Для француза шеф-повар Вертепа весьма неплохо готовил лазанью. До того душного сырного аромата и тонкой хрустящей корочки, какая удавались Магде, ему было далеко, но с ней никто не мог сравниться в кулинарном искусстве. Восемнадцатилетняя девчонка когда-то обворожила итальянца низким грудным смехом, угольной чернотой кос и самым вкусным кальцоне, который ему доводилось пробовать. У Магды были золотые руки и чутье по части экспериментов с рецептурой. Витторио скучал по жене, скучал по посиделкам в их гостиной, когда за весь вечер не было сказано ни слова, но атмосфера любви и понимания согревала обоих. Они жили, что называется, душа в душу.
Магда не одобрила бы нынешних пристрастий супруга. Это немного омрачало удовольствие Бонати от посещения заведений, подобных Вертепу. Что-то отдаленно похожее на стыд не давало потом покоя. Не отказывая себе в праве развлекаться так, как пожелает, Витторио нашел способ уберечь себя от приступов совестливости. Свеча, зажженная в храме Марии Магдалины, приходившейся святой покровительницей покойной жены, в день ее рождения, искупала любой грех. Или нет. Атеист до мозга костей и заядлый грешник, Витторио не знал наверняка, но после соблюдения ритуала совесть замолкала еще на год.
К лазанье он заказал вино Chianti Classico, легкий зеленый салат, соус. Для завтрака это было слишком плотно, для обеда слишком рано. Непривычно обильный ланч должен был компенсировать отсутствие полноценного завтрака. До ближайшего городка Бонати добрался на частном самолете, заночевал в семейной гостинице и выехал еще затемно. Долгая дорога по мокрой трассе и дождливые сумерки утомили пожилого мужчину. По счастью, сервис в поместье был на высоте, что сгладило неприятные впечатления от путешествия. Вышколенные слуги забрали багаж, проводили гостя в номер уже убранный к его приезду.
Крахмальные простыни, мягкое освещение и шторы, предусмотрительно задернутые, чтобы не беспокоить клиента унылым перестуком дождевых капель. На столики в гостиной дожидался ящик с сигарами, пепельница. В спальне чуть слышно пахло последними осенними цветами – Витторио не сразу заметил букетик в вазочке на каминной полке, усмехнулся – и ольховыми дровами, сложенными в топке. Искусственный уют домашнего очага, не хватало только аромата свежеиспеченного хлеба. Молодой человек в униформе уже распаковывал его чемодан. Небольшую дорожную сумку Витторио оставил при себе. Впрочем, о случаях краж в Вертепе он не слышал. В замкнутом мирке поместья это было бы неоправданным риском.
После душа и переодетый в удобную недорожную одежду, Витторио чувствовал себя полноценно отдохнувшим. Так редко посещавшее его в последние годы благостное настроение разлилось в крови умиротворением. Он предвкушал аппетитный ланч и приятную компанию к нему. И то, и другое Бонати заказал заранее.
О некоем Рочестере сын Паскони рассказал ему пару недель назад. Луиджи младший имел пристрастие к охоте, но загонять предпочитал не безмозглую дичь, людей. В этот раз жертвой стал какой-то молодой журналист, сластолюбец и просто пресыщенный засранец, не верящий в бога, СПИД и несчастные случаи. Азартный, не знающий меры ни в сексе, ни в выпивке, со смаком гробящий жизнь ко всем чертям. Об этом обо всем Витторио с воодушевлением рассказывал его крестник. И для наглядности демонстрировал фото. Жертву вели давно. На пестрых карточках в немыслимых позах и с разными партнерами кувыркался привлекательный смуглый парень с жадными глазами хорошей шлюхи.
Умело затравленного зверя в богатых декорациях Вертепа Луиджи преподнес старинному другу отца в честь минувшего юбилея. Теперь Витторио ждал знакомства с "подарком", к которому относился заранее неприязненно. Официант осведомился, не желает ли гость чего-то еще, и предупредил, что невольника скоро приведут.

