» Спальная комната » Библиотека (флешбэки)

Полночь близилась. Герман вошёл в гардеробную, раздеваясь на ходу. С наслаждением сдёрнул чёрный шейный платок, стянувший ворот сорочки, расстегнул жилет, манжеты, пуговицы и ремень брюк, и полуодетый перешёл в ванную, где от шума шагов приглушённо вспыхнули настенные светильники. Свет с течением минут становился всё ярче, но даже когда лампы нагрелись, в углах комнаты и под потолком сохранился тёплый полумрак.
Сапоги остались на ковре, батистовая рубашка – на софе. Мужчина склонился, выкручивая горячий кран, и через короткое время он опустился обнажённым чуть ли не в кипяток, блаженно и расслабленно потягиваясь. Он закрыл глаза, откинув голову на свёрнутое валиком полотенце на бортике ванной, и замер.
За окнами в саду неугомонно шуршал дождь. Он начался, когда хозяин замка был ещё в библиотеке. Капли выбивали дробь, часто падая на листья и бутоны цветов, небо было чёрным, пустым и бездонным. Глухая тоска бесконечности, укрытая от взгляда пологом сошедших едва ли не к самой земле туч. Герман любил дождь. Он любил осень, грозу, надсадный треск раскачивающихся от ураганных порывов ветра стволов. В такие ночи напуганные яростью природы дикие звери подбирались к замку, покидая свои ненадёжные лесные укрытия. Ходить по дорогам вокруг садов, да и в самих садах не всегда было безопасно. На псарнях поднимался невообразимый лай. Животные чувствовали, как поблизости шныряли лисы и зайцы, но в непогоду за воем бури человеческому уху невозможно было различить хоть что-то. Через неделю заблудившихся тварей отыскивали по вони разложения в парковом лабиринте. Но по-настоящему Герман ждал зиму. Декабрь, январь. Когда Вертеп превратится в неприступную крепость, со всех сторон осаждаемую нескончаемыми снегами, через которые пробивался не всякий транспорт. Гостей становилось меньше. Рождество в замке проводили почти как в семейном кругу, тихо и спокойно. Невольникам и прислуге было меньше работы, короткие дни пролетали, как вздох, окунаясь из звёздной темноты одной ночи в другую.
От того, что мужчина лежал совсем неподвижно, свет потух. Герман поднял руки, всплеском воды заставляя лампы вновь загореться, и накрыл лицо ладонями, стирая выступившую от жара испарину. Пальцы повели к вискам, отвели волосы, и мужчина прогнулся, улыбнувшись приятной истоме.
- Да где же его носит… - тихо самому себе прошептал Герман, имея в виду камердинера, которому давно бы уже следовало принести Хозяину его костюм.

На осторожный стук по двери Герман открыл глаза, снова было задремав, и повернул голову, не поднимаясь из ванной. На пороге возник Филипп. Чему мы так радужно улыбаемся? Мужчина заметил в лице личного слуги оттенок усталости. Не иначе, гости замучили юношу просьбами допустить их к Хозяину, который занял всё своё время до ночи лишь одним из них.
- Хорошо, Филипп, - отозвался Герман и помедлил, наслаждаясь последними секундами, прежде чем подняться в полный рост и вышагнуть из ванной, не обращая внимания на то, как горячая вода, стекая с тела, проливается на пол и софу с рубашкой. Хозяин сделал предупреждающий короткий жест рукой, обозначавший, что вытереться он сможет и сам, а камердинер должен стоять на месте и внимательно слушать. За годы службы такие малоприметные и мимолётные жесты Герман вынуждал выучивать поневоле – других в виду размеренной скупости движений просто не было.
- Я не задержу Вас надолго, - сообщил Хозяин, - сегодня сможете отдохнуть, - одно белое полотенце обернулось вокруг бёдер. - Считайте, что это приказ, - второе, поменьше, легло пушистым полотном на плечи. Мужчина приблизился, с бледным призраком улыбки в краях рта глядя на молодого человека:
– Хороший сон Вам не помешает. А теперь распорядитесь, чтобы принесли лёгкий ужин.
Он первым вышел в гардеробную. Вытирая волосы, уронил задумчивый взгляд на карнавальный костюм. Тот висел на дверце одного из шкафов, и пурпурная ткань, казалось, втягивала в себя приглушённый золотистый свет. Герман протянул руку и повёл тыльной стороной пальцев по краю пышной длинной юбки. На его губах заиграла едва заметная усмешка.
Ожидая, когда слуга возвратится с выполненным поручением, мужчина небрежно отбросил оба полотенца на кресло и для начала облачился в чёрное бельё из тонкого латекса, который прильнул к бёдрам, словно вторая кожа. Далее последовали чулки в крупную сетку и плотно обтянувшие ноги длинные сапоги в цвет белья на непомерном, но стойком каблуке, который увеличил рост Германа сантиметров на десять, не меньше.

