Разглядел-то он их только сейчас, но услышал раньше. Только внимания не обратил на звук отодвигаемого стула и достаточно громкий голос с акцентом. Второй тихий и тоже  не чистейший французский.
Мимоходом царапнуло слух да и только, ибо пару минут назад, когда новые лица появились в курительной, Шарль целиком и полностью был занят гипотоническим арабом и очумевал от вранья Луи.
Ладно, сделка провалена. Может оно и к лучшему, товар такой, что требует большой аккуратности, но вот сейчас действительно пора сваливать.
У Лу всегда были большие глаза, а когда он видел особенно аппетитный предмет вожделения, так и вовсе становились огромными. Но сейчас-то эти глазоньки на пухлом личике размером были с чайное блюдечко, заберите мою погубленную душу.
Шарль машинально выдохнул дым и повернул голову туда, куда смотрел Луи.
А пальцы-то, вцепившиеся в его плечо, сейчас подрагивали, ох как подрагивали. И никакой морзянки не нужно, чтобы понять, что Лу напуган до чертиков.
- Какие объяснения, любовь моя?  Я так понял, что эти двое символизируют роскошнейшую ситуацию под названием «глубокая жопа». Как бы эротично это ни звучало, но…
Взглядом Шарль продолжал скользить по комнате, пауза наступила  не внезапно, он  договорил последние слова, но медленней, чем начинал фразу, ибо разглядел новую диковину и она оказалась весьма экзотичной и абсолютно нереальной. Даже здесь. Даже в Вертепе.
-… вроде бы я не курил. А мерещится, - зажурил глаза, тряхнул головой, открыл. Тварь на поводке сидела и преспокойно лопала чипсы. – Полагаю,  мы с  тобой очень заняты и нам, разумеется, пора.
Говоря это,  Шарль поднялся, затушил окурок в пепельнице, документы и фотографии сложил во внутренний карман пиджака, скользнул рукой ниже к поясу и снял с предохранителя  пистолет. Один жест скрыт другим. Успел шепнуть:
- Только спокойно, Лу…
Поздно.
Луи исполнил танец паники у дверей.
Мягкие шаги следом,  просьба, трансвеститы, мелкий негритенок, вопли, захлопнувшаяся дверь и преувеличенно бодрый голос Луи, утверждающего, что он Вилли.
Ну, конечно он Вилли. Какие могут быть сомнения.
- Вилли, а кто такой Людовик? – у Шарля стоявшего рядом глаза сделались еще больше, чем доселе у Луи.
И внезапно, в голосе прорезалось, видимо, где-то очень глубоко таившееся и сейчас вырвавшееся из глубин трагическое отчаяние и такие зудящие нутро истерические нотки - предвесницы скандала.
- Ты снова за свое? Ты снова заводишь любовников на стороне? Да еще и под чужим именем?! Боже мой, какой позор! Я немедленно требую объяснений.
Отчаяние сменилось льдом так же внезапно.
- Прошу прощения, мсье, но мне нужно очень серьезно поговорить с…
«Ну а что? Эти типы наверняка слышали нас, даже если и нет…»
- … с моим супругом. Дело семейное, прошу простить.
Двери на этот раз распахнулись самостоятельно.
Разноцветная толпа, перья,  лоснящиеся мускулы, обтянутые кружевом, шелком, латексом гениталии, ярко раскрашенные лица. Хохот, хлопки пробок от шампанского, бокалы на подносе, смех, дробный звук каблуков.  Бог Веселья в множестве лиц ввалился в курительную комнату.
Опля! Барабанная дробь, обнаженные тела, перья. Стоп…
…
Как же он был им рад!
…
Лоснящиеся изгибы тел, мускулистые, красивые, блестящие бисером пота, расшитыми корсетами, лаковыми сапогами, аргентинский ворох юбок и рукавов. Перья, боа, аромат похоти, алкоголя, веселья и страсти.
Щелчок  хлопушки. Дубль первый. Мотор!
Атракцион красок, музыки, тел, голосов. Army of Lovers.  Sexual Revolution.
Барабаны, головокружительные движения танцующих.