К полудню только начали продирать глаза те, кто сомкнул их с рассветом. Путаясь в лицах и личинах, Маски Осеннего Карнавала развлекаются ночи напролет, чтобы к утру издохнуть в своих кроватях и вернуться к жизни под вечер. Днем по галереям и залам старинного замка блуждали только те немногие, кому хватило здоровья и стойкости пробудиться от ночи карнавальной любви
В обеденном зале тихо, несколько столиков вразброс заняты одинокими гостями с отечными лицами и набрякшими веками. Разговоров не слышно, сидят угрюмые с похмелья. Пьют свой кофе, минеральную воду, апельсиновый сок, безвкусно жуют омлеты и мюсли. Расторопные официанты бесшумно мечутся по залу, перехватывают тарелки и жонглируют столовыми приборами и хрусталем, не издавая ни звука. Они приучены не тревожить покой клиентов, такой дорогой после бессонной ночи.
Кондиционер гудел за спиной. По центру стола стояла пепельница, зажигалка, на блюдце рядом лежала пачка Treasurer. Все еще запечатанная: первая сигарета не раньше, чем принесут кофе.
Столик в глубине зала напротив входа Витторио по традиции бронировал вместе с одним и тем же номером. Что поделать, если человек с возрастом становится консервативен в мелочах. Со своего места он мог видеть всех посетителей, тех, кто сидел за столиками, входил и выходил из ресторана. Абсолютно лишняя предосторожность, но со старыми привычками трудно бороться. И ему нравился вид из окна на лесную прогалину и дорогу.
По проходу между столов к нему шел еще не освоившийся в роли невольника "некто Рочестер". Охрана, сопровождавшая его, чуть отстала, вроде как не при чем. Но следили за каждым жестом цепко, беззастенчиво царапали спину молодого человека взглядами. И явно беспокоили своим присутствием бывшего клиента, резко сменившего статус.
Он был похож на кота, которому неосторожная хозяйка прищемила дверью хвост: уже и не больно, но шерсть на загривке все еще дыбом, а усы обиженно топорщатся. У Магды одно время жил кот. Приблудный оборванец с шалыми желтыми глазами быстро выходился, начал разбойничать. И двигался гибко, как этот парень, ловко вился под ногами и навострился смотреть снизу вверх с неоспоримым превосходством. Тоже не верил, что с ним может случиться беда.
Молодой человек представился как коммивояжер, быстро точно, ослепляя белозубой фальшью улыбки. Профессионал, натасканный нравится людям с первой фразы. Сразу торопливо расположить к себе, сплюнув ничего не значащую любезность и уловив тень внимания, приступить к делу. Если хочешь сбыть то, что самому не нужно, вцепись в покупателя клещом и не пускай, пока не отсосешь цену и свои проценты. Только поздно производить впечатление тому, кого самого продали.
Бонати тяжело посмотрел на молодого человека, молча вернулся к еде. Через минуту подали кофе и салат, на широкой плоской тарелке горячие тосты. Под крышечкой масленки ломтик масла, в вазочке джем. Среди пышной зелени маслянистые бока оливок и помидоров черри, творожная снежность кусочков брынзы. Капли кислого соуса на листьях салата как роса. Чудный завтрак для молодого мужчины, легкий и сытный. Хотя, какой у него сейчас аппетит.
- Мое имя Витторио Бонати, - зубцами вилки он указал на стул напротив, предложил сесть. – Для тебя, Джордан, просто господин Бонати. Будем знакомы.
В чашечке кофе, размером чуть больше наперстка, несколько капель бальзама, крепкого настоя на горьких травах. Некоторое послабление, чтобы сгладить неприятную встречу, аванс в счет будущего близкого знакомства. За ланчем Витторио хотелось видеть живого собеседника, а не манекен.
- В какую сумму ты оцениваешь себя? – бархатная терпкость глотка хорошего вина, и Бонати отставил бокал . – Свою свободу, возможность в течение двух часов уехать отсюда.