ООС: описание костюма, жестов, движений отсюда и до конца страницы.

Хозяин заканчивал затягивать сложную шнуровку на втором сапоге, поставив каблук на край кресла, когда различил приближающиеся шаги камердинера. Филипп отличался завидной невозмутимостью. Это да его желание пребывать на том месте, куда он был определён изначально с тех пор, как появился в замке, и делали личного слугу одним из тех людей, которых Герман ценил просто за то, что они были рядом. Трудно сказать, было ли со стороны Хозяина проявлением уважения то, что он никогда не требовал от Филиппа исполнять обязанности сверх тех, что полагались ему по статусу. Может, юноша попросту не привлекал его, несмотря на свою приятную внешность? А может, мысли мужчины были таковы, что по-настоящему хорошее вино выдерживается годами? Как бы там ни было, вечно полувопросительному взгляду ясных голубых глаз он отвечал взглядом хоть и покровительственным, но без всегдашней насмешливости или презрения.
Филипп доложил, что ужин в кабинете и надолго замолчал, заставив Хозяина мысленно улыбнуться. Обернувшись к зеркалу, чтобы видеть одновременно себя и камердинера, он отозвался своим низким спокойным голосом:
- Помогите мне надеть платье, Филипп.
Мужчина повернулся. И куда делась его властная медлительная грация, которая была настолько узнаваема, что распознать по ней Хозяина мог любой из гостей, слуг и невольников в замке? Движения стали раскованнее в своей плавности и легки, что, впрочем, не умоляло их хищности. Тигр на глазах превращался в молодую тигрицу. Герман приблизился к юноше, и было заметно, что на каблуках он держится не менее уверенно, чем верхом на своём любимом диковатом жеребце.
Багровый цвет наряда – корсаж с заострённой талией, высокий ворот-стойка, рукава до локтей с оборками широких манжет и длинная, до пола, пышная юбка - напоминал свежую, только что пролитую кровь. Тафту и шёлк украшала пена кружев и тончайшая вышивка бутафорских, карнавальных узоров. В зависимости от того, как падал свет, их гротескный рисунок складывался то в распустившиеся бутоны алых роз, то в кричащие уродливые гримасы среди стилизованных сердец. Пышность юбки несколько скрадывала атлетическую широту плеч, но скрывать свой пол на маскараде Хозяин отнюдь не намеревался, что подтверждал покрой жёсткого корсета со шнуровкой впереди. Верхняя его кромка проходила ровно по нижней линии грудных мышц, оставляя обнажёнными соски и ключицы. Вырез открывал лишь эту часть. Плечи, руки, спина целиком и шея сзади были плотно закрыты. Костюм Королевы червей довершал парадный чёрный парик с тугими буклями, длинные алые перчатки и, конечно же, маска, целиком закрывавшая лицо.
Не без помощи слуги Хозяин замка облачился в платье и повернулся к юноше лицом, чтобы тот как можно туже затянул корсет.

- Это будет необычная ночь, Филипп. Осенний Маскарад – один из самых моих любимых праздников. Затягивайте, не бойтесь. Не переломится Ваш Хозяин.
Он мягко усмехнулся, покорно выдохнув воздух из лёгких до капли. Корсет обхватил отчётливо проступивший рельеф мышц, и прохладные жёсткие спицы впились в горячую кожу. Через час-другой на ней останутся покрасневшие борозды от такого нещадного сдавления, но Германа это ничуть не смущало. Что его вообще могло смутить? Мужчина смотрел на слугу, про себя несколько добродушно забавляясь его усердием. Ледяной взгляд стал чуть мягче. Бедный юноша, чего ему только не приходилось видеть и терпеть, столько времени пребывая рядом… И ни слова протеста. Неужели благодарность может быть настолько сильна за то, что вытащил из одной клоаки и бросил в другую, не спросив согласия? Что изменилось с тех пор? Роскошь, относительная безопасность, достаток… Так ли они для тебя важны? И ты никуда не отлучаешься. Интересно, куда тратится зарплата, кроме бесчисленных косметических средств для твоих прекрасных волос… Вопрос Филиппа прервал размышления:
- Не туго?
- Туго, - охотно согласился Хозяин, прислушавшись к своим неординарным ощущениям. – Но так и должно быть.
Если бы не всегдашняя выдержка, он бы скривил губы и нахмурился, но на бледном лице не отразилось ни тени испытываемого неудобства. Можно привыкнуть. Герман развернулся к зеркалу, расправил рукава-буффы и кружево манжет. Высокий стоячий ворот, по краю усеянный крошечными декоративными шипами из ткани и сзади закрывавший шею, спереди раскрывался так, что острые удлинённые концы слегка расходились, придавая символическое сходство с листьями роз. Тёмные, вьющиеся волосы закрыл парик, и дело осталось за малым. Хозяин направился в кабинет, прихватив перчатки и маску.
- Филипп, принесите мне мой хлыст. Да, тот который в спальной. Потом зайдите в комнату к мсье Ланже и попросите для раба «собачий» ошейник.
Он имел в виду чёрный узкий металлический обод с такой же длинной чёрной цепью, легко крепящейся к запястью. Отдав нужные распоряжения, Герман занялся ужином, намереваясь разделаться  с ним до выполнения поручений.

