Архив игры "Вертеп"

Объявление

Форум закрыт.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Архив игры "Вертеп" » Архив » Комната Мерлина Марго Леруа


Комната Мерлина Марго Леруа

Сообщений 1 страница 20 из 30

1

Гостиная
http://s004.radikal.ru/i206/1003/a3/9ceff7e73822.jpg
Спальня
http://s003.radikal.ru/i203/1003/55/da570cefaaa3.jpg
Кухня
http://s44.radikal.ru/i106/1003/dd/2d82f4a9df7a.jpg
Санузел
http://s51.radikal.ru/i134/1003/b2/b62288063aa3.jpg

Отредактировано Марго (2010-03-16 13:10:10)

2

Марго едва дождался, пока за кастеляном закроется входная дверь, и тут же ринулся шариться по углам.
- Ничего так местечко, симпатичное, - вердикт был вынесен.
Разностильно, но уютно, маленькие комнатушки, минимум мебели, все удобно и порядок наводить  просто. Честно говоря, пока тащился по коридорам, глазел на роскошество ампира, фигея от блеска позолоты, трухал, что и самому придется обитать в чем-то подобном. Ну не любил житель трущоб почти китчевое великолепие классики. Это другая прислуга сможет при желании на выходные домой мотать, отдыхая глазами, ему-то некуда. Да и не отпустят из поместья целый месяц, проверять на вшивость будут. Не, начальник охраны выразился почти изысканно: «Учитывая все обстоятельства, - и помахал неопределенно бабским пластиком, - нам необходимо быть уверенными в твоей благонадежности». Марго скромно тупил глазки, розовел щеками, норовя отреверансить на каждый чих. Ни дать ни взять - идеальная субретка из оперетты.
Подействовало. Приняли. А если бы нет...  так и не дожил бы до двадцатитрехлетия, как пить дать. Ребята действительно оказались серьезные.
Ворота перед носом открыли без проблем, стоило назвать имя хозяина поместья. Потом долго мурыжили, объясняя, что девок на работу не берут. Пришлось юбку задрать и сиськи отстегнуть - не баба, мол, не герм. Ощупали нагло, величая процедуру личным досмотром. Расслабился и получил удовольствие, исправно вздыхая с томностью. Зубы щерить в роли просящего смысла не было. Рано. Да и на фига - мужики интересные, оглаживали бережно, щипались умеренно.
Потом дворецкий нервы трепал. Вызвал начальника охраны. Судили-рядили, карточку разве что на атомы не расщепили. Марго на голубом глазу брехал, мол, ошибка, проклятые чинуши никак исправить не хотят. А он, бедолага, невинная жертва обстоятельств. И ресницами - хлоп-хлоп, плечиком эдак завлекательно, сама шлюшковатая скромность. Знал, что концов не найдут, люди Камиля сработали чисто.
Дворецкий крепкий орешек, не повелся. На него впечатление произвели, скорее, высоченные шпильки, на которых Марго споро скользил по отполированным каменным плитам полов замка. Униформа-с. Мало кто из ребят способен так, легко-изящно. Еще по всякой бытовой химии погонял, проверяя, знает ли кандидат в горничные что, зачем, в каких пропорциях. Главный вертухай вообще был из непонятных, по ходу, мальчиков разной степени красивости перевидал до матери и не особо в теме. К нему Марго со всем уважением, без шалавных штучек. В результате получил право на поселение с испытательным сроком и ключ от комнаты.
Спальня на двоих поразила нежной клетчатой голубизной, домашней такой. Учитывая недвусмысленное требование исполнять все прихоти бзиковатой клиентуры... Поржал.
Чемоданы со шмотками кто-то аккуратно перерыл, даже подкладку вскрыли, потом вручную зашив. Ну, компромата не было, в элементе. Марго не дурак. А деньги, жалкие остатки евро, припрятал в туфле заранее. Немного натертая пятка  - мелочи по сравнению с возможностью купить обратный билет.
Шкаф-купе легко вместил тряпье, на прикроватную тумбу стала фотка в рамке - любимая семья. Рома-антика.
Опробовав на предмет удобства диван в гостиной, новонанятая горничная  подхватил со столика соломенную шляпу, нахлобучил на лохматую голову и проскользнул в ванную.
- Мдаа... Не, пока я тут один толкусь, все нормально, хоть и жалко, что только кабинка... ладно, фигня, прорвемся. Появится сменщик - в карты очередность принятия душа будем разыгрывать.
Он бодрился изо всех сил, скрывая даже от себя, что страх мурашками по позвонкам. Некоторые инструкции по правилам обращения с «дорогими гостями» напрягли. У выносливости тоже есть пределы...
Решительно назвал противный озноб предвкушением приключения, ярко представил размеры чаевых, заценил вполне приличную кухню, вытянул из забитого холодильника йогурт и, скребя ложкой по стенкам пластиковой баночки, вернулся в спальню, чтобы вывалиться на крохотный балкончик. Он кастеляна спецом просил о такой милости. Тот фыркнул на наглость, но просьбу выполнил.
От величественной красоты парка в закатных лучах солнца перебило дыхание. Порывистый ветер норовил унести шляпу, пришлось ухватить рукой за соломенный край.
- Ух ты...
Зеленое море древесных крон, там и сям расцвеченное золотом и багрянцем. Это вам не ампир там какой,  истинный натюрель, не нуждающийся в лишних завитушках.
Легкий топ, шелковая юбка. Прохладно. А оторваться сил нет от красотищи. Такой нужный покой. Такой необходимый самоконтроль. Марго встряхнулся шелудивым псом и порадовался привычной собранности.
Теперь можно было вернуться в комнаты.
Долгий горячий душ, в одном полотенце к зеркалу - кремами мордаху, масками, свежий макияж, волосы уложить. Выгладил, аккуратно развесил парадно-выходный наряд (униформы по размеру не нашлось, пока разрешили в своем, благо, подходящего много в гардеробе), чтобы, в случае тревоги, одеться за пять минут. Дворецкий предупредил - ночью большое гулянье, нужно быть наготове, вдруг понадобится помощь новенького. Если до двух часов не кликнут, рекомендовано в приказном порядке спать ложиться. Рано утром кастелян обрисует фронт работ.
Любопытство грызло. Посмотреть бы на господ пристальнее, оценить на деле, что они из себя представляют... а то ведь все равно мандраж, фиг уснешь.
Шугнув подкрадывающуюся на мягких лапах тревогу, Марго выудил из чемодана толстый том Брауна, развалился на кровати и ушел с головой в историю театра. Проверенный временем отвлекающий маневр.

3

Бра над кроватью натужно разгонял полуночные тени, глаза потихоньку начинали слипаться. Долгий день, черт возьми.
Громовой стук в дверь раздался одновременно с боем часов в гостиной.
- Твою мать! - подхватывая полотенце, с удовольствием пускавший слюни на лощеные страницы Марго одновременно выскочил из дремоты и спальни. Просыпался уже на ходу.
Часам достался недобрый взгляд и мысль о том, придется ли по вкусу хитрым шестеренкам сахарный песок, двери - пинок, матерный шепот и сломанный о какого-то хрена неподдающуюся задвижку ноготь.
На пороге стоял парень. В корсете. Ничего так, симпатичный. Только затраханный и злой.
- Ты тут что, дрочить изволил? Битый час стучу!
Коллега, опознанный по униформе, брехал сивым мерином: Марго полетел открывать сразу же, с первого удара по двери.
- Милый, ложь - смертный грех. Харе трындеть, говори, что надо, и проваливай! - вызверившись сладким ядом, горняшка сердито подтянул полотенце повыше и выжидательно уставился на гонца.
- Поговори еще, сопляк! - справный "лещ" здорово поменял вектор мировосприятия. Ошалевший Марго даже в драку не полез, только рот открыл от изумления. - Кастелян приказал проводить тебя до покоев клиента. Срочный вызов. Чего стоишь?! Пошшел! Три минуты на сборы. Не успеешь - вылетишь за ворота в этом полотенце.
Что-то  эдакое отразилось во взгляде смешного детинушки с пробивающейся щетиной на нарумяненной морде и Марго пошшел. Как миленький.
Первые чулки поползли, зацепившись о сломанный ноготь. Шипя ругательства, пришлось доставать новую пару, да еще и на подвязках. На белье уже времени не было - упаковаться в подходящие к черно-зеленому комплекту гипюровые трусы он не успевал.
- Ладно, так сойдет... под юбкой не видно.
Шуршащая зеленая тафта на двух черных подъюбниках обтекла стройные бедра, погладила прикроватный коврик пышным краем - без каблуков никак. Да он и не собирался - без.
Только сначала топ. Точнее, намек на него. Прозрачная органза, хитрого плетения, потирающая толстыми нитями моментом взбудоражившиеся соски, без бретелей, рукавов, так, узкая полоска ткани. Натянул, сам с застежкой не справился. Как обычно.
Делая первый шаг, Марго ловко поймал баланс, необходимый для таких высоченных шпилек, и почувствовал, как дрогнули мышцы обнаженного живота, когда хитрый запах юбки разошелся, подставляя сквозняку слишком много.
Зеркало подтвердило - неотразим.
- Начинаю обратный отсчет! Десять-девять...
- А чтоб тебя! - едва успев махнуть пуховкой пудреницы и подмазать губы, на счет "один" горничный выплыл к своему единственному зрителю.
- Молнию застегни. - Повернувшись спиной, Марго ждал того самого, единственного вздоха, который стал бы компенсацией за проглоченную грубость. И дождался.
Нехорошая улыбка иззмеила помадно-карминные губы - так тебе! Мимолетная дрожь пальцев, подцепивших язычок молнии добавила еще немного вкусного.
Лицом к лицу, отслеживая признаки поражения. Ан не было уже. Профи коллега, профи. Ну да хрен с ним.
- Веди, готов к исполнению служебного долга.
Без лишних слов провожатый вышел в коридор, маршируя на устойчивых каблуках. Марго выскользнул следом.
----->Комнаты Жана Симона