Последний кусочек лазаньи, истекавший карамельным соком подтаявшего сыра исчез во рту мужчины. На тарелке с салатом остались ошметки базилика и петрушки, ореховые крошки. Бонати неторопливо прожевал, допил вино, губы промокнул салфеткой. Только потом посмотрел на молодого человека по ту сторону стола, исполнившего роль перегородки в исповедальне. Самоуверенность Рочестера вкупе с беспутством вызвали сдержанный гнев Витторио.
Но улыбнулся понимающе, с ноткой отеческого огорчения и перспективой прощения во взгляде. Столь искреннее раскаянье, а более того испуг и зверский стыд, выбелившие лицо молодого человека, не могли не произвести сильного воздействия. Человек, более впечатлительный и меньше повидавший на своем веку, чем Витторио, и впрямь растрогался бы.
Зря ты, щенок, про молодость сказал. Надо быть вежливее, без этого искусственного панибратства, глядишь, и расположил бы клиента к себе. Выторговал если не спасение, так отсрочку. А так только раздразнил, напомнил, как в итальянском квартале потрошили таких же молодых кретинов, которые, вытряхнув на игральный стол все содержимое карманов, ставили на кон себя. Случалось и такое. Карточный долг свят, но обратно таких не принимали, заклевывали жестоко, как выпавших из гнезда. Витторио не участвовал тогда в кровавых расправах, но и не сочувствовал.
- В твои годы я был азартным, нельзя не признать, - небрежный взмах руки описал дугу, определяя границы былой азартности. – Но надо ведь знать меру.
От мягкой укоризны в голосе пожилого мужчины и рецидивист должен был почувствовать себя нашкодившим школьником. Но этого с глазами цвета жареного миндаля так просто не проймешь, стыд для него вроде острой приправы к основному блюду. Выпутается, отряхнется и снова вляпается в тоже дерьмо.
Остывающий кофе подернулся мазутной пленкой. Бонати с сожалением смотрел, как портится забытый невнимательным собеседником благородный напиток. Машинально щелкнул пальцами, подзывая официанта. Мальчик в искристо-белом фартуке появился моментально, подхватил грязные тарелки, исчез. Через пару минут явился джинном из бутылки с двумя порциями кофе. Смурному юноше напротив с ликером, взамен остывшего, а для Витторио большую чашку ароматного капучино.
Равнодушный к десертам, Витторио не мог отказать себе в маленькой слабости к приторно-сладкому кофе. И непременно с коричной картинкой на пышной шапке пены. Под него и закурить можно. Он курил все подряд, не разбирая вкусов, а дорогие сигареты брал для статуса, ради подзабытых понтов. Крышка пачки откидывается, как у портсигара, тонкая серебристая мембрана зашелестела безжалостно смятая в пальцах.
-  Ты ешь, не стесняйся. Волнения, стресс. Они ведь не только для нас, для стариков вредны, - зажигалку достал свою, с истертой гравировкой L.P. привычную к ладони. – Сердечные болячки в молодости зарабатываются. А от нервов случается язва. Неприятная штука.
Чиркнуло кремневое колесико, Бонати подкурился от заплясавшего рыжего огонька. Мягкий молочной густоты дым хлынул в легкие, обволакивая нежные слизистые ароматным ядом. Дурная привычка курить появилась сразу со смертью жены. Витторио, зная, что вызвал бы ее неодобрение, почти гордился собой, когда смог свести пагубное пристрастие к двум-трем сигаретами в день или одной сигаре под вечерний коньяк. В сравнении с парой пачек, которые запросто вытягивал до обеда, неплохой прогресс.
- Сорока тысяч мало. С акциями твоими никто возиться не будет. Считай, неликвид, - сухо поставил в известность, благожелательность испарилась. – Если это и правда все, ты крепко попал, Джордан.