«О, я уже почти готов полюбить этот бардак. Вот же черти».
Они оттеснили их от двери, отт6рли незнакомого беловолосого немца от Луи.
Веселые, размалеванные, в искренне-порочном танце излучающие флюиды  похоти, высокого градуса опьянения и беспечного веселья.
- С Днем Рождения!
- С днем Рождения!
- Ураааа!
- Поздравляем!
- А где именинник? Который из вас, господа?
И Шарль подхватил под локоток красавчика травести, такого же смуглого, как и черный гигант за соседним столиком.
- Вот он. Давай, крошка, поздравляй.
Калейдоскоп звуков, красок и эмоций мячиком прыгнул в сторону монументальной фигуры, сына Ореса и  Рувензори.
Голоса даже не пришлось понижать. Столько звуков сразу едва могли выдержать человеческие уши, но вот чудеса. Как-то же выдерживали.
Роскошь красок растеклась по Курительной, порушила помпезную чопорность, толпа окружила гиганта, ему протягивали шампанское, осыпали конфетти, забрасывали лепестками цветов, хором кричали:
- Поздравляем!
Шарль перевел взгляд с веселой толпы на Луи, потом на настойчивого немца, в глазах поселилась, казалась бы навеки вселенская усталость.
- Прошу прощения, но нам с супругом пора. Здесь слишком шумно. Если Вы не возражаете.  Идем, Вилли. Нам нужно очень серьезно поговорить о твоем поведении.
Последняя фраза адресовалась исключительно Луи. И как этот голос умел менять интонации с изломанной усталости на несгибаемый металл?
Уму непостижимо. «И почему  я не пошел в кино. Экий талантище пропадает».
Шарль положил руку на запястье, крепко сжал, дабы Лу смог почувствовать успокаивающий без слов о многом говорящий жест, мол, все нормально, да словить взгляд замаскированный черте какими клоунскими эмоциями, но на миг мелькнул истинный, обнажающий сокровенные чувства - сосредоточенный и настороженный и в тоже время спокойный. Жест и взгляд не видный немцу, призывающий к спокойствию.

Отредактировано Шарль Морель (2010-02-09 22:39:06)

Белокурый француз рванул на себя дверь. Дверь, которую, как Зигфрид отчетливо помнил, никто не закрывал. Так она и оставалась полуоткрытой. До того момента, как немец отвлекся на явление Мо и диалог с Людовиком, который утверждает, что он вовсе и не Людовик. Черт возьми, как же разлюбезное подсознание любит развешивать стереотипы. Француз. Судя по волосам и чертам лица, он такой же француз, как Момохато - маленькая еврейская девочка. Две руки, две ноги, одна голова - вот и все сходство. Хотя по французски шпарит бойко, видимо, и вправду родной. Зигфрид так и не сумел избавится от акцента. Ни во французской речи, ни в английской. Ни уж в тех обрывках русского, что заучил общаясь с Мо. Трость подхвачена подмышку. На губах улыбка. Помни, как это делается. Вспомнил? Забудь. Улыбнись так, будто тебя никогда не предавали.
Дверь открытая на пару секунд. Дверь. Открытая. Шелест, гул голосов. И мелкий чернокожий мальчишка, сменивший вытертый красный бархат фирменной ливреи лифтера на точно такой же, но изумрудный. Улыбка до ушей. Палец, приложенный к губам. Тс-ссс... Смотри-ка, как сейчас будет. И плевать, что суббота была вчера. Щелк, щелк, щелк, опять защелкали черные и белые бусины. Черные пешки, белые пешки. Кто ты, подпирающий спиной стену мира? Мои руки пахнут осенней ржой и солью. И немного сладким вишневым табаком, в котором я все чаще слышу привкус зеленых кислых яблок. То, что находится за дверью, всегда зависит от того, кто ее открыл. Одну и ту же дверь открывают и чтоб выйти, и чтоб войти, и чтоб позволить войти. Чему-то.
