Сознание выворачивалось наизнанку, беспорядочно выдавая мутные образы, совсем далекие, как отголоски безотчетного страха. Они цеплялись за беспомощно притихший рассудок, поломанный днем и обмякший во сне, мелькали перед глазами обезображенными лицами, скалящимися в ухмылках, и таившимся в глубине их стеклянных глаз холодом. Перепуганный, мальчик прикрывался руками, стараясь отгородиться, жался ближе к свету, чтобы спастись от теней, клубившихся совсем рядом и оседавших в мыслях воплощенным кошмаром.
Лес. Озеро. Мертвецкий холод. Дикая кошка, присевшая у самой кромки. Тихое шипение. Бледно розовые разводы к сердцевине расцветают алым цветком на воде. Рука все еще сжимает камень, что влажно скользит по черепу животного, сбивает остатки самообладания в безумный, панический страх. Достигая крайней точки, он рассеивается под напором новых сюжетов, непрерывной вереницей проносящихся в сознании.
И вновь чуткий сон прерывается знакомым уже шумом. Перевалившись на бок, невольник старается скрыться от слепящего света, нырнуть обратно под одеяло и раствориться в душном воздухе. Сухой тон гостя стряхивает остатки сонливости, недовольно объясняющего насколько плохо спать в это время суток, особенно, когда ждут дела и новые подвиги. Насколько может быть высоким настроение, когда просыпаешься в поту после кошмара, и как далеко оно в плюс оно уйдет, если будить ворчанием, отвратительным низким голосом и с каменным лицом? За те несколько суток, казавшихся затянувшимися на несколько порядочных месяцев, Блуд мог привыкнуть к отсутствию мимики у персонала, клиентов и хозяев, но только боги знали, насколько тяжело успокаивать себя внешней улыбкой, стараться не вспылить при виде очередной стены.
С трудом поднявшись, мальчик спустил ноги с кровати и открыл глаза, уставившись в пол. Сколько сейчас может быть времени? Как долго он спал после того, как оказался за дверьми покоев богатого, жестокого старика? Тихо улыбнувшись, он вспомнил аттракцион невиданной щедрости со стороны этого клиента. Деньги. Ему в руки сунули те клочки бумаги, которые покупают жизнь, будь их много, имей они больше рисованных нулей. Разумеется, надзиратель не отобрал их, лишь завернув за угол дальше по коридору вежливо осведомился, что в кулаке, и как долго невольник будет это скрывать. Обещал передать хозяину...
Все еще вспоминая минувшие сутки, насыщенные событиями, Дэрин направился к ванной, где принял душ и тщательно умылся, едва ли не с кожей оттирая воспоминания о чужих прикосновениях. Вышел он по нетерпеливому стуку в дверь, проигнорировав первых два, совершенно не удивившись воцарившемуся порядку и по-летнему легкой одежде ожидающей на кровати. И вопреки предположению, его повели мимо столовой, вверх, вниз и еще несколько кругов по коридору дальше, прежде чем, не объясняя, попросили скинуть обувь и толкнуть дверь.
Замешкавшись на пару мгновений, мальчик неловко отставил сандалии в сторону, все же оставшись в носках, и прислонил ладонь к двери, второй поворачивая ручку. В спешке он спотыкается, запнувшись о порог, и падает на колени, растягиваясь по всей длине на полу и едва касаясь сидящего неподалеку парня. Резко вскинувшись, Дэрин стремительно выпрямился и сложил руки на коленях, изо всех сил стараясь не краснеть, готовый провалиться сквозь землю.
- Доброго времени суток. - тихо выдавил из себя, не поднимая глаз и разглядывая кончики пальцев.

Легкий шелест бумаги заинтересовал сильнее затянувшейся паузы. Габриэль поднял глаза осторожно и спокойно, как будто пристальный взгляд мог смутить господина. Смотрел прямо, чуть прищурив глаза, как смотрят на море, долго и устало, словно солнце уже успело выжечь сетчатку, приелась бескрайняя мерцающая гладь, и теперь перед глазами лишь мутная пелена. Отчего-то было тревожно. Спокойствие и отчужденность мужчины пугали, холодили разогнавшееся сердце, принуждая мелко вздрагивать и сбиваться со скорого ритма.