Ход мыслей камердинера оказался абсолютно верным. На этом Маскараде невольники облачались в женские наряды, и чтобы довершить образ, Хозяину требовалось только одно – ошейник. Когда Филипп возвратился, мужчина уже справился с ужином. Теперь он стоял перед старинным зеркалом в кабинете, и словно припорошённая пылью поверхность неярко отражала неподвижную фигуру в пышном пурпурном одеянии. Горделивая посадка головы превратилась в дерзкую. Плечи чуть сошлись, но из-за корсета спину приходилось держать прямо. Длинные эластичные перчатки сплошь закрыли руки, слившись с рукавами по моде нескольковековой давности. На виду осталась только шея, верхняя часть груди и подведённые кармином соски. Оставленные рабом немногочисленные розоватые следы были тщательно замаскированы.
Гладкая алая маска закрывала лицо даже с боков, фигурные прорези для глаз и крыльев носа были затемнены, рот плотно сомкнут в язвительную улыбку. Выражение Маски можно было описать двумя словами – высокомерная насмешливость.
На слова слуги Герман беззвучно усмехнулся.
- Я так не думаю, Филипп. Вы, наверно, редко бываете на праздниках... Реже, чем я.
Из-за преграды голос зазвучал глухо. Холодная чёрная сталь ошейника сомкнулась на бледной коже. Тонкая и прочная цепь соединила его с закреплённым на левой руке браслетом. Хозяин взял тяжёлый витой хлыст и обмотал вокруг правой ладони с запястьем так, что одним взмахом мог бы распутать и ударить поперёк спины или сбить с ног того, кому не посчастливилось бы помешать ему.
- Скажите мне, Филипп… только честно, - он сделал паузу, в последний раз оглядывая себя в зеркале. – На кого я похож?
Сейчас ему нужна была правда. От ответа в некоторой степени зависело, как Герман будет чувствовать себя в костюме. Это было воплощением вульгарности и дьявольщины. Пошлость на грани цинизма, гнилая кровь в хрустальном бокале. Изысканный вкус раздражала яркость красок, несоразмерность деталей, придававших костюму намеренно театральный вид, жуткие рожи в соцветиях роз. Всё вместе вызывало если не отвращение, то недоумение, и в то же время странно тянуло, почти неодолимо своей пугающей фантастичностью.

Он ждал совсем не этого. И под маской губы дрогнули в презрительной усмешке. Трус. Даже ты меня боишься, и никогда не скажешь мне правды в лицо. Пальцы сжались на длинной рукояти хлыста, чуть слышно скрипнула тугая телячья кожа. Чёртов лжец. Ярость закипала где-то глубоко в душе, словно смола. Чёрная, вязкая, глухая. Голос не выдал Германа. Он отозвался тихо и спокойно, почти устало:
- Если Вам хотелось поколебать мою уверенность, то это удалось как нельзя лучше. Вы можете идти, Филипп. Спасибо Вам за помощь.
Выдержка всегда и везде. Конечно, пока не доходило до секса, здесь Хозяин зачастую переставал себя контролировать, позволял проявиться своей звериной сущности. Но вспышки дикого бешенства, гасимые в груди огромным усилием воли, отдавались болью в самое нутро.
Маска развернулась, уже не обращая внимание на то, присутствует ли слуга ещё в покоях или же уже нет. Каблуки скрадывали стелящийся шаг, он стал меньше, похожий на женский. Ткань шелестела при малейшем движении, пурпур сверкал, от пояса струился кровавый шёлк. Фигура просто передвигалась от стены к окну и обратно, видимо, привыкая к наряду и обуви. Время от времени Маска обращалась к зеркалам. Герман смотрел, что меняется, что ему следует изменить. Он глушил ярость, потому что намеревался появиться на празднике в хорошем расположении духа, но неосторожный вопрос и ещё более неосторожный ответ вывели его из себя до того, что пальцы жгло от желания врезать по чьёму-нибудь лицу кнутом, выбить ударом глаза, разорвать губы… Мужчина остановился. Шорох дождя всё нарастал. Теперь уже ливень. Он медленно повернулся и отошёл к окну. Закованная в браслет ладонь с тихим звоном цепи протянулась к цветущим кустам. Жёсткие пальцы переломили тонкий стебель полураскрытой алой розы. Цветок лёг к рукояти хлыста, и Маска выскользнула из покоев Хозяина.

Бальная зала