоткрыв немедленно пересохшие губы, он считывал зрачками жутковатый мультик про музыку, обкрадывающую Мир.
Рассеянно пообещав себе придумать другое имя, в котором больше кошачьего, чем пыльного, он задержался взглядом на одинокой свече, потихоньку закипая от гнева. Огонька нет. Жизни нет. Почему-то именно свечку стало жальче больше всего.
А потом умолк ветер. Ни тугого пения реющих на веревках простынь-парусов, ни далеких колокольчиков, ни струнных переборов забытой после игры  резинки, натянутой между деревьями. Скрипящая песком под сандалиями тишина. Неуютная, колкая. Мир банкротился на глазах.
Разве мог Джи спустить с рук кому бы то ни было такой вандализм? Нет уж, дудки.
Сосредоточено пялясь на двигающиеся губы сказки, подмечая маленькую трещинку, контур, цвет, фантазируя о вкусе, он тем временем не упускал из виду затрубное шевеление. Показалось или в самом деле луна прожектором высветила мешанину нот, постепенно складывающихся в музыку, чуждую этому Миру?
Об Апокалипсисе тоже трубы возвещают...
Медленно стягивая прямо через голову полурасстегнутую рубашку, Джи как бы между делом пояснил:
- Нам, рыжим, только лунный загар и можно.
До трубы два шага. Один хороший прыжок.
Прыг.
Он успел,   - натянул легкую ткань на замешкавшееся почти бесплотное, сковывая своим теплом и волей, потянул за рукав, ведя за собой как бычка на веревочке. Рассматривать не хотелось. Джи все еще злился и боялся кипучей волны всемогущества, которая была способна слизнуть одним касанием пленника. Нельзя. Иначе свеча так никогда и не загорится.
Накатило сонным бессилием. Назад совсем близко вроде бы, а попробуй-ка, преодолей.
Навалившись на теплую сказку, понял — дошел. Сразу стало чуть легче. Хотя все равно было мало. 
Запрокинул голову, потянулся. Ага, вкус почти угадал — яблоки, звезды, фонтаны. Только осень удивила. Касание губ, недолгое, но вдумчивое, основательное. Отстраняться не хочется.
Надо.
- Я вас обоих поцеловал. Хорошие, - с задумчивой мечтательной улыбкой.  - А что с этим делать будем? - махнул рукой за спину. - Он вор, но не специально же... Я чувствую!

14

- Делать что мы будем?
-Что мы будем делать?
- Что с ним?
- Что делать?
- С ним?
- С Ним…

Он присел на корточки и покачал головой.  Мешок с нотами шевелился. Произошло то, что происходило всегда.
Скрипичный ключ высверкнул тонкой искрой, вспорхнул к уху, фыркнул беззучно и исчез в небе, остальные ноты вырвались, закружились, запели вечную песенку:
- Проиграл. Проигра-а-а-ал. Снова, снова, проигра-а-а-ал.
- Не догонишь!
- Не сберег
!
Он быстро наклонился и коснулся пальцами темных очертаний на шероховатой стене.
- Подожди, я сейчас.
Ноты лезли в волосы, щекотали нос, шею, кружились.
Он с улыбкой отмахивался от них, не обращая внимания на тонкие порезы от острых хвостиков улыбался, ловил  их как бабочек.
Нотам прискучило играть и резать тонкую кожу. Запах крови им не нравился и они улетели.
Он снова присел и понял, что вот сейчас наконец-то может сосредоточиться. По щекам текла кровь из тонких порезов и щекотала.
Раз…
Два…
Три…
Рот впервые подчинился.
- Что же ты натворил? Теперь нам нужно зеркало.
Рыжий спутник превратился в темный силуэт на гладком бетоне стены.
- Давай, клей ноги к моим ступням, побудешь Тенью. Зато рубашка тебе уже не нужна и ты выглядишь… очень лунно загорелым.
Он подобрал рубашку Рыжего и, покачав головой, направился к спуску на этаж, обернулся, чтобы проверить, есть ли у него Тень.
- Когда будешь скользить по полу  и стенам, будут странные ощущения, но я просто не смогу пройти мимо шершавого гранита и гладкого мрамора. Тут стены разные, а полы бывают скользкими. И не заигрывай с мозаиками на стенах, хотя некоторые очень миленькие и трудно удержаться.
Подумал и добавил.
- По себе знаю
На щеках засыхали острые  следы нот.