Привыкнуть к смене декораций и главных действующих лиц было легко. Они менялись, как слайды старого проектора. Похожие друг на друга грубые или равнодушно брошенные, словно кость, фразы и угрозы; унижение, боль, бездумное и дикое сношение, вездесущие руки и запахи… Запахи, пожалуй, не нравились больше всего. Слишком несовершенно изнасилованное, изъеденное похотью тело. Нехитрая философия невольника иногда забавляла даже его самого, когда, смывая с кожи запекшуюся кровь, раздирая воспаленные раны жесткой мочалкой, он мог отчетливо представить, как поглотившая душу и разум господ вседозволенность в союзе со звериной похотью и любовью к бездумным грязным случкам постепенно растет, заполняя тело, подтачивая здоровье и красоту, лишая сил. Нет ничего ужаснее обрюзгших рыхлых тушек вечно молодящихся пижонов. Затянутые в дорогие ткани модных костюмов, выхоленные, выбритые, натянувшие на лица подобие восковой маски, не выражающей ничего, кроме страха выдать свой истинный возраст - они держались хозяевами жизни. Глядя сверху вниз на молодого раба, давясь слюной и желчью, выплевывали нехитрые ругательства, грозя побоями. Но стоит лишить их этих сияющих роскошью «лат», снять с пьедестала и уложить на шелковые простыни, как вся уверенность и высокая порода пропадают куда-то. Остаются только дряблые тела и сморщенные вялые члены, до тошноты воняющие прелой плотью и мочой; вонь, которая моментально забивается в нос, от которой еще долго не избавиться. Таких клиентов Габриэль откровенно презирал. Они были проще и злее других, калечили бездумно и унижали грубо, без затей лишь для того, чтобы выглядеть достойнее на фоне втоптанного в грязь раба. Несколько часов в ванной, хорошо подобранные мази, способствующие заживлению ран, бинты и пара таблеток снотворного – бороться с этим наваждением совсем не сложно.
Но эти тонкие и яркие молодые люди пугают всегда. Если бы невольников поставили вдоль дорог с табличками «Не желаете сыграть в Бога, господин?», то возле них притормаживали бы исключительно такие люди, как этот новый клиент. Красивый, статный, неясный, пугающий своим спокойствием… рабу никогда не узнать, что движет этим зверем.
Легкий щелчок дверного замка, невнятный шум и вместе с ударившим в затылок холодом в паре сантиметров от Габриэля растянулся будто свалившийся с потолка юноша. Парнишка моментально встрепенулся и сел рядом быстрее, чем оборвавшееся сердце невольника успело сделать новый удар. Испуганный взгляд скользнул по лицу, рука дрогнула и отпустила крепко сжатый еще секунду назад локоть блондина. Зачем схватил его? Чтобы помочь подняться?.. Вот ведь Черт! Габриэль поджал губы. Второй раб... Худшего расклада не придумаешь. В груди неприятно закололо, пальцы сжались в кулаки, с такой силой, что костяшки неприятно заломило. Просчитать свои действия, предупредить ошибки, угадать настроение клиента самому значительно проще, чем петлять в паре. А с таким «ловким» кавалером…
Тихие шаги заставили поднять взгляд, нервно и быстро скользя по облаченной в белый шелк фигуре, впиться в ядовитую светлую зелень чужих глаз.
- На сегодняшний вечер ты будешь зваться Дайто.
Вкрадчивый и мягкий тон. Влажная кисть скользнула по коже, оставляя ровный след, скатывающийся по поджавшемуся кадыку блестящей черной змеей, свернувшейся холодным клубком и застывшей в ложбинке между ключицами. Бесцветные ресницы дрогнули. В голове зашумело; неприятно застучало в небо, захотелось провести языком, избавиться от осевшей на его кончик ядовитой горечи. Второй невольник так же получил новое имя. В голове моментально завертелись сотни слов и образов, скудные воспоминания жались мелкими буквами на страницах старых книг. Японские мечи?
Габриэль еще раз взглянул на сидящего рядом парнишку. Мимолетный оценивающий взгляд… Но даже возраст раба остался для него загадкой. Они могли бы быть ровесниками, разные настолько, что, пожалуй, единственным общим был статус и унизительное положение обоих. Мальчик был ниже, тоньше и казался более хрупким. Светлые волосы, глаза и кожа создавали образ почти невесомый, нежный. Габриэль снова опустил глаза, еще мгновение размышляя над тем, сколько проблем может принести этот милый фарфоровый ангел, и рывком поднялся с колен, получив новый приказ.