Отредактировано Марго (2010-04-02 18:53:36)

4

----->Комнаты Жана Симона
«Что это было? Со мной?»- мягкой губкой по левой ноге, вниз, вниз, вниз.
«Какого черта?» - незрячими глазами на кипящую вокруг сливного отверстия пену смываемого тугими водными струями геля. Сандал, роза, лакрица. Просчет, промах, провал.
Его ломало от понимания, каким печальным лохом неожиданно оказался шустрый парень в юбке, когда дошло до дела в новой ситуации. Ведь и ловили на неблаговидном раньше. И били. И угрожали. Выкручивался, соображал на ходу. Выигрывал. А тут... полный разгром. И винить некого кроме себя.
По-детсадовски уверовав в мимолетные слова Жано, полез по личным вещам клиента, даже не проверив наличие-отсутствие жучков, хотя навыки есть - раз.
Губка щекотно коснулась ступни, на долю секунды одевая ее в белое мыльное кружево.
Не верно оценив готовность «Симона» действовать круто с места в карьер, выбрал заранее проигрышную линию поведения - два.
Губка скользнула к паху, взбивая мелкие радужные пузыри, оседающие на аккуратном островке темных завитков.
Проиграв в силе, схлопотал легкое сотрясение мозга, все еще отдающееся тупой болью - полбеды, но дальше то, дальше! Превратил чужие проблемы в свои, дав слово, которое теперь вынужден сдержать - три.
«Фея-крестная, так тебя растак».
Не выяснил, есть ли у этого «Симона» вообще деньги, не получил гарантий своей безопасности по завершении сделки - четыре, пять. Вышел зайчик погулять. Зайчик-дебил. Зайчик-имбецил. Чего мелочиться-то... зайчик-идиот.
«А, собственно, почему не соскочить? Теперь?» - втирая шампунь в корни волос, Марго надолго завис, релаксируя под самомассаж.
Да, он рассиропился от короткого «Извини», от непонятой до конца обреченности, пометившей лицо «Симона». Да, он сам смазал границы, перейдя на «ты», это вечно работало против него, но в нервах забыл о простом правиле - «держи дистанцию». Все это цепляло, тормозило разворот задницей к кредитору. Как и невольная благодарность за то, что жив. До сих пор.
Под мерное гудение фена он принимал решение. Важное. Не простое. Не хрен хлюпать носом над пролитым молоком? Ага.
Выгладил пострадавшую юбку, привел в порядок маникюр, отыскал нераспечатанную упаковку чулок и подходящие трусы. Тихо-плавно, голышом, при тусклом свете бра. Замедленность движений и мысли-кузнечики. Духами по двадцати двум тайным точкам обнаженного тела. Супер-оружие.
Где-то на втором чулке, ловко обнявшем ногу, все в голове устаканилось. Стало легче. Вперед и с песней.
Жано вошел без стука, просто пнул дверь и вошел. Если бы не перекинутый через предплечье чехол, Марго бы не удержался от рявканья. Но когда замотанный по самое «не хочу» коллега выручает тебя, отрываясь от дел, не до воспитательных мер.
- По размеру, надеюсь? - чтобы натянуть бесстыдно-откровенный гипюр на бедра, пришлось встать.
- Обижаешь. У кастеляна брал, тот мужик серьезный, учет ведет строго, - не отводя взгляда от маленького шоу, Жано свалил свою ношу на кровать и уселся, вытягивая длинные ноги вперед. - Отдохну хоть у тебя. Совсем загоняли. Ты точно решил на аукцион?
- Конечно. Не купит никто, так потолкусь среди клиентуры, разберусь немного, что к чему. И премия мне в тему, - юбка рухнула вниз, скрывая ступни.
- Ну... смотри, - сомнение вполне можно было понять - за этот маскарад Жано насмотрелся господских игрищ вдоволь и порассказывал о них немало. - Тогда держи, - расстегнув чехол, горничный пошебуршал чем-то и осторожно вытащил черную полумаску. - Фарфалле. Тебе в самый раз.
- Бабочка? А что, меня так называли, - Марго рассмеялся приятным воспоминаниям о двужильном итальянце, скрасившем однажды душные летние сиесты своим темпераментом, повертел изящно вырезанное папье-маше. - Хорошо, что еще не красился. Под эту штуковину надо немножко по-другому.
Серебристая подводка, тушь, совсем светлые тени - и в прорезях приложенной на мгновение к лицу полумаски засияли прозрачно-серые глаза. Легкие румяна, тронувшие скулы, лоб, подбородок, никаких резких мазков, тщательная ретушь.  Помада... ан нет, сначала должок.
Придерживая юбку так, чтобы не истоптать, принцессой, с достоинством вышагивающей на парадном приеме, подошел к Жано, бережно взял колкое щетинистое лицо в ладони и припечатал поцелуем стремительно становящуюся растерянной улыбку. Не хотелось отрываться, рвать, отталкивать. Только ощущение ладоней, опасно-горячо сжимающих едва отглаженную тафту заставило.
- Без рук. Не сейчас,  - пообещал затуманенным взглядом продолжение как только получится. И не соврал, что самое интересное. - Спасибо, Жано. Спасибо.
Горничный отпустил. Понял.
«Наверное, у меня здесь может появиться друг. А теперь - дальше. Время».
Вырисованные темно-розовым в пухлость губы, последний слой серебристой пудры. Туфли. Тщательный грим на проступивших синяках, испятнавших плечи. Теплые пальцы Жано, застегнувшие молнию топа, погладив сначала между лопаток. Контрольный взгляд в зеркало, прицельно острый. Две таблетки обезболивающего, проглоченных насухо. Все.
Все.
Марго подхватил тяжеленький чехол, приспособился к весу и решительно двинул на выход. Его мало интересовало, что внутри, даже спрашивал не стал. Положился на Жано, которому кратко обрисовал общие требования к костюму для клиента - строгость без вычурности, самцовость без пошлости.
Коллега шел рядом, не предлагая помощи, не сбивая настроя болтовней. Наверное, что-то почуял.
С брошенным в спину тихим «Удачи» легче получилось свернуть в восточное крыло.
----->Комнаты Жана Симона

Отредактировано Марго (2010-04-04 19:46:18)