Белесая дымная лента рождалась на тлеющем кончике сигареты, лениво тянулась вверх. Пританцовывала неспешно, то свивалась игривой змейкой, то чертила замысловатые зигзаги, острые углы. Витторио крутил в пальцах упругий фильтр, сбивая, задавая дымной пляске новый ритм. Через витые узоры, каждый из которых сам по себе был уникален, не моргая, смотрел на молодого человека перед собой. Между ними на чисто убранном проворным официантом столе – пепельница, как нейтральная полоса меж двух враждующих личных пространств. Витторио вежливо нарушал границы, Рочестер злился, нервничал и отступал.
Сидел, как на иголках, глядел пристыжено, но храбрился. За сигарету схватился, как за спасительную соломинку, выдернул из мятой пачки с общипанными уголками. Закурил, затяжки нервные резкие, одна за другой, с жадностью оголодавшего. Дым вырывался тонкими лоскутами сквозь зубы, рассеивался в кондиционированной прохладе. Курили молча. Серые хлопья пепла оседали на керамическом дне, грязным снегом припорашивая черный глянец. Рочестер дергался, тянул время, Витторио спокойно ждал, неторопливо глотая табачную горечь дыма.
Бурый кленовый листок на молочном сугробе пены просел, зубчатые края утратили хищную четкость. Докурив до серебристого ободка, Бонати затушил сигарету в пепельнице, ложечкой вмешал корицу в сливочный кофе. Сделал первый глоток, наслаждаясь ароматом. Поверх кромки кофейной чашки с интересом посмотрел на застрявшего в тяжких раздумьях юношу.
Если бы воздух можно было попробовать, покатать на языке, как лакричный леденец, он был бы кислым от досады с перечно-жгучим послевкусием страха. Напряжение молодого человека хрустело на зубах песчаной пылью. То, что казалось затянувшимся розыгрышем, из тех, на которые можно только вымученно скалиться, обернулось серьезной неприятностью. И вчерашняя пьяная шутка уже не кажется смешной, от нее явственно несет нечистым заношенным бельем и перегаром.
- Понимаешь, Джордан, мне от тебя ничего не нужно, – подался вперед, тяжело облокотился на затянутую в дорогой льняной наряд столешницу. – Я простой владелец антикварной лавки. Какие заказы?
Он улыбнулся с легкой грустью, как будто даже сожалел, что ничего не может спросить с глупо попавшей в руки золотой рыбки, переоценивающей свою значимость. И эта детская непосредственность – "у меня нет больше" – словно верил, что пожалеют и отпустят так просто. Бонати не терпел слабаков. Ему нравилось, что парень не сдался слету, решил еще побарахтаться напоследок. Но сопротивление его было до того неубедительным, что ладони Витторио зудели от желания придушить и тем окончить страдания жертвы.
- Твоих денег не хватит, чтобы перекрыть доход, который ты принесешь, – честно обрисовал ситуацию, никаких экивоков. – Как шлюха ты стоишь дороже, чем журналист.
Некоторая доверительность, которую он подпустил в голос, была сродни насмешке. Иллюзорная завеса сигаретного дыма ограждала их столик от зала. Немногочисленным выползшим на завтрак гостям было плевать на приватную беседу двоих. Кто-то перебрал накануне, другой, не покладая рук, трудился над надежно зафиксированным телом невольника. Здесь каждый волен развлекаетья, как умеет.
- Попробуй уболтать владельца поместья, вдруг да выгорит? Язык у тебя подвешен,– мужчина рассуждал вслух, наблюдая за сменой эмоций собеседника. – Только за карточный стол ты сел с плохими парнями. Поставил себя, проиграл. Ставку надо отдать в точности. Или ты и с ними договоришься?

