Де Ламарк рассеянно стер кровавый подвод, оставшийся после поцелуя маргинала – покупателя и за дальнейшим ходом аукциона следил со вниманием, но без должной страсти, коей должен был бы обладать нормальный человек, оказавшийся на площади, где добровольные эксгибиционисты показывают толпе свои отроческие итимности, агрессивные улыбочки и торопливое стремление быть обезображенными публично. Это увлекало, но будило рефлексы, и Генрих уже должным образом умаялся, поджидая либо успешного завершения шоу, либо интересненькой мордашки за которую не жалко было распоясаться. Пока было жалко и весьма, поэтому мужчина тянул из тяжелого стакана виски, изредка подавлял желание улыбнуться на реплику или откровения бурно выражавших свои эмоции гостей. Сам же мужчина почти не шевелился, застыв в своем кресле, как изваяние и лишь однажды пришлось мыском сапога отодвинуть от себя, подкатившуюся пустую бутылку. В возлияниях не знали удержу, и поэтому один из лотов был вытащен на сцену, как плохо набитый куль муки.
Де Ламарк стиснул челюсти, подавив зевок, усталость все же сказывалась и, задержав взгляд на де Виле, усомнился, а стоит ли беседовать с ним в эту ночь. Беспрепятственная  стихия готова была сокрушить и правых и виноватых, и Генрих честно признался себе, что именно этого он и ждал. В темных, словно отретушированные лики святых, глазах начал пробуждаться бес. Герману не надо даже было повышать голоса, чтобы стало мгновенно понятно, как он стал опасен. Ламарк со спокойствием дремлющего зверя следил за тем то, как из берегов пружиной вырывалось сатанинское отродье, и до поры до времени не стоило стараться обуздать эту стихию.   
Неуловимые перемены, как крошечные капли кровавого пота, торопливо стертые ладонью – не бросались в глаза. Да и кого мог заинтересовать проницательный взгляд чужака, когда взглядом были десятки. И смешной мальчик – горничный с тонкими волокнами – ручками, остренькими сосочками, и заученной смелостью в голосе не мог получить в ответ ничего, кроме уместного бешенства. Генрих в который раз сдержал улыбку. Его друг все же иногда был удивительно милосерден, и в скользком страхе, что стиснул кольцом нахального служку не было ничего удивительного. Собственно, ему можно было бы просто сломать ладошку, чтобы не забывал в другой раз брать во фрунт рядом с Хозяином.
В ледяном взгляде появилось странное выражение и не стоило сейчас думать об этом. Стоило просто не уходить, остаться и поиграть в игру, от которой за непробиваемой броней полного равнодушия ко всему и вся на этом свете жадным пульсом колотились кратковременные, как майская гроза, воспоминания. Генрих краем уха услышал, как горделиво встал в позу какой-то господин Симон и, избавляясь от назойливого в своем испуге очередного слуги с подносом, мягко попросив его принести еще виски. Вихрем умчался. Умница.
Теперь передничек не мелькал, и можно было рассматривать того, кто решил предложить себя в качестве лота. Игра. Шарада. Азарт. Глупость. Крепкое тело. Дерзкий язык. Повадка загнанного в зону флажков волка. Отчаянная гордость? Это уже было не так интересно. Де Ламарк с большим интересом прислушивался к ноткам свирепой ярости, что звучали в обычно спокойном голосе друга. Речь Короля, хотя Генрих прекрасно знал, что Герман мог быть и королевой без изъяна. Прикрыл глаза, заставляя стихнуть вдруг полыхнувший чернильной грязью взгляд, и выдохнул. Надругаться над собой, провоцировать безумие, любоваться отрубленными конечностями и с видом гурмана, собирать языком теплую кровь с сахарной косточки переломанных ребер – пиками торчащими из покрытого мурашками боли бока. Какая ирония, приехать в гости, и попасть к пиршеству – неукротимой страсти Германа разрушать.
Мужчина не сомневался больше ни на секунду ради чего, он без всяких излишних эмоции снимает маску, плавным движением избавляется от ощущения плохо стертой крови на скуле. Просто проводит тыльной стороной ладони. Поднимается:
-Пожалуй, я составлю Вам компанию, господин де Виль.
Смотрит так, словно не расставались, а час назад только, что вместе поболтали о пустяках или выпили пару рюмок. Рассматривает Германа без его вечной повязки – маски, впрочем, что бы она могла  скрыть. Легкая полуулыбка тронула губы. Словно можно было обойтись без «столько воды утекло» и «как дела», Генрих давно не видел друга и теперь намеревался посмотреть, что же стало с ним после стольких лет. Возобладал живейший интерес.

Отредактировано Генрих (2010-06-15 22:44:54)

Не скромный будуар, скромного кутюрье.

Ворвавшись в зал со скоростью торнадо, Ферье с такой силой распахнул двустворчатую дверь, что чуть было, не прибил охранника удобно устроившегося за ней. С припечатанным створкой носом, охранник взвыл, и уже рванулся выяснять отношения с обидчиком, но стоящий поодаль шеф охраны внимательно следил за своими подчиненными, стараясь избежать подобных конфликтов с клиентами. Хватило одного взгляда и тихого рыка, чтобы Ферье уступили дорогу, но тот и так был неудержим, словно локомотив.