5

----------> Каминная зала

Воняет? Воняет. Повод не трогать? Хрен наны. Поводом могло бы стать отрезвление, четкая мысль, что ошибся в очередной раз за эту бесконечную ночь. Если бы не вскрывшееся больное глаз напротив, Марго бы ушел. Отговорился, отбрехался, спрятался под маской аукционного лота. Выпил до дна, по-честному, стакан с отдачей, который неизбежно был бы вручен ему щедро наполненным «с горкой», и ушел.
Только увидел и понял - все  верно считал в Каминной у колоннады, интуиция не обманула.  Значит, не зря она и до сих пор тревожно завывает дурниной. Начал - доводи до конца. Его так учили. Да и не смог бы соскочить, разумной расчетливости не прибавилось, все вокруг казалось странно-размытым, кроме спутника. Переклин, знакомое дело, не первый раз.
Он тянул, не отпуская руки, прямиком до своей комнаты - не сумел придумать, куда еще. Нес чушь намертво приставшим колоколистым, бубенчатым голосом. Мол, и здесь нельзя, опасается говорить открыто. Вот еще немного пройти и сразу выложит как на духу. Дудочкой гаммельнского крысолова звал за собой. И пытался сообразить, что дальше. Чего ему, на самом деле, надо от этого мужчины? Существующие проблемы озвучить нельзя, незнакомцам тайны не доверяют. Даже такие придурки, как Марго. Что знают два человека - знают и двадцать два.
Чертов Жано, благословенный Жано... нет, потом. 
Не было в  изгвазданном кровью с ног до головы человеке ни кротости, ни бараньего. Не жертва - хищник. То есть однозначно непредсказуем и ценит охоту. В том числе и на мелких брехливых горняшек с кошачьими повадками. Правда, он таки с чем-то особым внутри, раз повелся на ключевое о помощи, раз настолько прижучило вытащить его, не медля и не спрашивая, от чего оттаскивал. Врать дальше - тупик. Признаться во лжи с бухты-барахты, да еще наедине за запертыми дверями, рискованно: каблуки уравняли в росте, но никак не в силе.
Тянул за руку. Тянул время.
Гостиная встретила мирным теплом непогашенного бра. Ее чистенький мещанский уют еще больше подчеркнул мясницкую мрачность... гостя? Диссонанс, твою мать. Сплошные диссонансы. Сегодня уже столько глупостей натворил Марго, столько надурил, столько раз оскальзывался и шел наощупь. Жив, курилка. Вот и славно, стоит дальше в том же духе. Почему бы не предложить еще и свою ванную, а себе взять паузу на подумать в одиночестве.
С трудом расцепив накрепко сжатые пальцы, он отступил на шаг, склонил голову к плечу.
- Думаю, что много-много горячей воды вам не помешает. Ванная там, полотенца есть. Я пока чай заварю. Или кофе? И поговорим...

Отредактировано Марго (2010-04-26 01:38:41)

6

А теперь - дискотека... Светотени - радость эпилептика. Нечто вроде предтечи синематографа - крутящийся диск зоотропа со скачущей лошадкой или пляшущим человечком, или световые пятна окон ночного экспресса на темном холме, поезд в теплые края, по кругу, по краю воронки...
Лувье шел за голосом и шуршанием юбки, как слепой, что уж так "вдарило" - мешанина алкоголя, усталость, нереальность происходящего, кровь или вскипятивший кровь адреналин - Бог весть, но в таком состоянии он обычно "догонялся" горстью экстази и выводил на трассу автомобиль, забывая о тормозах, не думая о том, вернется ли он наутро домой, или его, раздавленного в фарш из костных осколков и мяса, будут вырезать из смятого корпуса автогеном матерящиеся спасатели, при свете мигалок дорожного патруля. Если он был "не при колесах", то его тянуло на дурацкие подвиги сомнительного характера - задраться с футбольными фанатами или "бёрами" на задворках стрип-бара "Крученая сиська" за окружной трассой, или прогуляться по внешним перилам моста Шарля де Голля, от прожектора к прожектору.  Лувье знал за собой эту дурную тягу к ночным "приключениям", иногда ему даже удавалось пресечь это радикально - как то на съемной квартире в Клиши, он в самом начале одинокой пьянки запер дверь и выбросил ключи в водосточный желоб. Правда ночь все равно кончилась тем, что он выбрался в окно и мотался по городу, невесть где, очнулся на скамейке в парке при Летной школе, с двумя метрами осветительной гирлянды, уложенной под скамью аккуратной канатной бухтой. С очень большим трудом ему удалось вспомнить, что спер он ее с крыши шестнадцатиэтажного  торгового центра в Дефанс. Но вот - каким образом и на кой шиш - осталось похмельной загадкой.
Правда последний раз "нехорошая движуха" произошла с ним давно - ему не было и двадцати пяти, Лувье даже надеялся, что молодая дурь выветрилась и опасно беспокойная натура вошла в берега, ан нет. Накрыло. 
И если бы не голосок и рука ведущая - черт знает, каким гусарским курольесьем, а скорее всего короткой и бессмысленной кровавой баней, в разухабистом стиле "От заката до рассвета",  закончился бы "чинный аукционный вечер для джентльменов в респектабельном закрытом заведении".
Как Лувье добрался до комнаты горничной - он не вспомнил бы и под дулом пистолета - будто этот кусок вырезали монтажными ножницами и неровно склеили - перескок кадра.
Лувье стоял в прозекторском свете чужого бело-кофейного тесного санузла и жадно хлебал ледяную воду, отвернув кран на полную. Лило винтом по подбородку и на грудь.
Гудящую полную веселящего газа башку посетила единственная светлая мысль, прозвучавшая в черепе гулко, как возглас диакона в соборе
Сын мой! Истинно говорю тебе: сними штаны!
Лувье неуклюже завозился со штанами и скользкими шнурками ботинок и на развороте снес задницей никелированную  вешалку для рулона туалетной бумагм.
Свет замигал, как в кошмаре эпилептика. Иллюзия. Обман зрения.
Щелчок монтажных ножниц.
На этот раз он обнаружил себя в душевой кабинке, тесной, как гроб стоймя. Прозрачное стекло дверцы запотело - сверху от души хлестал "тропический ливень". Лувье стоял чинно и очень прямо, как монумент, задрав голову и скрестив голые руки на голой груди.
Видимость - нулевая. Штормит. Он ловил ртом струи воды. Теплые, как пресный пустой суп. Те, что стекали по щекам в углы рта почему-то были солоноваты. Он не хотел знать причин.
Лувье  протянул руку к лицу, обшарил скулы и снял темные очки. Его крупно трясло от затаенного хохота - только сейчас до него дошло, что под душем он стоял нагишом - но в черных очках, черной шляпе и черных же носках. Все это он сбросил, не задумываясь.
На отмывку он убил полфлакона геля для душа - о шампуне даже и не вспомнил - сейчас не до метросексуальных изысков - он бы обрадовался и куску стирочного мыла.
Буроватая пена клоками крутилась в решетке у его ног.
Он выбрался из кабинки, присвистнул, увидев лужи воды на полу, разбросанную грязную одежду и свернутый "прибамбас". Все замаранное барахло он без сожаления затолкал в мусорный пакет, оазве что пожалел и оставил очки, зажигалку и полупустую пачку "Кэмела". Он нашел тряпку, подтер кафель, с методичностью убийцы-растамана, который в пофигистичной нирване креольской анашки убирает последствия расчлененки в ритме рэгги.
Мокрые волосы облепили шею и крепкие плечи.
Прищурившись он тронул торчащий из кафеля сорванный винт. Вздохнул. Свет больше не "выключали", потолок, пол и стены заняли свое место. Уныло и мягко тронула половину головы новорожденная, еще совсем робкая, как немая девочка,  мигрень.
Лувье обернул полотенцем бедра, поправил узел под пузом и высунулся в коридор. Горничной не было видно. В гостиной хорошо пахло - то ли ароматизатор, то ли просто гостиничная чистота. Орать из ванной было глупо, Лувье босиком добрался до кресла, огляделся, остывало крупное отдраенное дочиста тело.
Совершенно убийственной деталью было то, что, выходя, он машинально приладил кобуру с "береттой" прямо как есть, ремень удобно лег на прежнее место под мышку.
Реальность щадила - только сейчас подбросила вторую светлую мысль - все тем же медным кафедральным басом (темны, темны византийские своды подсознания)
Сын мой! Истинно, истинно говорю тебе: а больше у тебя приличных штанов нет! И бельишка у тебя нет эксклюзивного. И костюмчика от Луи Вуиттона богомерзкого или Дольче с Габаной препохабного. И да предадут тебя содомские модники,  блюстители дресс-кода сугубой анальной анафеме и паки и паки во стан гетеросексуальный изгонят,  до скончания веков, аминь. И не прокатит за отмазу вранье непотребное, что полотенчико у девы благоразумной из ванной свиснутое есть маскарадный костюм греческого философа Эпикура или языческого идола Бахуса, даже если ты в патлы белобрысые декоративного винограда из комнаты отдыха натискаешь...
Лувье замотал головой, как встряхнувшаяся собака, окончательно выгоняя за пределы разума воображаемого попа. Еще чего - позор для материалиста и антиклерикала.
Перед горничной было неловко. Он закурил, затянулся аж до легких. И громко, хрипловато произнес, надеясь, что приведший его человек не отошел далеко:
- Спасибо. И это... у тебя отвертка есть? И пара саморезов? Я кое что поправлю.
Тут он окончательно пришел в себя.
И прибавил:
- Так что у тебя случилось?