И снова дверь открывается. Дверь. Мысли скачут нажравшимися транквилизаторов белками, у которых отобрали все запасы, а родное дупло припорошили отборнейшим снежком. Колумбийским. Мелкий черный поганец улыбается, увиваясь вокруг белобрысого. Улыбается такой знакомой улыбкой. Так улыбается бездна. Открыто. Доверчиво. Бездну никто никогда не предавал. Попробуй-ка предай бездну.
Незнакомец, который рванул вместе с новоиспеченным голландским подданным на выход, сообщил о своей счастливой семейной жизни. Или несчастливой. Кто ты, Вилли Ли? Или Вилли Лу? Желанный волк, если переводить имена с двух языков. Значение имени меняется с красного в фиолетовый, соловья сменяет дрозд, гранаты отходят к аметисту. Тот кто рядом с тобой обвиняет тебя в чем-то, но интересно, насколько часто вы оба меняете имена?
Слова уже откровенно проходят почти мимо сознания, отпечатываясь только на подкорке. Из них вылупляется нечто, что потом снова исчезает. Дверь открывается и волна накрывает с головой. Стой, скотина. Мне нужна эта дверь. Та, которая сейчас бежит за тобой...
Живой водоворот кружит, кружит, незаметно обтекая и будто сторонясь. Шум, гам, тихая музыка и дикий, невыносимый голод во всех этих людях. Голод, который подменяется фальшью насыщения. Пряный аромат парфюма, кислый - застарелого пота, и где-то там когда-то пробегал мускус. Длинный рыжий хрен в маленьком черном платье, с трехдневной щетиной и накинутой на плечи шубкой, которую несет, точно знамя полка. Это не красный бык на знамени, это изрядно пошарпаный телец. Когда-то он был золотым, но позолота стерлась, рога пообломались и он беспомощно мычит со штандарта, будто распятый на копьях по дороге на бойню.
Перекресток человеческих желаний, кладбище устремлений. Мо, точно черный кафрский буйвол, без труда прокладывает себе дорогу к немцу. Зигфрид улыбается ему и Матери, которая щелкает пастью, откровенно осклабясь. Чует. Ананси, африканский паучок, гладит гиену, одновременно плетя пальцами затейливую вязь жестов.
Образы, картины, внутреннее "я" плывет, смещаясь. Под загривком скалится зверь. В глубине солнечного сплетения шелестит чешуей змей. Человек чуть наклоняет голову и улыбается. Щелкают бусины. Черная бусина, белая. Где ты, лоа перекрестков, отзовись. Я вижу тебя. Я чист. Я чист. Я чистый лист, на который ложится все, что происходит вокруг. Штрих за штрихом.
Короткий кивок второму человеку, мол, да, я вас понял. И немец кладет ладонь на плечо вывернувшегося из толпы лифтера, удерживая его на месте. Голубые глаза смотрят внимательно, испытующе. Ловя взгляд. Зрачок в зрачок.
- Тогда рад знакомству, господин Уильям.
Не имеет ни малейшего значения, какую личину ты оденешь сейчас. Я помню тебя. Именно тебя, а не твое имя. Остается только надеяться, что Вилли не курит ментоловых сигарет, иначе будет очень сложно разговаривать.
- Я совершенно случайно услышал, что вы говорили о продаже картины. Я прошу прощения, но вы повысили голос и я разобрал имя Бризака. Если ваш предыдущий покупатель отказался от предложения, то почему бы нам с вами не поговорить об этом?
Люди в зале жрут. И ржут. Громко. Фальшиво, бессмысленно. Тем не менее, немец не повышает голос ни на йоту. Его и так услышат. Невозможно насытить тело иллюзией. Невозможно пробудить чувства фальшью. Невозможно заглушить голос, если его должны услышать.
- Позвольте, я познакомлю вас с моим другом, - Зигфрид обращается к обоим, сжимая плечо дернувшегося было мальчишки. Пауза. Вежливые улыбки как танковая броня закрывают лица. Кивок в сторону подходящего черномазого принца.
И пальцы разжимаются, чувственно оглаживая жесткую ткань костюма. Откровенно, не скрывая ни малейшего оттенка эротического подтекста движения. Мальчишка ухмыляется, трется, изогнувшись кошкой, об обшлаг костюма, и с многообещающей улыбкой исчезает в толпе.