Не понравилось щенку, вспыхнул сразу. Кровь хлынула к лицу, отлила от мозга, лишая здравомыслия, а на щеках выступили гневные красные пятна неровного румянца. Еще бы, шлюхой справедливо назвали, приласкали грубым словом против шерсти. Ему проглотить бы, улыбнуться и стать шелковым, а он вызверился. Глаза полыхнули недобро, челюсти сжал до зубовного скрежета.
Луиджи клялся, что парню не привыкать, что он сам рад будет раздвинуть ноги и еще станет благодарить. Луиджи болтал много, похабно смеялся, широко разевая крупный рот, делился выцеженными слежкой деталями и собственными скошенным на один бок мнением о будущей добыче. Слушая крестника, Бонати думал, что молодой мафиози торопиться с выводами. Сам он рассчитывал на взрыв. Вот, дождался.
Джордан не закатил позорную истерику с визгливыми воплями и битьем посуды из сервиза на несколько дюжин персон. Каждый жест его был пропитан ядом презрения, в голосе тихо клокотала ненависть. Вальяжный кот обернулся змеею, болотной гадюкой с остриями отравленных жал в глазах. Похорошел сразу, вместо затравленного взгляда и дрожащих пальцев прижатого в угол мальца, дерзкий гордец. Витторио любовался им молча, хмурился только, усмиряя собственный сытый гнев.
Охранники напряглись, подняли головы, насаженные на бычьи шеи, смотрели, но вмешаться не решались. Соображали туго, нужна ли господину клиенту помощь или рано его беспокоить. А стоило подозвать, налетят, вырубят непокорного невольника, будут месить ногами, вышибая дух, пока оскорбленный гость не даст команду прекратить. Зрелище вышло бы так себе, виденное много раз с декорациями из обхарканных стен и мусорных баков, с другими участниками. А этот наглый избалованный парень слишком хорош, чтобы выблевывать отбитые внутренности на паркетный пол.
- За кофе расплатишься сам. Тебе не понравится, как, – губы сжатые в тонкую линию выдавали злость. – Руки-то, побереги. Ты ведь из братии бумагомарак, тебе пальцы еще пригодятся.
Быстро, настолько быстро, насколько мог человек шестидесяти лет, Бонати провел болевой прием. Уже не такое гибкое, как еще десять-двадцать лет назад тело помнило простейшие навыки уличных драк. Их каждый выходец итальянской окраины Чикаго знал с рождения и не забывал до смерти. Одной рукой ухватил за запястье, другой заломил пальцы, выворачивая кисть против естественного сгиба сустава. Поднялся, не ослабляя хватки, вышло не очень ловко. Точный удар под колено сбил парня с ног. Витторио выпустил его руку, с удовольствием вцепился в густую шевелюру, намотал на ладонь, чувствуя, как туго натянулись жесткие пряди.
- Тебе их еще за то, что передергивал, не сломали. Пожалели девку, –удобно вывернул голову молодого негодника лицом к себе, чтобы глаза видел. – За зад твой сладкий и за личико смазливое скидку сделали.
Услужливые официанты в числе сразу двух штук уже вились у стола, убирали посуду, меняли пепельницу. Посматривали с опаской на одичавшего парня, так некстати решившего показать свой норов. Нервно озирались посетители. Обращая внимание на шум за одним из столиков, безошибочно угадывали в статном молодом человек, одетом с щегольским блядством, невольника. В глазах заблестел  интерес. Мутные с похмелья лица ожили. Влажно раскрытые вывернутые рты улыбались, языки оглаживали сальные губы. Гости ждали, как взъярившегося парня осадят, накажут тут же. Витторио не стал устраивать сцен на всеобщую потеху.
- Ты сядь, Джордан, сядь. В ногах правды нет. А разговор у нас еще только начался, – к взмокшей ладони прилипли длинные витые волоски, выдранные из богатой гривы невольника. – И это ведь от тебя зависит, понравится он нам обоим или только мне. Тебе завтрак точно не заказать? А то, может, нагулял уже аппетит?
Ласково потрепал парня по щеке, как послушную бульдожку за отвислые брыли. Сам опустился на стул, тяжело перевел дыхание, вытер руки о свежую салфетку. Сбитый сердечный ритм выравнивался. Нет, не те уже годы, беречь себя надо. Бросил взгляд на Рочестера, покачал головой, жалея, что не приложил того нахальной мордой о край стола. Побоялся не рассчитать сил. В приступе ярости раздробить парню нос, рассадить скулу было бы не очень удачно. Но руки так и чесались вмазать зарвавшемуся ублюдку.

Отредактировано Витторио Бонати (2009-10-16 02:28:30)