Отредактировано Луи Лувье (2010-05-04 08:40:38)

7

Тихо-тихо притворилась дверь ванной. Марго удивился резко нахлынувшему ощущению простора комнаты. Выдохнул, разжал кулаки, тискавшие подол юбки, и, не оборачиваясь, простучал дробно каблуками до кухни.
Его гость не был настолько пьян, чтобы не ловить мышей и пропускать мимо слова, обращенные к нему, и все же смолчал. Видать, не отпустило то, что произошло совсем недавно в Каминной. Душ в помощь, вода смывает не только кровь. И все-таки, возясь с пакетом апельсинового сока - уголок отгрыз зубами, пить настолько хотелось, что искать орудия цивилизации типа ножа мочи не было, он усердно прислушивался к едва различимому шуму воды. Тревожно, ай тревожно. Правда, идти следом, держать за руку и нести прежнюю успокоительную чушь - это уже был бы перебор.
"Оставь его в покое. Тебе-то лучше всех должно быть известно, что одиночество порой штука необходимая. Никакие утешители, тем паче разукрашенные карнавальные мальчики не помогут. Хватит изображать брата милосердия. Красный крест тебе ни к лицу".
На зеркальной глади холодильника четко проступили очертания крепкой широкой спины, обтянутой майкой, впивающейся подмышками, мерное покачивание забранных в хвост светлых волос. Не отражение - воображение. Богатое, твою мать. И незачем так дергаться, нет никого позади. Лучше обещанный кофе сварить.
Погромыхав дверцами шкафов, нашел что искал и сунул нос в одуряюще пахнущую золотистую банку «Supremo D'Arabica».
"Отлично. Самое то, теперь бы турку..."
Сковородки, кастрюли, пароварка даже - никелированное, блескучее, и ни малейшего признака джезвы. В увлеченных поисках, нервно-громких, показалось в какой-то момент, что со стороны ванной раздался непредписанный для мирной помывки шум, насторожил уши, замер. Ничего. Только вода.
"Знаешь что, если тебя так будет глючить, хрен ты сумеешь до рассвета с целой шкуркой. Успокаивайся, псих, успокаивайся".
Сторожа кофе в самой маленькой кастрюльке из всего набора, мерно помешивая гущу ложкой в заученном раз и навсегда ритме, Марго релаксировал. Он так ничего и не сумел решить. Во рту кисло от "обогащенного витамином С" апельсинового. И вообще кисло.
Вот сейчас выберется из душа человек, пришедший в норму. Который помнит писк о помощи. А тут ему сероглазый прелестник: "Прошу пардону, месье, пошутил я".
Хорошо, если просто в глаз - маска скроет фингал. А ну как посерьезнее что выкинет? Этот может. Если вспомнить выражение лица, напружиненность и готовность убивать.
По иному сценарию. Выходит отмывшийся господин, пьет благодарно кофе и всерьез пытается решить проблемы, высосанные горняшкой из пальца. Горняшкой, который сам приперся в Вертеп. Горняшкой, который сам согласился на аукцион. Горняшкой, который...
Кофе не любит невнимательных. Коричневое вскипевшее полезло через край кастрюли, сердито плюясь в разные стороны. Разумеется, по закону подлости, юбке досталось больше всего. На темно-зеленом пятна кофе - это уже не смешно. Ложка полетела в кастрюлю, окончательно вымарывая варочную поверхность плиты.
- Да что за ночь грррребаная! Что за блядство!
Сердито вырубив конфорку, Марго  рысцой рванул в спальню.
Отстирывать, сушить, гладить, опять помадить перышки - злости на себя, на все, что уже произошло и еще предстоит, это никак не подходило.
Треснула молния на топе, пока его срывал. И похрен, сколько стоил кусок органзы в бутике. Маска сама слетела. Юбку долой, туфли в дальний угол, одну за другой.
Упоенный яростью, нашедшей, наконец, лазейку в заборе искусственного самообладания, он выдернул из шкафа любимые шмотки. Черное все, не мнется. Красота.
Пошедшие стрелками чулки вон, отекшие от напряжения ноги благодарно потопали по ворсу ковра, возвращая на кухню. Можно пока не мучить шпильками. Все можно.
"Мне можно все, твою мать! Я камикадзе. Идиот. И прочее. Даже справка есть, из пластика, на бабу! И мне надоело бояться".
Подтянув повыше трикотажные рукава, до смешного самостоятельно-отдельные, Марго щелкнул кнопкой чайника, потому как с кофе возиться больше не собирался. Палантин с кистями небрежно упал на металлическую спинку кухонного стула.
- Я не сделал ничего плохого. Ему. Значит, все решим полюбовно.
Жано говорил, что в комнатах прислуги прослушка средней степени чуткости. Если шептаться, если не бузить... ну да как покатит.
Увлеченно отдраивая плиту, Марго пропустил момент истины - когда затих душ.
Только посторонний голос, совсем не похожий на прежний  спокойствием и непонятными смущенными интонациями, привлек внимание.
Мелькнув в дверном проеме буквально на пару секунд, он быстро вобрал взглядом фигуру, едва прикрытую полотенцем, между делом отметив кобуру. Расслабленная сила. Марго сглотнул, убираясь из поля зрения. И не из-за страха. Отвертки какие-то... тут бы не ляпнуть глупостей. И придержать ручонки, заинтересовавшиеся белизной кожи. Нет, не лечится. Ничем.
- Иди... те сюда. Я на кухне.
Пепельницы тоже не нашлось. Щелкнув кнопкой вытяжки, он в сердцах шваркнул блюдце на стол и сосредоточился заколдовал над заварочным чайником, стоя спиной к входу.
Шальная мысль не лучше пули. Тоже может вынести мозг.

8

Так-так... Бабочка-траурница. Маленькая хозяйка.
Лувье замешкался в дверях, оценивая обстановку, оперся бедром о дверной косяк, с разлохмаченного по плечам хайра еще мелко капала вода.
Волшебный проводник стоял спиной, звякал крышечкой чайника. На кухне уютно пахло кофе - не только свежесваренным, но и чуть подпаленным в спешке- утренний, а не ночной запах. Вот и славно. Значит "опасность, которая требовала помощи", не слишком велика, если милашка уже успела сменить маскарадный костюм. Чистота кухни, шуршащая черная юбка до полу, особого кроя - не женского, а скорее, как у турецких "крутящихся дервишей", и контраст - меж чистой по девичьи кожей и черными трикотажными рукавами в обтяг - это зрелище странно смещало реальность. Луи поймал себя на том, что следя за четкими "бусинками" хребта в плавной выемке худощавой спины (от лопаток до копчика) - в такт взгляду провел пальцами по дверному косяку. Оставил наваждение на потом и спокойно уселся за стол, крепко уложив локти на столешницу, стряхнул пепел в блюдце.
Хмель конечно не выветрился до конца, но "вертолеты" вернулись на свои базы, и по всем невидимым фронтам дали отбой, короткая передышка, блаженное состояние чистоты и сытости, но не сонной и тупой, а деятельной, полной литой уверенной в себе силы. Судя по движениям "незнакомка" слегка нервничала. Лукавый баланс восприятия между "он" и "она", ненавязчивый, без коньюктурного гламурного унисекса, придавал ситуации совсем уж лакомый тонкий привкус нонсенса - разлива Кэррола и Эдварда Лира. За время короткого контракта, Лувье успел изучить задворки и кулуары "Вертепа", в этом крыле здания жили горничные, официанты, повара, и прочая обслуга, исключая технарей и особых специалистов - вроде сомелье или стилистов. Горняшка? Флорист? Декоратор?  Ну если захочет, скажет... Хотя. Не все ли равно. Теперь?
Лувье придушил окурок в пепельнице и, закинув руки за голову, основательно и сладко потянулся. Потом тяжело сложил руки на пузе и заговорил.С совершенно серьезной миной. Взгляд рассеянно скользил по хрупкой фигурке от подола до плеч, угадывая в складках ткани контур бедер.
- Ложный вызов, дарлинг? Или розыгрыш? Да ладно, мне без разницы, не бойся. У тебя такое хобби - купать всех встречных свиней в своей чистенькой ванне? Или...
Он якобы с ленцой, сощурился и понизил голос (он прекрасно помнил слова "проводника" о камерах):
- Давай без обиняков - начистоту. На кой хрен я тебе сдался? И кто ты, черт подери, така...такой?