Притормозив метрах в десяти от сцены, он скрестил руки на груди, и прищурив глаза с видом гневной фурии уставился на Симона.
Так значит, да? Ну ладно, мучитель. Ты еще пожалеешь, что в первый день не оказался в моей спальне. Бляяядь! Да что же то такое?! Да зачем мне дался этот мужик?
Ангельская половина Кутюрье, вернее те крупицы, которые сохранились в ней призывала к благоразумию, но дьявол отпинывал зачатки совести похотливо нашептывая на ушко: «Ферье, он твой».
«Да он же меня в притык не замечает» - вопило сознание Ферье. «Ах он мерзавец, как он может не замечать такого красавца» - подначивал  дьявол. «Угу» - соглашался Жак. «Надо отомстить» - добавлял лукавый: « Давай затрахаем его до смерти, чтобы не повадно было».
Жак снова соглашался, краем уха слушая подорвавшихся за его «милым». Глаза с удивительной быстротой перебегали с одного на другого, в конечном итоге останавливаясь на Германе де Виле, гостеприимном хозяине замка.
Отлично, просто отлично, а теперь мой ход, месье.
Набрав полную грудь воздуха, Жак шагнул вперед с премиленькой улыбкой и глазками анаконды, привораживающей жертву.
- А я вот, не с вами, месье. Я сам по себе. Могу сказать, что у меня есть отличное наказание, для этого лота. Думаю, - он поставил палец на щеку и умильно зыркнул на Жана, - Самым страшным испытанием для этого господина будет моя спальня. Он будет там томиться долго, как узник в Бастилии. Что? Это противоречит правилам? Ах да, правила.
Подхватив двумя пальцами сигарету, у зазевавшегося зрителя, Жак театрально затянулся, выпуская дым.
- О чем это я? Ах, о правилах.
Ну, что Жак, вперед, пора выводить на позиции тяжелую артиллерию и давать первый залп. Только так! Иначе, бастионы падут.
Но развернулся спиной и играющей походкой подплыл к Филиппу, цепляя его за рукав и подтягивая поближе к сцене.
- Месье де Виль, вам вероятно лучше всех знаком этот юноша. Красивый, правда? – отпуская рукав, и переставляя с захлестом ноги, Ферье обошел вокруг парня, приглашая всех собравшихся оценить молодого месье. – Приятный молодой человек, правда? Отличный камердинер. Не глупый, расторопный, умеющий держать язык за зубами. А какой нетронутый цветочек, - губы с причмоком коснулись пригоршни пальцев. – Какие чудесные волосы, какие восхитительные голубые глаза, - он с убеждением уставился в них, словно делая намек на их договор. – Так вот, о глазах, месье. Хотите, что бы эти чудесные глаза не закрылись до расцвета навсегда, предлагаю вам обмен. Вы выигрываете месье Симона, а взамен, сохраняете жизнь своему камердинеру. Все останутся в выигрыше, поверьте.
Совершив почти балетный поклон, Ферье поплыл к предмету своей страсти и понизив голос, приближая лицо практически проворковал:
- Вот видишь, на что я готов ради тебя, милый, а ты гоняешься за какими-то малолетними шлюшками, а в итоге, тебя хотят поиметь все мастера замка, - отодвигаясь, и делая шаг назад, он добавил, но уже значительно громче. – А был бы со мной, такого бы не случилось.

Отредактировано Жан Жак Ферье (2010-06-12 23:14:52)

Один неосторожный звук, одно неосторожное слово и симпатичный маленький снежок, пущенный  по склону превращается в снежный ком.
«Как его зацепило…» Волчьим взглядом следил за метавшимся хозяином поместья. Никак не мог уяснить, в чем дело. Гнев Германа де Виль возрастал с каждой секундой. Хотя. Слухи обретали реальную почву. Бешеный зверь не терпящий ничего из того, что идет вразрез с его желаниями.
- Да не то чтобы я беспокоился о Вашем настроении, но…
Шарль замолчал, когда маска полетела в сторону, обнажила белое пятно лица хозяина поместья. Теперь можно рассмотреть его в подробностях. Даже забыл, что хотел прибавить о настроении хозяина торгов, вглядываясь в тонкие, правильные, немного неклассические черты. Красив, бледен и… кажется выпил немного.
Понятно отчего местные завсегдатаи возвращаются сюда вновь и вновь.
Именно потому что отступать некуда, Шарль отвлекся от созерцания гибкой высокой фигуры Германа и глянул на дверь за которой исчезла юбка Марго.
- Пусть идет. Что ему здесь делать слабому и хрупкому? Ничем все равно не поможет.
«Уже помог, - Шарль машинально нащупал в кармане платок с запиской, - только бы успеть. Ночь на исходе. Кто знает, как долго дружки Марго станут ждать".
- Я как-нибудь сам разберусь.
Обещал же Марго, что тот уйдет с аукциона невредимым. Вот и пожалуйста. А нечего было кидаться неосторожными словами и обещаниями. Семь раз отмерь, один раз скажи. Если уж пообещал, то как-то что ли неудобно на попятный идти.
Вздохнул, потом услышал слова Германа о покупке. Вздрогнул.
«Матерь Божья. Только этого не хватало. Хватать и тикать».
Ступни зачесались, сразу захотелось подскочить к окну и сигануть в него.
Издал смешок, ироничный и нервный одновременно. Злость снова накатывала тяжелыми волнами.