Мрачная тяжелая злость набухала, раздавалась вширь, разукрашиваясь прожилками брезгливости и досады. На невольника Витторио смотрел неприязненно, еще не отойдя от желания влепить тому оплеуху. Парень не нравился ему, его заносчивость не нравилась, не нравилась несдержанность. Нравилось только, что по лицу его можно было читать, как по детской книге с иллюстрациями, не ошибешься. Вот он стыдился, губы кусал, бледнел картинно, как напуганная девчонка, а зацепили, взвился мигом. Теперь присмирел, сник разом, взгляд только по-прежнему колючий, непокорный. Выкрутиться, вырваться, только бы не платить паскудный долг, в который вляпался, не думая, что его красивого отдавать заставят.
Бонати кивнул суетливому официанту с настороженными оленьими глазами, подтверждая заказ молодого человека, себе попросил еще кофе. Ланч затянулся, но торопиться некуда. Приезжали сюда как раз, чтобы развлекаться, никуда не спеша вкушать все радости, которые может позволить себе жадная до всяческих удовольствий плоть.
- И не стыдно тебе, Джордан? Тебя мать не учила старших уважать и за карты не садится? – до женщины, которая разродилась этим мерзавцем дела не было, нравилось вот так по-стариковски бесить молодого-холеного. – Особенно если играть ни черта не умеешь.
На столе перед ним уже стояла новая чашка капучино. В этот раз на фоне пенной облачности летели не иначе, как на юг стаи схематических птичек. То ли утки, то ли журавли, кто разберет, кого подразумевал неизвестный художник от кулинарии, рисуя коричные галочки. Витторио крутил чашку на блюдце, пол-оборота в одну сторону, пол-оборота в другую и дважды вокруг своей оси. Коричные птички махали нарисованными крыльями-стрелочками, силились выпорхнуть из чашки. Кофе не хотелось, Витторио закурил, больше гоняя сигарету во рту, чем всерьез травясь никотином.
- Не нравлюсь, значит? Играть нравилось, - злился еще, донце чашки звякало о блюдце. – Ценил бы, шельма, что я с тобой разговоры разговариваю. Другие цацкаться не станут. Хочешь засыпать и просыпаться под клиентом, будешь.
Раздражение сошло, когда сообразил: не понял еще парень, что будут другие. Что не развлекаться приехал, отсидеться-отлежаться в чьей-нибудь гостеприимной постели ему не случится. Луиджи только с виду разгильдяй и повеса, но если что и делает, то на совесть. Норовистому красавцу, так запросто проигравшему себя в карты, просто не повезло. Наследник Паскони лично проверит, чтобы новоявленный невольник не отлынивал от работы.
А работа будет. Уже теперь его на части рвут голодным взглядами, раздевают и пожирают живьем.  Присматриваются, прицениваются, определяют на глаз потенциал новичка и статус того господина, который первым взял его. Алчные до жестоких забав звери, они готовы платить вдвое, чтобы заполучить себе молодое поджарое тело уже сейчас. Кто быстрее сообразит, кто больше заплатит. Удар молотка. Продано.
- Ну, вот что, – пожевал губами Бонати, примериваясь к молодому человеку, как к куску пирога. – Есть вариант, при котором ты сейчас станешь ласковым и уедешь со мной через три дня, или продолжишь гнуть свое и останешься мотать свой срок.
О том, что не выпустят его живым отсюда ни через месяц, ни через год, не стал упоминать сейчас. Даже если Джоржан и выберется из чертового поместья, где люди растворялись бесследно, его прихватят люди Паскони уже там, на воле. Заточкой под ребро или просто раскроят череп, так или иначе, но живого не оставят, чтобы языком не молол.
Витторио даже почти пожалел молодого наглеца, который теперь еще будет через силу наслаждаться завтраком, а скоро станет неопознанной грудой мяса и костей, человеческим отходом. И на счастье свое не поверит в драматический оборот, пока дышит и может азартно скалиться от обиды или пряча смущение, пока ловит ноздрями сигаретный дым и глотает горький кофе.