Отредактировано Луи Лувье (2010-05-01 01:31:29)

9

Нервы звенели. Такое гладкое в красивость выражение, книжным всегда казалось, выспренно-пафосным. А вот сподобился, услышал комариную песню невидимых струн. Все самообладание ушло на то, чтобы не обернуться на звук весомых шагов. Вроде и не печатали по ламинату сапоги Командора, всего лишь шлепали босые ступни, а казалось, что подковы на каблуках ботфорт звякают. Та-да-да-дам. Судьба стучится в дверь. Или, если без выпендрежа, "здравствуй, Красная Шапочка".
Не страшно - азартно-сторожко.
Проехались по полу ножки стула. За спиной дышал, мостился удобнее, ворочаясь и потягиваясь крупным сытым зверем, гость.
Играем в открытую или гоним фальшивку? Все решалось прямо сейчас. И почему-то зрела уверенность, что  больше не им решалось.
Взгляды как прикосновения, такие же реально-ощутимые всей кожей. Неловко дернув плечом, преувеличенно аккуратно наполнил две чашки. Осталось пируэт на сто восемьдесят градусов да предложить красновато-коричневой чайной бодрости. Всего-то. Мда.
Ну давай же, зайчишко, хватит тянуть паузу, все театральные законы порушил уже, перемудрил. Посмотреть на него придется. И поговорить - тоже. Э-э, нет, насчет пялиться забудь!
Широкий разворот плеч, спокойное достоинство, крепкие бедра, едва прикрытые махрой полотенца, руки - хрен обхватишь бицепс обеими ладонями. Светлый, весь светлый, не альбиносно ни разу: червленое золотисто-пшеничное влажных волос, глаза ярким бликом - душ смыл муть с них так же верно, как кровь с тела. Выразительные темные брови. Губы розовой пухлостью, контрастно-младенческой. И, сейчас, когда горняшкины "шпильки" валяются в спальне,  гость выше на целую голову.
Нет чтобы  подумать о том, как удобно такими руками тонкие шейки сворачивать. Одна мысль крутится- сладко ли обнимает. Хотя какая ж это мысль. Мозг тут вообще ни причем. Несерьезный человек Марго, несолидный. И дурь у него такая же, в избытке, занимать не надо. Ладно б еще накрыло простой честной похотью. Хрен там, другое что-то, позаковыристее. Не отсосать - дотронуться. Чудны дела твои, Господи, и неисповедимы тропы, по которым бродят горняшкины недо-мысли. В элитном борделе.
Время тянулось жвачной резинкой, пуская розовые пузыри бабл-гама.
Бац - острый укол чужого голоса и пузырь лопнул, усердно заляпывая все вокруг приторно-фруктовыми ошметками.
Сам догадался, гость дорогой. Да и не мудрено, халтурный спектакль, по здравому рассуждению, критики не выдерживал.
Одномоментное напряжение - и полный расслабон. Можно не лепить горбатого. Можно правду. Глазеть - нельзя.
Вытяжка добросовестно справилась с сильным духом забычкованной сигареты. Марго справился с собой. Глубоко вдохнув, как перед прыжком со скалы в море, поднял чашки - правильные, толстостенные, высокие, никаких изысков наперсточного фарфора.
Стекло столешницы запотело от прикосновения керамики, исходящей ароматным бергамотным паром. Марго устроился на стуле, помеченном его палантином. В тесноте подстольного пространства колени, защищенные плотной тканью юбки, встретились с горячей кожей белых-белых - он помнил - ног. Едва удержавшись от нервного дерганья, переждал волну жара, пронесшуюся по хребту, и лишь после этого поднял глаза на мужчину, сидящего напротив. Строго на лицо смотрел, оценивая прищур на предмет потенциальной опасности. Не врубился, только заметил с неподдельным изумлением, что накинул лишний десяток лет своему гостю там, в Каминной. "Выкать" сразу перехотелось.
- Начистоту так начистоту, - внятным шепотом. - Никаких розыгрышей, хоть вызов и ложный. Вот хрень... - потянулся по давней привычке поворошить волосы на затылке, едва успел остановиться, вспомнив о прическе, мать ее. Возиться с укладкой снова - увольте. От растерянности ухватился за ручку кружку, сделал глоток чая. - Я на аукцион шел, взвинченный в псих. Увидел тебя в крови, решил, что ты, ну... - все казалось глупым сейчас, и слова едва проталкивались сквозь стиснутые зубы.  - Типа, пострадавший в развлечении для клиентов. Я вообще тебе помощь предлагал. А ты меня не так понял. Ну и завертелось... Слушай, не объясню, правда. Мне просто было очень надо, чтобы ты оттуда ушел. Зачем - понятия не имею.
Понятие-то он как раз имел, но чтобы ляпнуть большому сильному мужику - "я тебя от смерти уводил", это ж нужно совсем с головой не дружить. Лучше пусть посчитает истеричным дурачком. Хоть и жаль, если так. Что-то важное испортится. Зато гордость гостя не пострадает. Самаритянство под руку с благими намерениями, затянувшийся праздник косплея. И дурная привычка решать за других.
Бледные губы, помаду с которых давно сгрыз сам, дрогнули в осторожной улыбке.
- Я тут горничный, знаешь ли. Со вчера. Всю ночь только и делаю, что влипаю в разные истории, а до рассвета еще ой как далеко, - Марго машинально потер плечо, радуясь, что рукава скрыли почти все синяки. - Если будешь драться, лицо не трогай, пожалуйста, и не ломай ничего существенного, мне еще сегодня продаваться. А, да... Марго. Я, в смысле. По правде так зовут. Можно и Мерлин, но не люблю. Чай будешь? - - подвинул кружку поближе. - Или чего другое?

10

Лувье слушал  отхлебывая горячий, на грани терпежа, чай. Замечая и что и как сказано. По выговору - юноша южанин, но речь поставленная, вылощенная кем-то под короткий отрывистый с проглоченными слогами "париго", но глубокие текучие, как шелк, нотки все же остались - так из под новых "моющихся обоев" стандартного образца, проступает на швах старинная позолота. Да и глаза - черные маслины - южные, определенно южные - взгляд Лувье поймал, отследил, но не таращился глаза в глаза, - только дурак думает, что тот, кто пялится на собеседника в упор говорит правду - первое правило враля мне ли, профессиональному лжецу и трюкачу, этого не знать. Прописи для первого года обучения. Честный прозрачный взгляд "зрачок в зрачок", открытая спокойная жестикуляция, улыбка на тысячу долларов и 99 франков, на лице вся гламорама Рона Хаббарда "как перестать париться и на голубом глазу наебывать ближнего своего" - сколько раз тренировался перед зеркалом или видеокамерой, прежде чем отвечать следователю "Понятия не имею, господин комиссар, я был в отъезде и спал, у меня железное алиби", или впаривать деловому партнеру за чистую монету  подмоченные акции или сомнительную аферу, которая за километр смердит отъявленной уголовкой, как бесплатный пляжный нужник в жару.
Ни следа уловок и уверток в речи юноши не было. Лувье сделал вид, что больше всего на свете его занимает чай с бергамотом.
Когда шурщащий черный подол коснулся его под столешницей Лувье машинально, как срабатывает капкан, сдвинул ноги, на несколько секунд жарко зажал скрытое тканью жеребячье колено, на лице это никак не отразилось - он как карточный король - четко разграничил "выше" и "ниже" пояса. Ему всегда нравились колоды карт, где "перевернутое" изображение не копирует верх - а резко отличается от него. Например, дама бубен - цветущая пышная блондинка, а перевернешь - старуха или скелет.
Марго... Цветочек для гадания - любит не любит. Те, что сорваны с могилы - никогда не врут. Гарантия.
В голове упорно запилила детская песенка
"Marguerite,
Fleur petite.
Rouge au bord,
Verte autour,
Dis le sort de mes amours…”
Лувье ничуть не удивился на "Марго" и "Мерлин", было бы странно, если бы эта девчоночка с горячими глазами (и наверняка не менее горячим хуечком и язычком, и там и там уздечка тонка и с горчинкой) , тут он лениво развел полные бедра, неохотно  выпуская плененное колено) назвалась бы по иному. Вот ведь разобрала охотка некстати. В брюхе туго от вертепной халявы, а в подбрюшье еще туже, да еще и жжет. Отставить, труби отбой, думаем головой, а не головкой, вот ведь кабан - едва не словил в баре пулю, передозняк на шабаше, алкогольный делирий  - а все "хуечки" на уме. Хотя не в них дело. Совсем не в них. Тоже невидаль - бледные поганочки, малофейные головки, то висяк, то стояк, как будто своего мало - каждый день же здороваюсь над писсуаром - ну что, мистер Дингдонг, к утреннему отливу готов?   Признайся себе, что будь этот мальчонка чуть менее похож на девчонку, тебя бы так не растаращило, словно на конкурсе "Голдмембер 2009". Как ни городи Содом на Гоморру, а кобелиную натуру не исправишь. Со времен Адама и неандертальцев: мужик подрался, нажрался, а потом чешет пузо, пялится в облака и мечтательно бубнит  "Бабу бы"...
Ведь уже не завалить, подмять  и отодрать на кафельном полу хочется, а так, на коленях подержать, по спине долго гладить - весь задок в мою лапищу уместится, уютно так, по домашнему. Ну потом завалить конечно, как без этого, но сперва, сперва... Волосы бы растрепать, а то намарафетилась, как на бал, да нет. Наебал - не на бал. Продаваться.
Вас понял. Прием.
Вот с этого и надо было начинать. .

