Дверь захлопнулась сразу же после того, как Амадеус упал на холодный пол. Не смотря на маленькое зарешётчатое окошко под самым потолком, тьма поглотила его зрение. Да и света было оттуда не много, так как солнце катилось неизменно к горизонту.  Чёрт! Мои новые шёлковые брюки!!! На коленях наверняка останутся дырки! Он вскочил через мгновение после  громкого хлопка двери. Ринулся к ней, заколотил в тяжёлую окованную по старинке доску кулаками.
- Откройте! Немедленно! Я пожалуюсь на вас месье Готену! Суки! Не сметь со мной так обращаться! Я до вас доберусь!
Обидно и больно. Саднят колени, на которые приземлился на холодный каменный пол, и ноют корни волос, за которые тянули несколько пар цепких рук.
- Откройте! Откройте! – удары кулаками тоже болезненные. Деусу страшно, темно. – Откройте!
Золотой браслет с тигрового цвета топазом слетает с руки, слышно как ударяется о каменный пол, катиться.
- Чёрт! Застёжка сломалась! Вы мне и за это ответите! – Амадеус оборачивается во тьму.
Щуриться. Слабый свет из окошка позволяет, через какое то время разглядеть совсем нечёткие силуэты.  Комната, вернее, подвал маленький квадратный, в углу сломанные доски и какие-то тряпки, на потолке почти посередине большой крюк для абажура, или ещё чего. Больше ничего. Мелкий мусор на полу не разглядеть. Всё сливается в туманную серую массу. Придётся шарить по полу руками. Деус присаживается, только теперь в его нос ударяет странный не слишком приятный запах. Пряности и жира. Кривиться. Мазнув по полу ладонью, брезгливо отдергивает её. Скользкое, жирное. Подносит к носу. Вонючее. Не зная обо что вытереть, тянется к стене и мажет по ней. Но не тут  то было. Скользкой субстанции становиться не меньше. Деус вытягивается в сторону стены. Нюхает. Да что это? Такое знакомое. Присаживается, всматриваясь  в пол. Аккуратно кончиками пальцев дотрагивается до разных  его мест. Кривиться.  Что это за налёт!? Амадеус примерно определяет сторону, куда могла ускакать драгоценная безделушка, нагнувшись, чтобы не пропустить её, медленно двигается в этом направлении.  Вот суки, они заплатят за это! Я пожалуюсь хозяину и он их накажет, а ещё лучше, подставлю их  так, чтобы вылетели со свистом. Не на того напали, не с тем связались, свиные рожи! Каблук поскальзывается на чём-то, и Амадеус со всего маха падает на пол.
- Чёрт! – взвизгнув и чуть не ударившись затылком, отбив правую ягодицу и локоть. Как же больно!
Пытаясь встать, понимает, что к каблуку, что-то прилипло. Брезгливо провидит ногой по полу, но не тут то было, приходиться скрябнуть рукой. Толстый грязно белый жирный кусок.  Сало? Деус нюхает. Сало! Швырнув и вытерев о и так уже испачканную  в пыли и мерзком налёте штанину руку, он кривится.  Жалко браслета, дорогой и красивый. От  мыслей отвлекает громкий, особенно во тьме и тишине шорох. Деус вздрагивает и всматривается туда, откуда донеслись звуки. Глаза, привыкшие к слабому,  но всё же освещению, выхватывают небольшую кучку досок, и тонкий лист гипсокартона, пару поленьев, видимо оставшихся от сложенных здесь когда-то дров.
Мелкая труха, стружки. Кажется, будто они шевелятся. Нет, это от полутьмы. Деус всматривается, щурится, пытается разглядеть. Сердце бухает всё выше и выше. Нет, нет, это мне кажется. Ноги сами собой начинают пятиться, пока спина не упирается в стену. Дыхание спирает. Кажется, что сейчас словно из детского сна из той кучи мусора вылезет огромное чудовище. Вылезет и немигающими глазами горящими во тьме, уставиться на него, Деуса. Из зубастой пасти будет капать слюна, как в тех дешевых фильмах ужасов, что он любил смотреть лет семь назад. Когтистые лапы протянуться вперёд и оно прыгнет. Что-то небольшое выскакивает из кучи, и проноситься к противоположной стене. Амадеус взвизгивает. Вот оно…бросилось!
- Кто здесь!? – выкрикивает он, будто бы будь это даже чудовищем, то оно непременно представилось, прежде чем сделать своё кровавое дело.