Брезгливо смотрел Бонати на хлебные катышки, которые сыпались на тарелку и мимо, на скатерть из-под длинных сильных пальцев. Молодой человек напротив, сложенный великолепно, как античный герой и с бесстыдной улыбкой сатира, волновался. Мелко дрожали сильные пальцы, напряглись узкие кисти, запястья, плечи, на шее вздулись вены. В глазах смешливое неверие и обида, за то, что грубо обрывают крылья и прямо с неба, и мордой о твердую неприветливую землю. Потом еще подавится собственным сумасшедшим весельем, но сейчас доволен собой, натужно, через стыд.
На него было неприятно смотреть, словно им можно было заразиться, как холерой, как гнойными язвами от одного только прикосновения. Хотелось вымыть руки, прополоскать рот, часто сплевывая. Это же притягивало, будоражило сильнее, чем вызывающая внешность и дерзкий с поволокой взгляд. Оттенок жалости отвратительный, как слой холодного застывшего жира, портил это блюда. И придавал особый вкус порченого плесенью деликатесного сыра.
- Ты не понял, щенок. На хер пойдешь ты, как и хотел, неласково и не на один, – усмешка сытая жесткая, с примесью казенного сочувствия, каким пропитаны стены хосписов. – До вечера будет время обвыкнуться. Отдыхай, отсыпайся, сладкий.
Он планировал погостить в Вертепе дня три, теперь стало интересно задержаться дольше. Хотя не так молод и здоров, чтобы дрессировать зубастого мальчишку, который продал себя в бордель по глупой секундной прихоти. Впрочем, Бонати еще не помнил случая, чтобы приглянувшийся Луиджи парень избежал ловушки, будь хоть семи пядей во лбу. Этот, нет, не дурак, только живет, как будто сам себе три века намерял.
Разглядывая искаженное гневной веселостью лицо Рочестера, Витторио раздумывал, не стоит ли навестить его потом, когда истечет месяц гадливого заключения. Поглядеть на него, когда пройдет все круги здешнего ада, на каждом витке которого вонючая грязь и похоть становится глубже. Сперва по колено, потом по поясь в этом дерьме, и не успеешь опомниться – стоишь по шею, судорожно ловишь губами воздух, боясь захлебнуться омерзительной жижей чужих желаниях и собственного унижения.
- Отведите в комнату. До вечера он мне не нужен, – приказал охранникам, поднимаясь из-за стола.
Они маячили за спиной Джордана, так, что видеть не мог, но чувствовал, что видят они, хмуро следят за причинившим беспокойство господину клиенту невольником. С места сорвались с удовольствием, цепными псами, почуявшими послабление привязи. Отыгрывались за его выходку, за то, что не поспели вовремя, не уняли, прохлопали и теперь злились вдвое против прежнего. Привычные работать на публику, двигались они быстро, с блеском демонстрируя себя. Не тратили жестов попусту, но красовались, так, чтобы залу было любопытно смотреть. Бонати поморщился недовольно, пошел прочь.
Не видел уже, как один из охранников выбил стул, другой вывернул локти парня, фиксируя надежно. Полетела со звоном посуда, недоеденный завтрак. Нарисованные птички-галочки и облака молочной пены плеснули из чашки, остались на скатерти жирными пятнами.
Витторио только у выхода приметил за столиками старых знакомых, постоянных посетителей аукциона. Оба большие оригиналы и люди с безукоризненной репутацией. Один имел две страсти – каннибализм и коллекционирование акварелек с морскими пейзажами, говорил, то и другое успокаивает его дурной нрав, что для юриста нелишнее. Другой был поэт, вдохновение которого рождалось из стонов пытаемой жертвы. Ходили слухи, он содержит глухонемого мальчика, чьи бессловесные мольбы во время порки, приводят его в состояние экстатического безумства, плодом которого становятся прекрасные стихи.
Одни из многих оголтелых монстров, которые пасутся здесь, насыщаясь страданиями и позором невольников. Без ложного стыда Бонати причислял себя к ним, справедливо считая себя не самым страшным зверем в этом лесу. Вот он не приказал наказать за хамство, только велел не приносить еду невольнику в комнату и перекрыть воду. От жажды парень не умрет, разве что пересохнет в глотке, до чесотки захочется умыться. Легкий дискомфорт, как мера воспитания.

>> ?

Комнаты Стерлинга

Обеденная зала как всегда приветливо встретила посетителя. Стерлинг не особенно задумываясь приземлился за первый попавшийся столик, разумеется снабженный пепельницей. Мужчина закинул ногу на ногу, так, что юбка чуть раскрылась, позволяя легко выудить сигареты и зажигалку из под подвязки чулка. Проделав этот привычный маневр он закурил, блаженно затягиваясь ароматным вишневым дымом Captain Black и не обращая на окружающий мир совершенно никакого внимания.