Лувье допил чай. Отставил толстостенную чашку. Не торопился с ответом. Поднялся со стула и преспокойно, как у себя дома, открыл дверцу холодильника, мазнул взглядом по полкам. О, то что доктор прописал. И бухло осадит, как отраву. И вообще. Хочется. Холодное и нормальное, а не обезжиренный синюшный обрат.
Он вытянул большой пакет молока с маркировкой "Candia GrandLait 1,5L" - на фоне кислотно голубого неба паслась не менее абсурдистская коровенка, вскрыл пластиковую "застежку" и начал пить,крепко расставив ноги и вскинув руку с тарой, как пародия на горниста. Глотал всласть, глубоко, не проливая ни капли на подбородок и шею. Лувье хлебал холодное  молоко до ломоты подо лбом и в желудке, будто пожарный насос, казалось, что уже некуда больше, но поднатуживался и  место в утробе находилось - жадность жалости не знает даже к себе. Мерно гулял кадык, ходили, как у тяжеловоза, круглые бока. На торсе были заметны почерневшие уже синяки и бугристо запекшиеся длинные порезы - царапины, будто накануне он еле вырвался из бритвенных перчаток старины Фредди Крюгера.
Наконец он отставил пакет в мойку (звучно плеснули одонки - осилил почти все) и, отдуваясь, прислонился задом к разделочной столешнице, не думая, провел ладонью по тускло лоснящемуся в свете кухонной лампы, животу. Под пальцами обильная сильная  плоть даже не промялась, все внатяг, как барабанная шкура.
На шлюху ты не похож. На истеричку тоже. На дурочку-субретку - мадемуазель Фифи "ах, я думала что из этой штучки только писают..." - тоже. Еще неделю назад, я стал бы нести благоглупости, в стиле - не лети, мотылек, на свечку, не ходи по дерьму - ноги замараешь, не кричи "волки" - они придут. Больше я не куплюсь на проповеди свободы перед хроническими, как простатит, пресмыкающимися  рабами или невинными пташками канашками "месье, мне вечно восемнадцать, я в борделе случайно, меня усыпили-похитили, мама ждет меня домой в десять, научите ноги раздвигать и покрутите мне тити-мити, да потом еще проникнитесь тем, что вы Грязное Животное, Которое Растоптало Мой Цветок". Да ты, вроде и не из таких, тоже мне Жанна д Арк.... Вывела меня из зала - правильно, благодарен. А то я опять начал забывать, что цена здешней искусственной крови и фильтрованным экологически чистым детским слезам меньше, чем пачке гондонов в супере при бензоколонке. Если бы мне сейчас сказали - удави раба кнутом, удавил бы, не задумываясь. Только бы задницу ему заткнул китайским пластиком из сексшопа и пасть упаковочным скотчем заклеил, чтобы не изгадил мне обувь дерьмом и слюнями - прирожденный раб-манипулятор недостоин жизни и пули в его защиту. Почему я вечно это забываю? Дон Кихот хренов.  Но ты ведь не раб, Марго... Ну что ж, не обессудь, но последний тест - вопрос.
-... А с чего ты взял, что я тебя буду бить... Для мордобоя повод нужен. А просто так - мне в лом. - Лувье заговорил так, будто вернулся к прерванному на полуслове разговору. После холодного питья голос звучал хрипловато, пасмурно.
- Ну начнем по порядку. Меня зовут Мартин, Луи, Александр, Ларс,  Виктор, Франсуа, Морис, Леон, Адам,  Вилли,и еще штук пятнадцать имен, вспоминать лень. Выбирай любое, мне без разницы. Я тут работал, сейчас прервал контракт, болтаюсь, как фиалка в проруби, вроде как гость. Вертеп - малина стремная, но со временем, если вкуришь, вштыривает по полной. Ты себе даже не представляешь, Марго, насколько здесь далеко до рассвета.  Для меня это только плюс - люблю темноту. От света и "правды" меня корчит, как улитку в кипятке. На дух я этот самый свет не переношу. А здесь других клиентов и нету. А ты, значит, продаешься... 
Лувье рассеянно уставился на свое смутное отражение в темном стекле какого-то кухонного агрегата и хмыкнул, не убирая ладони с разгоряченного от напряга тела, пальцы подрагивали, смыкаясь в кулак, будто на чеке гранаты.
Он тяжело и странно взглянул на Марго, мазнул взглядом по лицу, цепко задержался на плоских почти отроческих сосках - кизиловые ягодки, терпко под языком. И будто гвоздь вбил:
- Почём?
----------------------------------------------------------------------------------

Во Франции на маргаритке гадают так же как в России на ромашке.
перевод песенки:
"Маргаритка,
маленький цветочек,
красный по краям
и с зелёной каймою,
открой судьбу моей любви…

Отредактировано Луи Лувье (2010-05-04 08:42:15)