Отредактировано Шарль Морель (2010-03-12 11:05:07)

15

Так странно - не заметить, как тело сбежало. Наверное, усталость.  Или поцелуи.
Попытался коснуться губ, ловя фантомы яблочной осени, и ничего не почувствовал. Захотел нахмурить брови, а лоб не морщится. Безобразие.
И вообще. Неуютно. Не нравится.
Джи попытался посвистеть, подзывая пропажу. Мало того, что звуков ноль на выходе, так еще и по стене оттащило чуть дальше от сказки, как-будто предупреждая - молчи! И назад вернуться - словно против течения горной реки в сезон дождей.
Музыка обокрала и его. Сперла способность говорить, заманила к себе тело и готовилась сбежать. Мир обманул, обещая безопасность. Обиженно посопев, рыжий прикусил сразу три пальца. Обрадовался как ребенок, почувствовав при этом слабый отзвук боли. Еще раз жеванул импровизированный кляп - ага! Не все потеряно.
Прикосновение сказки оказалось самым ощутимым - теплым по-настоящему, почти-живым. И потянуться следом за этим теплом вышло куда легче.
Беспомощно наблюдая за кровавыми дорожками, скатывающимися по щекам за воротник, расцвеченными сиреневым лунным, Джи погрозил улепетывающим без оглядки нотам кулаком.
Отомщу! - проорал мысленно, услышал в ответ разноголосый хихикс и совсем разозлился. Злость копилась и ширилась, заливаясь в уши, стремительно грея. Еще бы чуточку - и можно было бы слезть со стены. Он знал.
Но тут сказка что-то такое сделал... все исчезло - яростный зуд, покалывание в кончиках контуров пальцев.
Появился призрак жизни, странной, двумерной.
Ну вот, я теперь лунный сын, и веснушек не видно...
Звуки не вернулись.
Плюнув на подошвы теневых сандалий, Джи поспешно наступил в след сказки, прилепляясь намертво, не оторвать. И его потащило вперед. Он старался мысленно покричать, только сказка не слышал, все рассказывал о технике безопасности теней. Запоминая детали, Джи сначала даже не мог глазеть по сторонам - голова кружилась: освещение все время менялось и тень скакала то вверх, то вниз, то вбок. Скользя, обдирая спину, в секнуды снашивая сандалии, которыми он пытался маневрировать, но не отставая.
Стой! Да стой же ты!
Не слышит...
Мимо мозаик, по ним, рядом, погладить одинокую свечку, кивнуть головой дворецкому, ободряюще подмигнуть испуганной девочке - вот и все, что он успел.
На улице мостовая легла привычной периной, гладкой, по ней лететь было одно удовольствие. Луна прыгала по небу, чтобы тень могла торопиться вперед, не мельтеша. Мир не изменил. Просто музыка оказалась сильнее. Или хитрее.
С каждым шагом сказки, с каждым прикосновением к мостовой, силы возвращались. Они теперь стали другими - слабый отголосок прежнего всемогущества, и все-таки кое-что Джи уже мог.
Проплывая мимо тени крепкого дерева, он ухватился за нее руками и резко дернул, вынуждая сказку остановиться.
Эй, погоди!  И... дай-ка я тебя подлечу.
Мысленная связь восстановилась.
Луна послушно дала нужный свет, на мгновение тень слилась со сказкой, поспешно трогая щекотным пухом порезанное лицо. Царапины, на доли секунды наливаясь лиловым серебром, мгновенно затянулись.
Так-то лучше... Куда мы теперь? Я хочу сказать пару ласковых этим прохиндейкам-нотам.