Идиллия продлилась ровно до момента вторжения в нее молоденького официанта с меню в руках. Jinx уткнулся в изучение аппетитных названий еще более аппетитных блюд, пока не остановил свой выбор традиционном двойном croque madame и большущей чашке мятного чая. Приняв заказ официант испарился, оставив Стерлинга наедине со своей сигаретой.

Только теперь, ожидая свой завтрак, он принялся лениво скользить взглядом по посетителям обеденной залы. Народу сегодня было немного. Для завтрака было слишком поздно, а для обеда слишком рано. Так что все просторное помещение было в распоряжении всего нескольких гостей. Стерлинг зацепился взглядом за молодого человека сидящего неподалеку. Тот выглядел как-то особенно не в своей тарелке. Юноша выглядел растерянным и смущенным.Чуткий на подобные сентименты Jinx невольно задался вопросом, что это создание тут вообще делает. На клиента он был однозначно не похож: эти богатые господа излучают уверенность и чувствуют себя в Вертепе как рыба в воде. На невольника мальчишка тоже не тянул: в нем не было настоящего страха, забитости или откровенной развратности, которые присущи местным рабам. Рассматривать парня как Мастера вообще было бы комично.

Оставалось только предположить, что это спутник кого-то из клиентов. Бедняга. Ему должно быть и правда не по себе. Стерлинг ухмыльнулся и подмигнул ему. Просто так: посмотреть на реакцию.  Уж больно забавно молодой человек смущался. А в ожидании завтрака заняться было нечем. Ну не читать же Financial Times или Wall Street Journal, в самом деле. Жаль, что издатели еще не придумали BDSM Weekly - это могло бы скрасить утренние часы за чашкой кофе многим Мастерам по всему миру.

Отредактировано Стерлинг Ройс (2010-01-13 22:44:19)

Мимика молодого человека лишь подтвердила, что Стерлинг не ошибся. Краснеть, но пытаться изображать независимость было очень в стиле чьего-то личного балованного питомца. Не иначе. В парне явно проскользнуло любопытство, а затем было задушено его "моральными устоями". Все это выглядело ужасно весело. Стерлинг решил, что день задался. Ну в самом деле, даже за завтраком ему был уготован столь очаровательный сюрприз! Благодарная публика для какой-нибудь выходки.

Мужчина, недолго думая, прихватил свою пепельницу и направился к парню. Jinxу уже сто раз пророчили, что его проделки когда-нибудь сведут кого-то в могилу (возможно, его самого). Однако, не поиграть в кошки мышки со столь подходящим объектом он был просто физически не в силах. Ну может же у скромного джентльмена быть одна крохотная слабость, не правда ли? Во истину, "лучший способ справиться с искушением - поддаться ему" (с).

Стерлинг подошел к столику юноши и сел на край, умудрившись ничего не задеть, не столкнуть и не опрокинуть. Это было проделано элегантно, как нечто само собою разумеющееся. От мужчины едва ощутимо пахло корицей. И он был чертовски хорош собой в этой бесстыдно-эпатажной одежде. Мастер поставил свою пепельницу на столик и  затянулся сигаретой. Цитата из Уайльда, пришедшая на ум Jinxу несколькими мгновениями ранее, навела его на фразу, которая стала началом разговора.

- "Когда человек думает, то у него удлиняется нос, выступает лоб, или что-то иное обезображивает его лицо!" (с) - процитировал он с легкой ухмылкой. Изумрудные глаза бесстыдно скользили по молодому человеку. - Не лучше ли поберечь собственную посредственную внешность, избавившись от ненужных размышлений о вопросах высокой морали? Здесь масса более приятных способов провести время,  - сообщил Стерлинг задумчиво.

Ни "здравствуйте", ни "добрый день", ни "как поживаете", ни "можно ли мне присесть" не прозвучало. Представляться мужчина тоже не собирался. Спрашивать как зовут собеседника - тем более. Вся его манера держаться и говорить были "неприличными", "неправильными" и вообще не вязались с общепринятыми нормами. Стерлинг был из тех, кто умел бесцеремонно ворваться в чужую реальность и вынудить ее вращаться на свой собственный лад. Именно это он пытался проделать и в этот раз, откровенно развлекаясь за счет чужого смущения.