Все еще неприятно тянет холодом в груди, не перестающие, тихие звуки музыки сильнее размывают грани реальности происходящего. Слишком пусто, чисто, воздух в комнате до омерзения прозрачный, и даже собственное тело кажется неправдоподобно легким. Пальцы быстро справились с пуговицами, рубашка скользнула с плеч, холодя напряженные мышцы маленьким черным пятном смочившей тонкую ткань туши. Едва уловимый аромат впитавшихся в смуглую кожу масел поднялся с разогретого торса и моментально исчез, растворившись в общей прохладной чистоте комнаты. Невольник приблизился к столу, обойдя испещренные иероглифами листы, и снова опустился на колени, бездумно и отчужденно уставившись на белоснежный лист бумаги. Попытаетесь, Monsieur? Уверен, у Вас не было еще ни одного плохого ученика…

Страшно быть собой, замкнутым на собственном «я», полностью обращенным на себя подростком, по уши утопать в грязи и мириться с подневольным существованием. Не зная другой жизни, он не считал это нормой, но всегда равнялся на статус, едва ли подъемным грузом, взваленным на плечи. Чего же могло не хватать парню, так податливо следующему приказам незнакомого человека? Каким образом он мог оказаться в этом богом забытом месте, по своему желанию или доставленный чужой волей? Насколько сильно могут различаться их ситуации? Мысли о невольнике занимали, накрепко удерживая в угнетенном состоянии, все его действия, каждый случайный жест отнимали терпение и грубо указывали на неравное положение в силу возраста. Впервые за долгое время Дэрин чувствовал себя несмышленым ребенком и испытывал вину из-за недавнего жеста, за то, что посмел потревожить, отвлечь…но, какого черта? Вздернув подбородок, он ответил не менее выразительным взглядом, сохранив на губах тень той чувственной улыбки, что предназначалась клиенту. Игнорируя вспышку тихого негодования, он скользнул пальцами выше вдоль позвоночника и легонько взъерошил волосы на затылке, несильно потянув назад зажатые между пальцев пряди.
Давай же…скажи мне все, о чем ты думаешь и можешь думать. О том, каково это, чувствовать за спиной собственную ожившую тень, тонкое подобие ее. Казалось, еще чуть-чуть и он зашипит, захлебнувшись угрозой. И все это разом рождало злой азарт, плотно засевший внутри.
Полностью увлекшись молчаливой игрой с невольником, Блуд упустил из внимания момент, когда мужчина подошел ближе, и слабо вздрогнул, едва ладонь легла на живот. В горле пересохло от волнения, страх сковал внутренности, отзываясь тягучей болью внизу живота. Приникнув спиной к груди господина, он на мгновения прикрыл глаза, подтянувшись и стараясь не дышать. Непонятное и оттого неприятное чувство сковало тело, слабостью хлынув к ногам, на бледных щеках юноши играли яркие пятна смущения. Словно сквозь туман он старался уловить смысл согревающих шею слов, с трудом удерживаясь от того, чтобы уйти от прикосновений, отпрянуть, не чувствовать себя настолько беззащитным… должно быть, тогда именно это чувство владело парнем напротив. Тихое раздражение, гадко царапающее изнутри. Невыносимо тесно в собственной шкуре. Тяжело. Душно.
Вслед овладевшему им смятению, невольно рождались слова, беспорядочные, дерзкие, в попытке скрыть неловкость:
- Значит ли это, что каждому убийце, переписавшему библию, прощается все ранее сделанное? Не из-за веры, а букв, скопированных с источника. – Сухо отозвался, изгибая губы в мягкой улыбке, не смея показать искреннее чувство. – Справедливо ли находиться на том свете с человеком, убившем твоего друга, родителя, ребенка?.. Это плохая религия, неправильная. – Тише произнес, под давлением рук опускаясь на колени позади застывшего изваянием невольника.
Ухватив дрожащими пальцами кисть, он следует движениям руки мужчины, аккуратно выводит замысловатую вязь узоров вдоль позвоночника. Кончик кисти мягко лижет кожу, щекочет лаской, оставляя влажные графитовые следы на гладкой спине.
Затаить дыхание и не двигаться, выписывая узлы иероглифов и чувствуя, как сводит мышцы от непривычного положения сидя. Спокойно выдохнуть, теряя тепло чужого тела, и расслабиться, возвращая былой контроль над собственным телом и мыслями. Господин придвинулся к «брату», обращая внимание уже на второго раба.
Мой Дайто… Ой ли?
Переждав глухую паузу, Блуд приподнялся на коленях и подался вперед, не толкаясь, но практически приникая торсом к спине невольника, чтобы взглянуть через его плечо на «рисунок», оценить сложность задания. Тихо изогнув губы в улыбке, он беззвучно фыркнул в волосы парню, борясь с желанием легонько толкнуть для завершения символа безобразной кляксой.
- Славно… - выдохнул, в дразнящей ласке коротко лизнув висок, но не смея коснуться застывшего рядом мужчины.