16

Крепкое старое дерево, за которое, будто уносимая потоком, уцепилась тень. Змеистый свет фонаря по наглаженным нагретым за день круглым брускам мостовой.
Узкий, как  лодка, старинный переулок, острым треугольником уводит в темноту. Луна висит, как воздушный молочный шар, между кошачьими ушами темных черепичных  мансард. В чердачных окошках тревожный желтый свет, скрипит фонарь в арке на ржавой цепке.
У трехногой низкой жаровни сидит человек без особых примет. Греет крупные руки, потирая пальцы.  Меркнут в закопченной чаше уголья - отсветы вырисовывают лицо с неявными мягкими чертами, на нем плотный шерстяной плащ - пелерина пилигрима ,  бесформенный настолько что сказать о теле нельзя ничего.
Он пришел недавно - еще полчаса назад на этом месте пили глинтвейн стражники городской охраны - их нет теперь - наверное ушли. На грани света и тьмы видна груда тряпья, сломанные алебарды, испанские каски с загнутыми  краями, аккуратно, как кастрюли на кухне у доброй хозяйки, вложенные друг в друга.
Нободи частенько приходит сюда посидеть. В этом изменчивом поющем переливчатом калейдоскопе сновидений ему приходится быть чернильным статичным пятном. Нободи  нравится бессонница. В переулке что ни ночь,  то гости. Однажды к его огню подъехал на ослике седовласый бородатый старик в белой рубахе и после пары глотков наливки признался, что создал этот мир за семь дней из ничего.  Нободи усмехнулся и похлопал старика по плечу: я сделал бы тоже самое... Но за три дня. У меня давно готовы чертежи и смета.
- Не тронь мои чертежи! - крикнул старик и уехал, охаживая бока ослика босыми пятками. Нободи пошутил.  У него не было ничего, а без ничего мира не создашь.
Легкое быстрое движение по переулку навстречу, будто ночные стрекозы, или порыв мятного ветра, или шорох распускающейся ветви граната в приморском саду - вечером - сухая развилка - а утром уже вся в пунцовых рдяных цветах.
Нободи, не меняя позы, поднял голову.
Раскрошил в пальцах сухарь  и широко - фрр - швырнул крошки на мостовую. цып-цып-цып...
На крошки слетелись пара ночных птиц без  названия, и три-четыре потрепанные нотки с острыми краями.  За ними еще и еще. Толкаются, стукаются хвостиками о мостовую.
Нободи улыбнулся. Пусть клюют. После крови всегда тянет на белый хлеб.
В глазах Нободи отсветы тающего  быстрого огня... красные змейки бегут по уголькам.  Одна нотка доверчиво, как воробушек, подпрыгивает ближе к сидящему. Тот переставляет ногу в высоком сапоге. - "крак" - и нет нотки. Зато другие хихикают, щебечут, как уличные мальчишки или щеглята.
Луна и тени. Тени и Луна.
Нободи поднимает голову и прислушивается. Кто то совсем близко... Рядом.
Он улыбается и  вежливо ждет полуночных странников.
Вдруг они захотят остановиться поболтать.

17

Музыка вела. Спешила, убегала. Шорох нот ничто не могло заглушить, даже крупные звуки трубы и скользящие переливы скрипки.
Он спешил, Тень скользила и металась. Он прыгал с тротуара на тротуар, вспоминал фильмы про ниндзя и китайских монахов и художественно перепрыгивал со стены на стену. Но ему не хватало нунчаков, сюрикенов и конечно же катаны.
Зато так он рассекал улицы и переулки. За спиной слышался грохот рассеченного. Что-то валилось. Что-то хрустально и стеклянно билось.
Далеко впереди хохотала музыка.
Он не был так ловок как японские нинзя.
Да и бесшумным его не назовешь.
И вспомнил, что не один. Как только вспомнил так и в следующую секунду с размаху влепился лицом в асфальт. Ноги приросли к земле.
Целоваться с асфальтом всегда было жестковато, но почему он от случая к случаю, он так и норовил пристать к нему.
Тень заботливо предложил подлечить.
Трогая языком разбитые губы, он подумал: «Вовремя. Подлечи. А вообще мы спешим».
Сел на тротуаре посреди улицы, огляделся. Тень сидел рядом и вид имел мирный.
Звуки были, музыки не было. Ноты исчезли. Вспомнил про Тень, взял за руки, притянул, обмотал вокруг шеи для верности.
Закрыл глаза. Сейчас откроет и не будет ничего.
- Держись крепче, а то пропадешь.
Открыл.