11

Тиски округлых коленей, ухвативших кусман худосочности и отпустивших именно тогда, когда им захотелось  - ни секундой раньше, наслали истомы, шелково-непристойные трусы тесны стали. В темноволосой голове забродили четкие картинки «детям до пятнадцати». Жестко - фиксаж рук вернее веревок, потно - солью в глаза с морщащегося гримасой нетерпеливого вожделения лба, горячо - скакунов объезжают со шпорами, честно - до последней капли спермы, заполняющей растянутую задницу. И вот чтобы этими большие ладони гладили, тискали. Не отпускали.
Контролировать выражение лица все труднее. И удержаться от того, чтобы поправить передавленный кружевной резинкой член, почти невозможно. Наполовину пустая чашка - спасательный круг. Вцепился в едва теплые керамические бока, как только не треснуло под пальцами.  Ресницами занавесил похабную черноту взгляда. Шумело в ушах, сердце тарантеллу отплясывало. Ровно до того момента, как молчаливый «серый волк» к холодильнику двинул и устроил молочное шоу.
«Марго, милый, в своем ли ты уме?..»
Умеют же некоторые настроить на деловой лад. Безапелляционностью действий. Прямотой слов. Взглядом перекупщика. Только шелк белья холодит влажным пятном смазки да тяжесть не ушла, темная, паточная тяжесть. Марго встряхнулся, отгоняя ненужное, лишнее.
«Что за томность избалованной болонки, первый раз зажатой в углу зубастым кобелем? Мало ли  видел-пробовал. Белых, черных, желтых. Палитру всю перебрал. А хочется на ручки вот к этому конкретному, несущему свой объемный живот знаменем на баррикады».
Он следил за каждым жестом Мартина, Луи, Александра, Ларса и так далее, не запомнил весь перечень пристальнее камеры. Мимолетно заинтересовался происхождением незамеченных раньше ссадин-гематом.
«У свиньи, похоже, острые когти. Кинжальные. Мда. А клинило на белизну. Не бывает белым тот, кто здесь бродит свободно. Не бывает черным тот, кто себя упорно позиционирует любителем хлевной жижи. Все ты врешь... ну, пусть будет Луи. Король-солнце, мля. Первый и единственный в своем роде. И не врешь одновременно. Почем? Знал бы я. В базарный день за пучок таких пару евро дают. Но тут  могу ой как дорого обойтись. Тебе в том числе».
Захотелось спрятаться за ликом барышни с членом. Потянуться, выгнуться, улыбнуться по-кошачьи, промурлыкать «для тебя бесплатно». Укрыть за шлюшной повадкой то, что мучило и выворачивало из шкуры. Но ведь не о цене спросил. О другом. Осталось внятно сформулировать ответ и...
Затихарившийся на стуле Марго вдруг дрогнул и затрясся в беззвучном смехе, не коснувшемся растерянности глаз. Дошло. С торможением. Сам наврал, сам поверил. Принцескины штучки, дурные мысли, незнакомый привкус желания. У всего ноги растут из одного места. Защитник, твою мать. Надежда и опора. На белом коне, сияющий, грозный. Ворвется на полном скаку и спасет от выдуманных и реальных опасностей. А потом в зака-а-ат. Вместе. Распевая трогательные канцоны на два голоса. Первооснова. И последствия. Избавиться от наваждения нужно поскорее, потому как дел впереди немерено.
Фыркнул, выпуская на свободу смешок. Почти настоящий. Почти. И даже сумел удержать в узде голос: все еще негромко, почти шепот, все еще шпионские игры.
-  Душевно рад, что драка отменяется... - не сбиваться на бурную жестикуляцию, не вскакивать, не развивать кипучую деятельность. Благовоспитанно сложить руки на коленях, повернувшись всем корпусом к... Луи.  - Своей стоимости не ведаю. Раз ты тут работал, значит, о курсе обмена горняшек знаешь больше, чем я-новичок. Купить хочешь или просто так интересуешься? - рассеянно заправляя темную прядь за ухо. - Если на аукционе, то не надо. Если же иначе... - в серьезном взгляде в упор мелькнула и пропала печаль. - Тем более не надо. Тебе я не продамся. Теперь - нет.

12

Голубоватый глубоководный воздух. Почти звенящий. Стены напичканы хитрой надзирательской электроникой, датчики, камерки, жучки-паучки с внутренностями из микросхем, фасеточными гляделками, тонкими щупиками, интересно в современных домах, залах международных аэропортов, гостиницах, подпольных борделях, супермаркетах и на бензоколонках мы когда-нибудь бываем предоставлены сами себе?
Наедине, без вездесущих глазков и любопытных рылец, остановись на перекрестке и тут же кто нибудь подвалит с камерой: улыбайтесь, вы в прямом эфире! Опрос потребителей, рекламная акция, предвыборная агитация. Вы миллионный покупатель. Congratulations on your success!
Слово «нет» упало, как лунная монетка в пустую жестянку. Лувье даже показалось, что оно, перевернувшись, остро лакомо зазвенело. Луи любил это слово. Узкое, честное, как лезвие ножа. И надежное,  – как кевларовый бронежилет Капитана Очевидность.  Если верить матери – а всему, что она выпаливала  по злобе, можно было верить, как высокоточному прибору – в сезонном бешенстве эту голенастую по щучьи тощую набожную шведку рвало нечистой правдой и «прямотой», первым его словом было не «мама», а именно твердое: «нет». Лувье надеялся, что и последним будет оно же.
Он вытащил молочный пакет из мойки, поставил взамен пустую чашку и отвернул оба крана – вода бурунным винтом громко хлынула из рассекателя. Белый шум – идеальная глушилка, хороша не только в фильмах про шпионов. Задумчиво сделал два последних глотка, они дались с усилием – на лбу и на верхней губе выступила еле заметная легкая испарина. Тугая покатая плоть под мокрой ладонью еще немного приподнялась враспор.  Лувье  пытался хоть теплыми опивками молока заполнить нехорошую сквозную пустоту внутри, так ненасытен слишком живой мертвец, царапающий гнилые доски, с полным ртом земли и личинок, нечеловеческий, выворачивающий кишки винтом от мясорубки голод, который за последнюю неделю был слишком частым гостем. Даже в коротком урывками сне Лувье  виделось, что его постель полна до краев рваными кусками мяса с дроблеными  костями, сухожилиями и бледной до синюшности кожей (из пор курчавятся – мелкие черные волоски). Заворочайся и  под боками липко чавкают запекшиеся сгустки крови и сукровицы, и вольготно развалясь на красномясом матрасе, он с яростью  запихивал сочные ломти в рот, глотал, давясь, почти не жуя, солоноватую, волокнистую мякоть,  и жадно тянулся  за следующим. Просыпался от ледяного ничем не утоляемого голода со стиснутыми чуть не в крошево зубами и утробным черствым рычанием в сведенном горле. Ничего, в поместье со жратвой нет проблем.  На крайняк он приметил в холодильнике пакет сливок, да и в зале можно будет заправиться под завязку. Лафа до отвала. На крови.
Марго не встал со стула, молодец. Мальчик с горькой коринкой внутри. Сейчас, когда он говорил задумчиво и растерянно, внешняя мишура – юбка, черные рукава в облипку, уложенная  прическа – были будто отдельно от хрупкого, но стройного и ладного тела – так у внезапно побледневшей накрашенной женщины пятна макияжа кажутся чем - то чужеродным,  пугающим и смешным, усиливают и проявляют испуг или горе, втройне.
Темная прядь заправленная за маленькое ухо. Изнутри обдало мгновенным теплом уже не столь похотливым – но большим и живым  – за пределами тела. Полная волна подхватила, как серфингиста. Имя этой волне тройное – два всплеска и долгий гул: Власть, страсть и доверие.
Хотелось подойти и долго поцеловать его в висок.
Вода монотонно лилась в раковину, уходила хлюпающим винтом в сливную решетку – в темные трубы, дальше, дальше, в подземную пустоту, где живут слепые рыбы, разумная марсианская слизь и мертвые диггеры, вперемешку с детскими страхами.
Лувье подошел к Марго сзади, и тяжело, но бережно,  положил ладони на плечи. Собственные руки казались ему холодными – он вымерз изнутри, но не сознавал, что пальцы на самом деле горячи и сухи, как в жару пневмонии.
До него начало доходить, что просьба Марго не бить его в лицо, была не пустым кокетством и не заигрыванием. Так не говорит тот, кто не пробовал. Значит, уже успел. Скверно.
Он склонил голову и сильно, как животное, вдохнул запах волос и тела – чистого молодого тела, не затравленный до конца лосьонами и кремами, до головокружения, он еле сдержал себя, чтобы не стиснуть, не спрятать, не украсть.
- Аукцион – дело добровольное. И для товара и для покупателей. Слушай, парень. Иной раз одна буква меняет все. Так ты,  значит, все же продаешься.
Левая ладонь лениво скользнула ниже и замерла, грея сосок. Тонкая кожа защекотала недлинную линию жизни.
- Почему?

Отредактировано Луи Лувье (2010-05-05 21:26:49)

13

Даже когда стукнуло четырнадцать и уже вовсю интересовали мальчики-девочки, ни спермотоксикоз, ни козлиный азарт не смогли его выдернуть полностью из мира снов и воображения. Встреченный на улице пацан, размазывающий грязь и слезы по чумазой мордахе, вполне мог оказаться на семейном обеде Леруа, потому как «он мне снился». Мама терпеливо умывала, кормила, утешала. Марго несся дальше, оставляя детей, детин, щенков, котят и прочих птичек на ее попечение. Знал - позаботятся. А он, типа, свой долг выполнил. Его дом - его крепость. За непробиваемые стены в десять кирпичей толщиной всех, кто нуждается в помощи. И на свободу, целоваться с теми, кто сам как крепость.
«- Ма, у нас гость. Знаешь, это заколдованный принц, да, и у него отняли королевство. Поэтому вот и скулит.
- Давай его сюда, бестолочь, лапу перевяжу. И беги играть. Обед через час, не опаздывай».
«- Красивый... Ты мне снился.
- Да? И что это был за сон?
- С поцелуями.
- Какими?
- Вот такими».