- Конечно, хочу развлечь. Я очень смешным бываю. Просто обхохочешься, - негромкие насмешливо-злые слова. Терять уже нечего. По голосу Шарля давно спалили. Голос не принадлежал Симону. Герман понял, что перед ним не тот, кого он ожидал увидеть. Шарль не знал в каких отношениях был покойник Жан с хозяином Вертепа. Судя по всему в каких-то пренебрежительно-прохладных. Тусовался тут, пользовался, наверное, податливыми и послушными рабами, без меры выпендривался и надоедал.
Спроектировав такую версию, Шарль стряхнул с себя оцепенение в которое начал впадать.
Покупатели и зеваки постепенно покидали зал. Кто-то поспешно и со страхом глядя на разъяренного хозяина, кто-то едва держась на ногах и при помощи султанов, бросившихся выполнять приказ очистить помещение. Кто-то просто понял, что ничего интересного уже не будет.
Чей-то голос.
Глаза по-рысьи быстро метнули взгляд на того, кому голос принадлежал.
Этот человек не отрывал взгляда от Германа. Ел его, пил его, хотел его и ухватился за идею поданную Германом ради самого Германа. На кой хрен ему Симон?  Ни на кой. Ему нужен де Виль. Только он. Иначе хотя бы взглянул на предложенный лот. А взгляда либо не было, либо Шарль вконец ослеп.
Покупатель в черном поднялся и подошел к Герману.
С ним. Конечно с ним. И ни с кем другим.
Редкостный взгляд, очень много говорящая улыбка. Очень информирующее выражение лица.
«Ну, и славно, молодец», - скрытый маской угол рта оттянулся в усмешке, глаза настороженно оглядывали зал, уши, был бы волком, подтянулись и остро встали, так Шарль прислушивался.
Снова голос.
Мгновенное дежавю. Где-то он слышал этот голос. Зудящая ускользающая догадка. Незнакомый человек, высокая светловолосая фигура недалеко от входных дверей зала. Только что пришел? Или уже был здесь. Краткая фраза не позволила  догадаться и понять откуда знаком голос. И человек больше ничего не произнес. Сволочь. Ну, давай. Вякни что-нибудь еще.
Шарль оглядел нового претендента внимательней. Ситуация зашибись.
Молодой мужчина, холеный, тонкий, красивый, уверенный в себе.
«Тоже решил выставиться перед хозяином? Ладно, иди и ты к черту вместе со всеми остальными».
- Кажется, господин де Виль, Вас уже развлекают. И заметьте. Я  к этому никакого отношения не имею, - пробормотал себе под нос, надеясь, что его не услышат.
Уже было хотел сосредоточиться на том, что будет происходить дальше. Уверен, просто стопроцентно был уверен, что на этом охотники развлечь себя сомнительным торгом закончатся, но…
Кино снимать в этом замке надо. Миллионные сборы в прокате.
Эффектно распахивается дверь, в зал влетает какой-то…. Зашибись… он, кажется, здесь был до этого. В общем в зал влетает… чудо в перьях, то есть в женских тряпках. Если бы сам Шарль не был уверен, что он прибыл сюда не далее как субботним утром, то есть меньше суток назад и за все это время лишь успел почти напиться с Лувье и почти начать продавать картину, потом почти поспать. Короче, если бы не все это то, еще чуть-чуть и уверовал бы в слова странного бывшего покупателя, уже отхватившего на торгах премиленького блондинчика-камердинера (тут чудо наговорило кучу всего и от этого всего у Шарля отвисла челюсть)… которого он сейчас ради того чтобы Герман непременно купил «мсье Симона» пожелал укокошить.
«В общем, он сумасшедший».
Шарль сдвинул шляпу на затылок, усталым движением потер глаза и лоб, вздохнул.
Чего ему так хочется, чтобы де Виль купил лот оставалось за гранью любых самых сложных умозаключений.
«Итить твою!»
Шарль возвел очи горе и пробормотал короткую, пламенную и табуированную молитву.
Оказывается, кандидат в покойники камердинер, тот самый блондинчик, купленный эффектно одетым эмоциональным господином уже тут как тут. Стоит столбом, ждет, чего скажут, чего решат.
Шарль повернулся к нарушителю пафосного настроения в торговом зале и, почти ласково скрежетнув зубами, исключительно мягким голосом произнес:
- Вы обознались, мсье, но, тем не менее, я обещаю за шлюшками не гоняться и таких красивых мсье более не упускать из виду. А теперь идите. Никого не нужно убивать. Я сам приду. Адресок оставьте, да? Камердинера заберите и уносите ноги, пока они Вас несут. Нам с Вами будет весело и без торгов, обещаю.
Последние слова прибавил шепотом, склонившись к мсье в разноцветных дамских тряпках и надеясь, что бедолагу не прихлопнет разъяренный Зверь Герман.
Снова глянул на Германа. На белую кожу, искривленный гневом рот, пронзительный  взгляд голубых глаз. Мысль мелькнула глупая, совершенно не подходящая ситуации, катастрофически неуместная. Отогнал, тряхнул головой, непроизвольно потер рукой грудь. Хорошо, что маска скрывает. Невозможно увидеть выражение лица.
Замечательно то, что никто не обратит внимание на взгляд серых глаз, прищурившихся и настороженных.