Ничего...

Всматриваться в несуществующее было с непривычки тяжело и скучно.
Наконец слева увидел мерцающую точку.  Костер горел так же как и тысячу лет назад.
Так же как и тысячу лет назад ему нужно было туда.
- Нам пора.
Снова закрыл и снова открыл глаза.

Ночная улица как обычно освещена тусклым фонариком, листва шуршит, от Тени, обмотанной вокруг шеи жарко, как от шарфа.
- Ты, пожалуйста, не хватайся больше за деревья, у меня совсем немного зубов осталось.
Тень, снятая  с шеи, переместилась на стену.
Он встал, поглядел на Тень.
Поискал в карманах укор. Хватило только для левого глаза.
Укоризненно взглянул левым глазом. Вышло очень хорошо, хотя и не слишком убедительно.
Теперь бежать было легко. Он знал куда и к кому.
Костер, скрытый стенами домов, деревьями, рыночной площадью и двумя амбарами был виден как на ладони.
Держа ладонь перед глазами как ориентир и глядя на костер,  он бесшумно и быстро приблизился.
Притаился за деревом, вытащил из кармана сеть, приложил палец к губам, призывая Тень  вести себя очень тихо и…
Сеть пала сверху на ноты и ни одна не смогла избежать плена. Нет, одна смогла…
- Я снова пришел, - глаза еще смотрели на растоптанную черную ноту, а губы уже улыбались. Просто на всякий случай.
Он вынул укор из глаза и кинул в костер, тот вспыхнул от незаслуженного оскорбления.
- Я не один.
Ноты бились в силках. Хотелось есть.
- Похлебка поднимает настроение, бодрит и улучшает слух.
Он присел на корточки перед сидящим у костра.
- Я тебя увидел и забыл про зеркало. Дай мне.

Отредактировано Шарль Морель (2010-03-19 19:06:48)

18

Зубы. Стало больно, будто они высыпались из вкусного рта и, промаршировав стройными рядами, пустили корни на лунной спине, растерявшей веснушки. Вот как прорастает в бывших рыжих стыд за глупость. Джи хотел хорошего. Получилось некрасиво. Лучше бы он целовал, а не асфальт. Такое не вылечишь, не залижешь. Он был готов пообещать что угодно, только бы искупить. Но Сказка не сердился. Взял на руки, не бросил. Милосердие или иное? Он не знал и не успел спросить прямо. Накрыло пеленой, вытянуло туда, где умирает даже любовь, развеянная абсолютной пустотой.
Не понимать - это плохо или хорошо? Хорошо или плохо болтаться на шее как на качелях, туда-сюда, вверх-вниз, до теневой морской болезни, которая перед последним шагом вылилась непрожитым стыдом по городу, заползая в сны жителей и даря кошмары?
Кому как, а Джи нравилось больше, чем раньше, когда луна-прожектор уже не успевала мягко стелить и мотало будто в добрый шторм.
Лунные дети видят иначе. И чувствуют иначе. Простая истина успела нагнать в бешеной скачке лишь на Переходе, запыхавшись, вдарила яблоком по темечку. Бинго. Озарение: не надо притягивать человеческое, если ты только Тень. Бесполезно. Отклеится и сбежит.
Все осталось позади: отголоски боли, стоящий незыблемо город, отзвуки возмущенных воплей разламывающихся с треском и блеском теней домов, заборов, тротуаров, брань, плачь и прицельно летящие  прямо в затылок Сказки проклятия. Джи был тогда еще слишком человек, стал щитом, закрывая собой.
Держась изо всех сил, он спокойно сказал Ничто "Привет, пращур" и принялся подсчитывать, сколько взял на себя жалящей щекотки, не пора ли заказывать лунный саван. Анафема смертельно раненой тени - это вам не кот начхал, накроет и развоплотит. 
При счете пришлось загибать торчащие из протертых сандалий пальцы, руки-то цепко обхватили выносливую шею. Один мизинец остался задорно торчать, успокаивая - смертельно для Тени дозы не набралось. Повезло.
Город вернулся, подталкикая в спину отстраненное облегчение. Поприветствовал знакомыми фонарями. Только луна казалась чуточку другой.
Ого... а мы, похоже, Перешли в чужой сон. Или это я совсем изменился и вижу тенями прошлого, далекого и недавнего?
Залп укора не разбудил стыд - все осталось на другом конце Ничто. Выросшая практичность обстоятельно посмаковала просьбу, выдала очевидный итог, уже у жаровни:
Больше не буду. Без зубов кусаться неудобно. И жевать.
Удачная охота на нот-обидчиц принесла лишь легкий отблеск злорадного удовлетворения. Холодно рассматривая их метание внутри сети, Тень больше не жаждал музыкальной крови, разве что две-три капли. Чтобы они взлетели в воздух, коснулись бесплотного лица и вернули... что? Кого? Образ мальчишки, солнечно улыбающегося рыжему брату-закату, мелькнул и пропал. Равнодушно подумалось - неправильно.
Может, он бы и вспомнил, только тут увидел того, с кем разговаривал Сказка. Похлебка, зеркало - что они для Тени, забывающей о рыжине. Бесполезны. Зато мужчина, равно легко держащий в руках огонь, крошки и нити, ведущие к перекрестку... Тень был уверен - даже если он подумает шепотом, его все равно услышат. Вечным стражам граней миров много подвластно. Если они захотят.
Отцепившись от шеи Сказки, Тень скользнул вниз, протянулся к ногам, скрытым тяжелой тканью плаща.
Здравствуй. Он не один, да. Я иду по следу.