От звука голоса шевеление прекращается. Тишина сразу контрастом давит на уши. По спине табун мурашек.  Я вас убью, суки! Вы за всё ответите! Деус отлепляется от стены и боком пробирается к двери, взгляд то и дело возвращается к куче. Наконец ладони упираются в деревяшку, он ощупывает петли. Большие, тяжёлые кованные. Тонкое железо паутиной оплетает массивную дверь. Шершавая холодная ручка. Деус слышит своё дыхание. Оно соревнуется с судорожным стуком сердца. Замочной скважины нет. Значит там, по ту сторону, висит замок. Деус дёргает. Это всё равно что стукнуться лбом об каменную стену и почувствовать, как она поддаётся. Меня хватятся. Да, мне нужно только посидеть здесь. Меня обязательно хватятся. Амадеус садиться на пол, привалившись спиной к двери. Тьма гуще. И куча оживает вместе с наступающей темнотой. Он смотрит на шевеление, трёт глаза. Этого же не может быть. Но, это есть. Шорохи, шорохи и ещё какие-то звуки. Они скребут не по полу, а уже там, внутри Деуса. «Чудовище» перебирает когтями натянутые нервы. Только подойди, я тебе по морде! Сжимает кулаки, так что ногти впиваются в ладони. Искоркой, маленькой звёздочкой, жёлтым светляком вдруг вспыхивает, там почти возле кучи. Браслет! Топаз редкий, теперь такие только выращивают, это тот, старый, натуральный. Как вспышка в мозге, вспышка жадности. Амадеус вскакивает, почти прыгает на вспышку. Браслет! Нашёл! Куча словно взрывается, разлетается на чёрно серые быстрые кусочки в резные стороны, словно камни, некоторые раскатываются между его ног. Визг сплетается с писком. Ударяется в стены, прокатывается по потолку, отталкивается от окованного  дерева двери и дребезжит по треснувшим стёклам маленького окошка.
- Мыши! Крысы! – Деус поскальзывается, ползёт на коленях, обдирая их окончательно, к двери. – Выпустите меня! Откройте! Выпустите меня! Я никому не скажу! Выпустите!  Спасите!
Кожа на костяшках саднит, ободранные кулаки болят. Связки словно натёрты наждаком. Амадеус не оборачивается. Тело в ужасе продолжает биться, словно волна о скалы. Да, ещё, ещё! Кажется, что окованное дерево стало мягче, ещё чуть-чуть, и оно поддастся. Ещё чуть-чуть! Деус хрипит, сипит громко, размазывая между ударами холодный пот по лбу, смешивая с кровью из ободранных ладоней.
- Выпустите…выпустите…я уеду…уеду…
Тонкий писк вторит крикам ночной птицы и шепоту сорванных связок. Господи, я буду хорошим. Я брошу всё это…Я отдам церкви украшения…деньги… Господи, выпусти меня…я не виноват! Господи!
Там, маленькое окошко, почти под самым потолком, возможно, если подпрыгнуть и зацепиться. То подтянуться на руках, и… там же старая решётка. И стёкла на ладан дышат. Он пролезет, плечи узкие. Диета. Амадеус оборачивается. Нет. Убирайся «чудовище»! Быстро стягивает с ноги туфель, даже не развязывая шнурков, просто дёргает за пятку. Дёргает и швыряет. Туда. Туда, где десятки, нет, сотни, круглых глаз и подвижных носов. Где лапы скребут пол, и хвосты скользят по сальным камням. Где языки вылизывают обтесанные плиты, собирая жадно жир и тонкий след, тянущийся к двери. Звонко падает туфель, заставляя пройти  от него волной мягкие тела, пронзительно и недовольно пискнув. И, тут же, через пару секунд, словно в эпицентр чёрной дыры, смыкающиеся, над кожаным предметом. Пол, будто океан, не стоит на месте, куча шевелиться, уже не стесняясь его присутствия, выпуская, как из жерла всё новые и новые тушки. Оттуда, из норы, оттуда, из подземных коммуникаций, старой канализации, оттуда, где они жили и размножались, где ждали своего часа. Чтобы сыграть в этом фильме ужаса. В этом кошмарном сне. Нет, главного героя они пока не трогают, но это  только дело времени. Задние напирают на передних, а те в свою очередь, поднимаются на лапки, вынюхивают носами, демонстрируя зубы, делая вынужденные шаги ближе, и ближе. Серая масса накатывает на островок ещё принадлежащий Амадеусу. И второй туфель не поможет, хотя, летит и за первым.
- Папа! – сипит он. – Помогите!