Лучше бы Герман не снимал маску. Когда это все закончится легче стереть в памяти неживые искусственные имитации, а не лица, голос и все остальное.
Закончится. Такси ждет. Шарль надеялся, что Марго понял его правильно.

Отредактировано Шарль Морель (2010-06-13 18:31:47)

Такой пройдоха как Жак и не ждал, что ему вынесут желанное на блюдечке с голубой каемочкой, да еще и восхищенно заискивающе улыбаться в след. Он был взбалмошным, но вот идиотом не был никогда. Каждый свой шаг, Кутюрье продумывал до мелочей, до тонких деталей, словно вырисовывал новую модель. Каждый штрих и лини должны были соответствовать назначению.
Вот так и сейчас. Ферье отлично понимал, что бросая вызов де Вилюю, он только разозлит владельца замка, а это было, несомненно, на руку в данной ситуации и теперь несомненно можно этим воспользоваться.
Конечно, в любом вызове был риск, но, как говориться: «Кто не рискует, тот не пьет шампанское». Проныра прекрасно понимал, что большее, что с ним могут сделать, это выдворить из замка, сделав его персоной нонграто .
Когда все закрутилось, почти облегченно вздохнул. Да, его выгоняли и лишали честно заработанного приза, но это даже прибавило шанса его задумке.
Бросив укоризненный взгляд на Жана, в котором и без слов читалось: «Так я тебе и поверил», он с совершенно спокойным видом развернулся и направился к выходу, презрев улюлюканье и грязные реплики подвыпивших господ. Где-то на середине пути, он остановился и с абсолютным спокойствием в голосе произнес:
- Я то, конечно уйду, месье, но…- взгляд старательно уперся, то в одного, то в другого компаньона Германа. – Месье, мадам вы все еще хотите участвовать в честной игре? А скажите мне, мои милые, что будет, если вы или вы выиграете лот, а его утянут у вас из под носа? Что? У вас на него большие планы? О, могу вас уверить месье, что не стоит распускать перышки, если птичка все равно упорхнет. Но это так, к слову, я то по наивности думал, что выиграл свой приз до утра.
Делая печальную физиономию и сопровождая ее размашистым реверансом, в сторону господ стоящих у сцены, Жак развернулся продолжая свой путь к выходу.

Услышанное задание отвлекло от спокойного созерцания вновь прибывшего претендента, отчего –то создалось ощущение, что он хрупок и юн, вероятно, мужчине просто померещилось в приглушенном освещении залы. Танцующие саламандры в нишах стрельчатых окон – отсвет пламени из разинутой пасти камина. Убористая роспись лепниной в узких, словно сдавленная глотка проемах между ними. Над головой иллюзия купола, а не высокого потолка.  Потный запах опустевших кресел, тугая дребедень звуков, привкус железа во рту от которого не избавиться даже после виски. В какой-то момент в воспаленном от алкоголя сознании мелькнула лихорадочная мысль, что фантасмагорию разбавляет явления ряженых. В глазах де Ламарка мелькнули веселые и опасные искорки, и он с сожалением, подумал, что напиться до чертей ему никогда не удавалось. Он просто бледнел сильнее обыкновенного, и становился мрачновато- весел, пускаясь во все тяжкие в компании всякого сброда, что нетрудно призвать одним единственным щелчком пальцев – на дармовщину всем хотелось быть рядом.
Какая-то несусветная чушь...
И когда –то это так стесняло. Эта собственная нагота, обращенное внимание, прикосновение взглядами, от которых дрожью отдавалось в чувственных местах. Стесняло и нравилось. Генрих задумчиво присел на кресло, чтобы разуться, сейчас ему было интересно припомнить, сколько лет назад он был насмешливым и пустоголовым птенцом, которого мог действительно заставить краснеть петтинг.
Удивительно своевременные мысли. Поднялся с кресла, аккуратно поставив у его ножки сапоги. Босые ступни приятной прохладой обдал пол, мужчина принял устойчивую позу – чуть расставил ноги, и беспрекословно заставил себя продолжить раздеваться. Спокойно развязал пояс, не заботясь о его дальнейшей судьбе позволил детали гардероба просто упасть к ногам. Потянул из петель сорочку, чувствуя, что шелк отяжелел от испарины и, теперь почти блаженство оголить торс, давая коже дышать.
Де Ламарк раздевался неторопливо, расслабленно, но не забывал и о задании, поэтому не просто стряхнул рубаху с плеч, привычно потянув за рукав, но позволил легкой ткани ласкающей волной окатить полуобнаженное тело. Это же касалось и брюк. Медленно расстегнул верхнюю пуговицы, и потянул вниз собачку молнии. В проеме стало видно белье.  Прикрыл глаза, скрывая их выражение, шумно вдохнул через стиснутые зубы, и выдохнул, едва разомкнув чувственные губы, бесстыже провел ладонями по своему паху, скользя руками под брюки и резко развел ткань, продемонстрировав низ поджарого живота. Открыл глаза, не скрывая, что в зрачках пляшут черные черти, и столкнул с бедер брюки. Пластика движений  у него была мягкая, но упругая, он не торопился, и не испытывал неловкости, зная, что на него смотрят. Слугам и рабам позволено было смотреть, как господин испражняется, что уж говорить о разоблачении.