19

Медленное течение белого облака над крышами, даже в темноте будто молоко разлили,  колкие частые звезды в разрывах мглы. Нободи снял котелок с жаровни, прихватив дужку, краем плаща, поставил на межевой камень валун. Странный камень. Большой как стол, только наверху маленькая выемка, заполненная прозрачной жидкостью, на дне выемки поблескивали серебряные и медные монетки. От жидкости острый резкий запах. Это уксус. Люди из квартала позади почему то торгуют друг с другом странным способом - торговец приносит на деревянной лопате и оставляет каравай на камне, а покупатель кладет деньги в уксус и забирает хлеб. Сложно, но в последнее время все к этому привыкли. Бог весть - почему. Наверное не любят прикасаться друг другу. Или разучились. Мало ли на свете причин.
Нободи вынул из мешка круглый хлеб,  а из за голенища сапога - нож. Нарезал ломтями на весу. Протянул гостю оловянную ложку.
Лицо его в сытном парке над посудиной неверное, будто струящееся, сразу как многие и все же одно. Нободи говорит, что не умеет менять форму, на самом деле он просто не любит.
- Будь здрав. Я тебя помню. Если голоден, ешь.
В костре сполохи, хвойный треск. Сколько в закопченной жаровне горело и каверз и укоров уже и не упомнить.
Нободи кивнул на сетку, в которой чирикая, бились, черные воробушки нот.
- Добрый улов. Смотрю, тебе сегодня ночью крепко досталось.
Тень протянулась, защекотала, не прикасаясь, Нободи усмехнулся, коснулся насквозь - гладкие булыжники, серый зернистый трепет.
- Да, не один... Твоя тень или сама по себе? Послушная, знает свое место. Был у меня один знакомец, так он их покупал за красное золото, у него еще сын был, то и дело терял тени, а девочки потом по ночам ему ее обратно пришивали к пяткам.
Нободи сложил руки на коленях, и посмотрел на собеседника из полутьмы.
- А зачем тебе зеркало? Сам же помнишь, что случилось в прошлый раз. - он протянул лучинку к углям, поджег  и со вкусом раскурил короткую трубочку, попыхал, прижимая большим пальцем чашку,  и смежил веки.
- Если нужно, я всегда дам. И хлеба и зрелища. Ведь зеркало это зрелище. И ничего никогда не попрошу взамен. Все теперь будет только хорошо. Горе ушло, счастье пришло, луна мне в свидетели.
Луна и тени. Тени и луна.
Луна повернулась обратной стороной, рисунок кратеров изменился.

Отредактировано Нободи (2010-03-25 00:45:53)


Вы здесь » Архив игры "Вертеп" » Архив » Parfois les rêves cela non seulement les rêves