Спина вжимается в дверь так, будто сливается с ней. Ладони оставляют кровавые отпечатки. Стук на мгновение заставляет «Чудовище» замереть. Остановиться, словно перевести дыхание. Это чувствуется, ощущается, как оно напряглось, как выпускает когти, как прижимается к земле, готовиться. Деус сжимает кулаки, скребёт себя по бёдрам, почти разрывая шелковую ткань штанов. Это же сон! Это кошмар, я сейчас проснусь, проснусь! Горло болит, колени болят, ладони тоже болят, но сон не проходит. Амадеус цепляется взглядом за темное пятно окна. Оно там, на другой стороне от двери, там через море копошащихся тел. Оно там. Там сидят в ресторанах, танцуют на дискотеках, обжимаются по углам, трахаются. Там. Там трава стелиться, деревья шумят, там ветер трогает звёзды.
Ярко, так, что звоном по ушам. Резко и неожиданно, впрочем, ожиданно, боль впивается в пальцы на ногах. «Чудовище» прыгнуло. Оно достало его, поймало, впилось зубами, многочисленными зубами, топча лапами, визжа. Или это он, Деус?
Господи! Пресвятая дева Мария… Или как там его учили, тогда давно. Господи! Амадеус кричит, беззвучно, так же бесконтрольно машет руками, дрыгает ногами, поддавая всех, кто копошиться у него на пути. Господи! Иже еси на набеси… Окно так далеко. «Чудовище» тянет вниз, не пускает, вяжет серой массой, вцепляясь в ноги зубами. Не дойти.  Господи, да святиться имя твоё! Помоги мне! Я грешен! Я признаю! Я… Он спотыкается и чудом удерживается на ногах. Только не упасть. Господи, ну где же ты, когда я нуждаюсь в тебе! Полурычит, хрипит, отгоняя сбесившихся тварей. Вытаскивая ремень и захлёстывая запястья одной руки, затягивает зубами так же на второй. Больно! И мокро, не только там, в носках, весь шёлк липнет к бёдрам.  Только допрыгнуть. Помоги только допрыгнуть, Господи! Амадеус прыгает, скидывая с ног пропитанные кровью и мочой носки, отдавая трофей и вцепившихся в него. Закидывает «нить жизни»-ремень на свисающий с потолка железный крюк. Холодная пряжка врезается в запястье, но он не чувствует этого, так же как и боль в натянувшихся мышцах. Крепко вцепившись пальцами в ремень, он повисает в полуметре от чудовищного моря. Нет, Деус пока не думает о том, что это лишь отсрочка. Сейчас губы растягиваются в ухмылку.
- Что съели! Суки! Лапы у вас коротки на Деуса!!!
Слов не слышно из-за писка и смех затухает в нём. В голове лёгкое головокружение, эйфория, словно после оргазма. И хочется расслабиться, лечь, закинув руки за голову. Запястья жжет, болью и холодом, пальцы немеют. Сколько прошло времени? Час, два, скоро рассвет? Ночь темна. В ушах вязкой ватой писк. Босые ступни болтаются над кучей взбирающихся друг по другу серых тел, окропляя их словно священник святой водой, кровью. Размеренно, так же как и пульсирует в руках, отдавая в бока. Кап-кап-кап-кап. Пятнадцать двадцать минут, не больше. Возможно и меньше того.
- Господи, ты же милостив? – говорить не получается. Губы просто шевелятся, не издавая не звука. – Сделай так, чтобы я умер сразу. Сделай так, чтобы они съели всё…чтобы меня такого никто не увидел. Господи, сделай так, чтобы не было больно, чтобы я ударился об пол головой, или сердечный приступ, ты же всё можешь…
Перед глазами всё плывёт, ярким пятном, словно хвост кометы проноситься жёлтый топаз в браслете. Суки, он же вам велик! Пальцы разжимаются.  Отдайте!
Холодный ветер облизывает мокрое грязное лицо, обволакивает ступни. Тёплые руки подхватывают. Деус плывёт, качаясь на волнах.
- Господи, спасибо…
- Уж кем-кем, а богом меня ещё никто не называл, Скво.
Высокий мужчина и пара парней. Носилки.
- Ничего страшного. Пара укусов за пальцы и лодыжки  сорванный голос. Всё подлечим, месье. Будет как новенький…
Прежде чем закрыть глаза Амадеус, поворачивает голову, благодарно смотрит сквозь туман в сознании на месье Кристиана, вышибалу в « Золотом фазане».
- Там… я браслет… потерял… змейка с топазом…
Деус не чувствует, как игра проникает в вену, но становиться тепло и глаза сами закрываются.