С леностью сытого зверя, потянулся так сладко, что под гладкой кожей заходили узлами мышцы. В отблеске пламени светлая шкура отдавала бронзой, когда подхватил пальцами узкие плавки, с сожалением подумал, что мало бывал у воды в этом году – де Ламарк загорал полностью обнаженным, и ровный, не броский загар покрывал тело полностью. Но сейчас ягодицы были чуть светлее, чем крепкие, стройные ноги и гибкий торс.  Скорбный мысленный  вздох по-поводу отдыха, и Генрих медленно избавляется от белья. На миг по скулам протянуло желваками. Упрямо дрогнул уголок рта. Поддался  скорее внутренней дрожи, от невольного напряжения, вдруг сковавшем долю секунды назад полностью подчиняющееся его воле тело. Усилием воли подавил едва не вспыхнувшее раздражение. Но вновь во взгляде же привычное спокойствие. Стоял голый, и с иронией вдруг мелькнуло: а не заставили бы плясать ….

На ловца сбегались… точнее, принеслась алчная блондинка, одной победой только больше фрустрированная, быть может, отродясь нравилась плетка хищного «нет». Словно коллекционерка членов зрительских симпатий притащила за собой на хвосте уже не железный манок, не тушкана, а мимо венозной портьеры домчала юного Аполлона-в-алом, весьма печального, к тому же. Или забегался? Лефевр улыбнулся фривольной фантазии на тему чужих мечтаний в область сцены с коротким воплем брачного долга по лицу резко ошалевшего шерифа и не без сарказма, питавшего заложенные густыми ароматами бронхи, вдохнул запашок горделивого отхода с ноткой благородства партизанки. Потерянный лот был завещан кому-то другому, но, тем не менее, жадность человеческая пределов и границ, а чаще - нахальства, занимала не в том месте и не в то время. О чем ей брезгливо и напомнили, а провокации сегодня удавались из рук вон плохо, козыри так и сыпались из рукавов, на поверку оказываясь очередной мелкой трефой. Хлопнула дверь, где-то шумно и надсадно выдохнуло озоном. Приятно не щадить это время, когда так уместно грозит стихийный инсульт за витражами и клокочет вена на виске гостеприимного хозяина, когда глаза одного из визави кипят шутливым приговором затянуть потуже гнев, облизать соль с насиженных задниц и сбросить ошейник приличий. Словоохотливый месье на сцене смотрелся особенно, будто чувствовал себя последним из могикан, держался героем и скупо поглядывал с края капкана по сторонам, неравнодушен  был до охраны. Интересно верить, что крышка захлопнется не менее надменно и пафосно, чем упавшее надгробие царственных фамилий, под мефистофельский смех и грохочущий марш грома. Он мог бы именно сейчас сказать, что всего-то любит дождь.
Лоренцо, как часто нравилось – прослушал большую часть громких слов, пока наблюдал за лицами, греясь об азарт, который натирали до искр на кадиле губы лучшего бородатого рогоносца Залы. Углы рта согнулись в самой благочестивой улыбке, а носок сапога плавно покачивался в такт черной ветке мрачного дуба за окном и басовитому подходу к делу, с должными театральными паузами, не щадившего живота своего. Раздевание обоих господ приятно плавило роговицу, каминное пламя шаталось, шаловливо полизывая поленья раздвоенными язычками. Невольничий ряд стыдливо посматривал то на одно небрежное неглиже зверей с тягучей слюной, кровавыми мальчиками в глазах и весельем рождественской вечеринки в узком кругу, то на другое – робко, нерешительно, но с должной порцией смачного подкроватного сгустка порнографических кошмаров. В уютном полумраке опустевшего нутра выпотрошенной барракуды аукциона с одним оставшимся к ужину блюдом совсем не казалось абсурдом подняться с кресла и, хмыкнув, подозвать наиболее нервного раба, что был здесь с самого начала. Рука приподняла за подбородок, надавив на подушку губ, погружая за облатку зубов пальцы до горячего шершавого языка в мокрой утробе рта. Султанчик, отставив поднос, робко изучал подножие сапог, периодически находя удовольствие в дрожи и мерном сглатывании, как будто уже думал об ужасающей каре за синяк на ягодице клиента. Холеные беличьи вихры почти задевали рубашку, а влажные ладони мальчишки теребили шаровары, оставляя темные отпечатки на броской полупрозрачной обертке. Левой ладонью Энзо выпростал тусклый стальной окатыш пуговицы на брюках, вжикнула грубая молния, сверкнул отблеск её ослепительной тезки до росчерка на бледной скуле. Ткань съехала ниже, до тропки светлых лобковых волос, а тугая как тетива улыбка тронула губы.
-Бояться будешь потом. Повезет – часто и долго.
Развернулся, так, чтобы белая с красными разводами от свечей поясница внушала мальчишке больше решительности, потому что сверкать ягодицами, наполовину сжатыми узким поясом брюк было слишком смешно, почти до беззаботного хохота, как в славную пору, когда еще помнишь о том, как тебя грозились по ним отшлепать. 
Игра в доброго господина с открытым тылом и миролюбивым тембром голоса забавляла, в свете того, что глаз тех, кто составлял компанию в кулуарной ночи, не видел, а то бы непременно выразился на сей счет.
Мокрые губы с метрономом сдавленного дыхания и вакуумная тупая насмешка плотского насоса ощущений, когда пополам с аритмией задевающих резцов почувствовал давление, и мякоть втянули в тугой рот с влажным звуком. Засос раб ставил как себе – с должным прочувствованием момента, совестью и инстинктом сохранения головы в одной конструкции с шеей. Едва давя как сочную виноградину набухший в горле смех задорного оголенного провода, натянутого по барьеру бермудской игры в геометрию, рассматривал причудливую игру теней на стене. Дождался, пока мальчик оценит степень красноты от своих стараний, удовлетворенно шелохнув голенище рукой для опоры, привстав с колен. Вполоборота низко шепнул над теменем:
-Если не будет синяка – прикончу,- и, скрывая выражение глаз, улыбнулся, в расширенные тикающие зрачки маленького человеческого звереныша, оборачиваясь к тем, кто еще был в состоянии отличать засос от мушки на щеке горничной.

Два простых слова взяли всю его систему оценки, перевернули и вывернули наизнанку. "Филипп остается", два простых слова. И дальнейшая ситуация сразу покатила по надуманному кем-то сценарию, а господа - слишком предсказуемые, слишком гордые, чтобы куда-от свернуть. Теперь вариант с пафосным пусканием крови казался невероятно смешным, а не красивым. Он бы провалялся в постели несколько дней, мучаясь от безделья и лишних мыслей, а в результате ничего бы не выиграл. Месье де Вилю плевать на правила, потому что он сам их устанавливает, а слабым игрокам просьба отойти в сторонку.
Ферье, кажется, даже не сильно расстроился ответом, словно ожидал его. Очевидно, он надеялся внести смуту в последнем туре, посеять сомнения. Но так ли другим игрокам нужен сам приз, чтобы сразу выяснять отношения? Филипп окинул каждого из присутствующих взглядом, разглядывая, впитывая скупые признаки эмоций и мыслей, положения тела, направленный взгляд. Слова, усмешки, приподнятые брови, легкий вздох, движение плечом - неосознанные, автоматические движения так много могут сказать. Филипп изучал лица, вспоминая их имена и положение в доме. Кроме месье Германа за выставленный лот остались сражаться еще двое, и оба они были клиентами в Вертепе.
Филипп чуть нахмурился, не понимая, что не так. Атмосфера в комнате была совершенно иная, чем в начале аукциона. Почти все ушли по приказу, оставшиеся султанши и охранники вели себя тихо, гости молчали. Не было того веселья и легкого шума, не было смеха и звона бокалов, не было... азарта. Словно участникам нет никакого дела до самого лота, им просто захотелось поучаствовать хоть как-то. А может, причина в месье де Виле? Его бальная карточка заполнена до предела и они решили воспользоваться шансом и пробиться без очереди? Отчего же тогда не сядут рядом и не заговорят? Боятся?
Филипп вспомнил один тропический цветок - огромное растение с прекрасными ярко-красными лепестками. Правда у него один недостаток - оно хищное, и стоит подойти, как можно почувствовать отвратительный запах гнилого мяса. Действует ли здесь тот же принцип? Месье Герман привлекает, затягивает, но в тоже время отпугивает?
Филипп мог их понять. Чувства, эмоции, смысл - клубок начал распутываться и даже родились слова, которые он бы хотел сказать. Только не все так просто, нельзя с бухты-барахты все выложить... или? Или ждать подходящего случая? Или уединения? Или может, это всего-лишь порыв и позже он снова будет считать это глупостью? И нужно ли вообще де Вилю его признание? "Хуже ведь не будет?"
А вот месье Симон камердинеру не понравился. Его якобы саркастические и ехидные замечания выглядели по мнению молодого человека жалкими попытками выставить себя в лучшем свете. Мол, смотрите, я вам делаю всем одолжение, у вас есть невероятный шанс купить меня великого.
И Верделет, в попытках продержаться в характере смешного ведущего, не сбавляет темпа и дарит смешливые выражения. Но нет здесь веселых докторов и шоуменов, нахальных мальчишек и игривых гостей, все разбежались, остались лишь пафосные дяденьки. Они если и усмехнутся, то мысленно, и то когда шутка про другого. Филипп даже испытал нечто вроде сочувствия - так надрываться в почти пустой комнате. Но какая бы атмосфера ни была, игра за последний лот началась и дело сразу пошло с избавлением от лишней одежды. Небрежно скинутая на пол рубашка была такой чертовски знакомой чертой хозяина, этакий венчик в его клубке, что камердинер едва сдержал улыбку. Но ведь в чем-то месье де Вилю придется возвращаться в комнаты? Филипп подошел к сброшенной одежде, подбирая, быстрым, движением расправляя рукава, аккуратно складывая и почти бережно повесил на ручку ближайшего кресла.
Филипп отошел в сторону, чтобы не мешаться игрокам, и сел за столик. Ряд бокалов, почти все полупустые, кем-то использованные, так что Филипп без стеснения подцепил бутылку с водой, делая глоток. Ему не хотелось тревожить кого-то из перепуганных слуг, потому что был уверен, если ничего не произойдет - они скоро умрут. А если даже не умрут, то вскоре пожелают это.
Молодой человек мог бы еще уйти, но он не хотел. Появившееся желание было таким четким, таким явным, что покинуть комнату было бы просто фатальным. Филипп улыбнулся. Странная атмосфера комнаты была ему чужда, но все же он хотел увидеть конец.

Почти незаметная полуулыбка тронула губы мужчина, когда он смотрел, как выполняет свое нехитрое задание Герман. Что ж, Герман всегда оставался Германом, и даже в безупречном равнодушии было столько изысканной, чувственной грации, простой уверенности и эгоцентризма, что Генрих был готов за это разоблачение неохотно уступить пальму первенства. Но только за это, и внутри взвился азартом шальной зверь, мешая забросить это развлечение и заняться чем-нибудь более разумным.
Разумные поступки или разумные объяснения – такая в сущности ложь самому себе, когда вызвать эмоции могут лишь безумные выволочки для собственной гордыни или самоуверенности, и какая кому разница из-за чего свирепо блеснут удовольствием холодные глаза или мурашки облепят хребет.
В Каминной было удушливо жарко, а окна стонали от хлестнувших капель осеннего дождя. Ламарк невольно посмотрел в остроконечный проем черной слюды стекла, поежился, мелькнуло в голове: а если бы прямо сейчас под ливень. Прикрыл глаза, внезапно погружаясь в свои мысли, и тут же пришел в себя. Жестко зафиксировал взглядом красивую игру с невольником белокурым покупателем. Расслышал задание для де Виля и внутренне усмехнулся, вспоминая, что порой для обоих было глумливым удовольствием просто превратить интимное священнодействие в похабное удовольствие. Вызвать шок, брезгливое недоумение или сладострастную дрожь подобными выходками. И всегда игра стоила свеч, видеть взгляд того, с кем игрался, как кошка с мышью было бессовестно, но о какой совести могла идти речь, если было просто не уступить другому. А вот собственное задание едва не вызвало желание рассмеяться. Как в воду глядел, честное слово.
И смеялся бы, если бы не увидел, как рабы скрупулезно готовят для него площадку, равномерно рассыпая слой гравия. Даже со стороны было видно, как опасно щерятся осколки, прижатые друг к другу с таким расчетом, что ступня окуналась в колючий слой полностью при любом нажиме. Генрих следил не отрываясь за тем, что без фантазий наверняка обожжет болью, но думал лишь о том, что бы такого изобразить с этой пляской. Танцевать он умел, мог, любил, и не стеснялся своей склонности, но вот что именно. Минута, другая, пошла третья, когда рассеянно поднял с пола брюки, и, проигнорировав белье и сорочку, натянул их. Ровно настолько, чтобы они плотно сели на ягодицы, зафиксировал молнией, чтобы не дай бог не свалились во время все еще не придуманного номера. Не застегнул пуговицу, оставив открытым низ живота, и тут карие глаза блеснули озорством. Жестом подозвал султаншу и вполголоса приказал принести тонкий шарф с монистами и с улыбкой назвал музыку.
Шарф обмотал вокруг пояса, так, что при каждом шаге монеты звенели, и подошел к своему «помосту». В глаза бросилось, что гравий очень светлый, и кольнуло памятью прошлого, заставляя конвульсивно напрячься. Матовое солнце от жара которого лопалась кожа, и изрезанные в кровь ступни, когда бесконечно приходилось ступать по битой в острые колья дороге. Ерунда, не более. Танец...уж лучше бы плети роз руками рвать, чем искусство без репетиции. Веселье, и словно не дрогнул от каких-то своих подзабытых историй. И этот номер в колледже просто был гвоздем пьяных вечеринок.
С первым же аккордом ступил на пики гравия, невольно  удивившись, что от битого камня может быть так чудовищно больно, прикусил щеку с внутренней стороны, чтобы не отвлекало, и под перезвон тонко нарезанного серебра плавно двинул бедрами, постепенно легко и свободно вступая в ритм мелодии.
Танец живота Генриха научила танцевать одна турчанка – горничная, что работала в поместье де Ламарков. Ему тогда было пятнадцать, и с тех пор его способность ломаться под этническую музыку делала его неизменно желанным гостем на любом танцевальном пати в университете. Зверь внутри свирепел, когда подворачивался особенно острый осколок, ступни налились болезненным свинцом и ныли так, словно по пяткам отстегали кнутом, кожа зудела и в паре мест из рассеченных участков мазалось кровью, но мужчина не на миг не сбился с ритма. Бедра то ритмично, и дерзко, то медленно и изящно ходили ходуном, пресс блестел от испарины, разгоняя волны аритмия мелодии, торс в гибком излиянии напоминал хлыст. Легкий флирт на публику и мрачное ощущение, что эти пять минут никогда не закончатся…
Когда же время истекло, то мужчина с совершенно бесстрастным выражением лица ступил на гладкий пол, и медленно опустился в кресло. Не стер даже капель пота теплой, дразнящей иронией стекающих по вискам. Был бледнее обычного, расстегнул и скинул пояс на пол, едва заметно поморщился, когда пришлось опереться на измученные ступни, приподнимаясь для этого. И такое палящее солнце было в тот день. Сердце билось ровно и спокойно, смотрел на Германа внимательно, чуть улыбаясь. Ну, на что мы способны с тобой еще, приятель…

Отредактировано Генрих (2010-06-21 23:23:28)

Приказ Церимониймейстера вернуться на сцену коснулся слуха и проскочил мимо, Шарль не шелохнулся, продолжая стоять рядом с белокурым покупателем и, слушая задания второго тура, глядел на приготовления. Плети колючих стеблей роз легли на стол рядом с ними, туда же был положен изящный обоюдоострый клинок с костяной ручкой.
Еще один тур. Еще одно испытания насыщавшее воздух залы липким удушливым ожиданием. Удары невидимого метронома гулко отдаются в мозгу, шорох миллионов песчинок убегающего, исчезающего в бездне времени, заполняет слух, становится нестерпимым. Воздух уплотняется, его можно резать.
Вряд ли Шарль обратил внимание на зажигательный танец на остром гравии. Ничего в нем не было. Ничего кроме гравийного сухого хруста врезавшегося в мозг, от которого хотелось морщиться и, дернув головой стряхнуть реальные звуки, перемежающиеся со звуками слышимыми  только ему.
Так сходят с ума.
Тело – струна. Натянутая тонкая нить. Задень зазвенит, потяни – лопнет.
Шальной взгляд хозяина, мягкой грациозной походкой приближающегося к нему.  Так барс крадется к тому, кто нарушает право его территории – прижав уши, втянув когти, играя переливами мышц под гладкой лоснящейся шкурой. Белое пятно обнаженного тела ближе. Порыв ветра из окна вдруг доносит со стороны белокурого покупателя тонкий едва различимый аромат парфюма. Волосы и кожа пахнут, как серебристая свежая вода дикого лесного ключа.
Непрошенный запах отвлекает лишь на секунду, напоминая как близко гибкое молодое тело таинственного незнакомца бывшего всего несколько минут назад одним из ведущих.
Шарль не двигается с места и не отрывает взгляда от лица Германа. Хозяин замка подходит слишком близко.
Струна натянута до предела и тихо вибрирует.
Тысячи нервных окончаний готовы в любой момент среагировать ударив электрическим током в мышцы, каменные от напряжения.
Кажущаяся расслабленность позы, руки свободно вдоль тела, ноги чуть расставлены, серо-голубые глаза на секунду метнулись взглядом на ладонь протянутую к его лицу. Плечи чуть отведены назад, лопатки спрятанные под покровом одежд, сведены за спиной. Непрошенный гость, сознающий опасность чужак готовится прыгнуть и упругим движением напасть.
Никто не видит, как мышцы правой руки чуть дрогнули. Глаза снова смотрят в глаза. Полная готовность и собранность.
Прикосновение к платку, от которого немеет рука в попытке удержать непроизвольное движение, от щеки по лицу, груди и спине волна теплого тошнотворного нетерпеливого желания стряхнуть чужие пальцы. Только попробуй пересечь линию и пружина, свернутая в тугие кольца распрямится, струна лопнет не в силах более удерживать.
Но рука исчезает.
Шарль не сводит глаз с Германа, наблюдая его игру с невольником. Мальчишка выгибается, податливо и доверчиво в сильных руках, заливается румянцем стыдливой неловкости и липкого ужаса. Ведь это хозяин сейчас лижет его ноги.
Мысли окружающих почти осязаемы. Шарль шкурой чувствует общее напряжение.
Шорох песка убегающего времени становится торопливо-сбивчивым. Скоро верхний сосуд невидимых песочных часов опустеет и гулкий метроном остановится.
Герман ласкает мальчишку, целует его гибкое тело, завладевает горячим ртом, оглаживает кожу и снова синий взгляд нацелен в лицо Шарля.
Безумный беззвучный смех.
Удар. Равнодушный блеск стали. Тусклая костяная рукоять торчит из распоротого живота и обмякшее тело мешком валится к ногам всесильного владельца Ада.
Алая кровь росчерком на белой коже.
Носок сапога небрежно отталкивает безжизненное тело.
Последняя песчинка как в замедленном сне падает на дно. Разбивается, волнуя и искажая невидимое пространство.
Струна лопнула.
Реальность взрывается. Рассекает крупными рваными ломтями вязкий воздух.
Молниеносное движение и левая рука чувствует, как в ладонь впиваются шипы гибких розовых плетей, услужливо сложившихся в удобную петлю мгновением позже обвившую шею белокурого покупателя, рывок к себе, дуга, которую описывает правая рука вынимая из-за пояса брюк за спиной  тяжелый, впитавший тепло человеческого тела Вальтер, палец машинально и уверенно снимает предохранитель и дуло упирается в висок  у кромки светлых волос.
Теплые струйки крови текут по левой ладони. Шипы острее тонких игл. Боль отрезвляет. Взгляд глаз неподвижен. Шарль приживается к спину покупателя, шипы импровизированной удавки опасно давят на нежную бархатистую кожу горла.
Где-то там охрана и слова Шарля должны дойти до их сознания и сознания Германа.
- Я его убью. Торги окончены.
Проснувшийся Вальтер жадно прижимается поцелуем к шее покупателя. Высокая гибкая фигура гостя скрывает Шарля, стоящего за его спиной, лишь над плечом, укрытым черным шелком ткани рубашки сливающийся с ней платок, скрывающий лицо Шарля.
За спиной пустая сцена, справа колонна, впереди зал. Охранники наверняка уже готовы выстрелить. Они попадут в цель. Они профессионалы, но палец  на курке дрогнет и мозги из прекрасной белокурой головы станут изящным украшением мозаичного затейливого паркетного пола.
- Сейчас будут либо два трупа, либо ни одного. Я хочу уйти с этим господином.