Он бродил в запутанном лабиринте ощущений и предчувствий, упирался носом в тупики только для того, чтобы, развернувшись, найти другой тупик, и упорно шел к центру. Он ненавидел  не понимать, раздражался, злился. Но шел и шел осликом за морковкой. Реальным таким ослом. За придуманной такой морквой.
Стремное сочетание, на самом деле - твердо на двух ногах любовно обцокивать надежную землю и при этом взбрыкивать, фонтанировать эмоциями на случайности. Или не-случайности. В двадцать два, считая себя прожженным циником, все повидавшим и испытавшим, он все еще был мальчишкой, уверенным в том, что за спиной крепость. Хоть и не признался бы в этом никому.
«- Мам, а что мне делать с этим? Я не понял, кто из нас кого подобрал...
- Когда разберешься, тогда и приходи. С ним. Или без него. Приходи, мой хороший. Я скучаю».

Сны никогда не были конкретными. Вот чтобы лица, паспортные данные или еще какая ерунда. Марго сам не знал, где грань. Слишком просто перепутать интуицию и предвидение.
После переселения в Париж он больше не спасал никого. Даже наоборот. Нико... А Камиль, что Камиль. Не считается. Не было дома у него в Париже.
И все же сейчас, когда между ним и... Луи все время крутилась странная дымка из догадок и ошибок, он, растеряв в ней бьющее по адамову яблоку вожделение, смотрел на своего гостя с совершено детским недоумением. Как тот включает воду, как выдаивает литровый пакет молока, как двигается с удивительно подходящей ему звериной плавностью.
«Ты мне снился, да..? Белый волк, отгрызающий себе лапу, попавшую в капкан? Или мальчик, на огромной скорости несущийся вниз с горы в машине, у которой отказали тормоза? Или... вот то, жуткое, от чего  я всегда стараюсь проснуться быстрее  - много крови, много, а потом все прах и тлен, серая пыль и дышать нечем. Да ну, бред...»
Очень трудно было не дернуться, когда плечи накрыло жаром больших ладоней. Марго не любил присутствие за спиной. Так близко. Если не обнимал кто-то свой. Но... Луи ведь не свой. Нет? На имени спотыкался, даже в мыслях.  Дважды за ночь его кормили фальшивкой. Правда, в этот раз не так, как с «Симоном». Началось не с любопытства и продолжилось в том же духе.
Не нужны чужие тайны. А что нужно?
Большой зверь дышал глубоко, размеренно. Не принюхиваясь к добыче - знакомясь. Словно только сейчас увидел его, а не маску. Та, что валяется где-то в спальне, не при чем.
Обнаженную кожу пекло прикосновение. Первобытно-невинное, даже когда сосок набух под сухой ладонью, прослушивающей сердце живым фонендоскопом. Щелкнуло понимание - Луи, (ну Луи же, все, решил!) не любит нарушителей своего личного пространства. А тут сам... и не похоже на новые проверки на вшивость. И не похоже на попытку купить.
«Без этой заковыристой «у» проще ответить вышло...»
Конечно, аукцион дело добровольное. Кто бы спорил, но не Марго, отправившийся туда по контракту. По глупости. По легкомыслию. Не нашел других путей, не оценил верно опасность. Не придумал ничего другого. Контракт будет выполнен. И тайна сохранена. Будет.
Запрокинув голову вверх, он поневоле оперся затылком о живот Луи, стараясь не давить на натянутое тугим барабаном, накрыл пальцы, слушающие его сердце, своими. Смуглое на белом. Под ногтями гостя траурная кайма крови. Не отмылось до конца. Почему-то. Как в том самом сне.
- Я должен. Пообещал, отступать поздно. Субретки в водевилях верно хранят тайны светских и не очень дам. Кажется, это моя роль на сегодня. Я не могу рассказать. Хоть и очень хочется. Лучше ты... расскажи. Что там, в Каминной? Ты же видел... - вглядываясь в лицо Луи, рубленными фразами, вдумчиво и неторопливо, без намека на патетику. Только на вопросе голос едва заметно дрогнул.

Отредактировано Марго (2010-05-08 04:06:05)

14

Волосы Марго защекотали горячую кожу над пупком, прикосновение было ярким, слишком ярким, как будто надорвали тонкую кожицу на ссадине, и острым, как пряность, крепким, будто разломили гранат,  в такие минуты у Лувье сбоили и путались  органы чувств - ему казалось что он может взвесить в горсти свет лампы или просмаковать на языке голос, автомобильный гудок или звон разбитого стекла, или оценить оттенок поцелуя - как перелив рыбьей чешуи под солнцем или игру цветных стеклышек в калейдоскопе. Искрит... искрит. Не сейчас. Полный назад. Отбой по линии фронта.
Лувье отступил, нехотя освободил руку из смуглых пальцев, глянул на часы на таймере микроволновки. Он получил тот ответ, которого ждал - самый главный ответ: Я должен. . Для него такой ответ был единственно приемлимым и понятным обоснованием. Все остальное - декоративные виньетки, кружевца на гробу, лежалый товар в нагрузку.
Луи запустил пятерню  в подсохшие, начавшиеся курчавиться патлы, продрал пряди - безнадежно, только щетка нужна. Ладно, не на свадьбу же, а все остальное трын-трава.
- Что там? - Лувье секундно задумался и ответил правду - Люди. Знаешь, когда гости поговорили о погоде, о детишках и собачках, о политике, поругали кризис и офисное начальство, а потом повисает неловкая пауза вроде - тихий ангел пролетел или коп родился. Скукота... Скукотища. И тогда аниматоры предлагают играть в "фанты" всем кодлом... Короче начинается вечерника. Только какой "бум" такие и "фанты". Для рабов праздник непослушания - рабеныш может "купить" на ночь господина, если тому взбрело пойти на сцену в голубой ленте - но для этого покупателю надо петухом попеть или себе в жопу баклажан засунуть, или оторвать яйца такому же рабу. Ну или там паука птицеяда без соли и сахара зажевать.  А пока покупатели отдуваются, лот стоит на сцене и наверное думает "ой, завидуйте, сестры,  за меня та-акие мальчики подрались", или не думает, от лота зависит. Он вроде приза на турнире. Отгадай загадку - получи принцессу и полкоролевства на одну ночь. Ну или если товар никому не нужен - он сам ест своего таракана или пихает цуккини без смазки  между булок и уходит ни с чем.  Лота не трогают, как на аукционе - он пойдет с тем, кому достанется.
Лувье посмотрел серьезно на юношу, подавил зевок в кулаке - от холода и ненормальной голодухи сводило глотку, ледяной комок сухого льда застрял в грудине - и не сглотнуть.
- В общем весело, как на Трокадеро на Новый Год.  Только сейчас наверное народ уже устал, пик прошел,  страсти повыкипели, в спирте крови не обнаружено, так что все в рамках. Конечно,  не party в закрытой школе для девочек на день Святого Валентина, но и не дискотека на Хэллоуин в тюрьме Аль Катрас. W - значит Wonderland.
Лувье мельком оглядел себя, поправил узел полотенца, огладил крепкое бедро  и спросил:
- Так Марго. Давай сменим тему. Поговорим о духовном и насущном. О жопе. Мне позарез нужна задница. Обвод кормы примерно как у меня,  можно чуть больше, это не критично. А то я уже сам приглядывался,  тут либо эльфы и сильфы, жопка кукишком, либо мистеры Фитнес Гербалайф. Честной и простой, как гамбургер,   беспонтовой задницы днем с огнем не найдешь. Ты хоть здесь и недавно, но может кого из клиентов видел подходящего и не шепнешь ли номерок двери? Остальное я сам решу. А то ведь тебе и мне скоро пора идти.
Предупреждая вопрос, Лувье улыбнулся и уточнил:
- Перед тобой человек, для которого вопрос о заднице, а точнее о том, что на нее, мамочку, надевают, поставлен остро. Я в этой богадельне угробил за три дня все приличные шмотки. Остались только клеша с дырками и бахромой в стиле "Привет, Вудсток" и тренировочные. И куча маек-алкоголичек с дурацкими принтами. Я их в прачечных при отелях по всему миру наворовал лет на десять вперед, клептомания болезнь неизлечимая, но полезная. Если вспомнишь что подходящее - я твой должник.

---------------------
"бум" - игра слов - по французски вечеринка, на английском слэнге - задница.

Трокадеро - Полукруглая площадь Трокадеро (place du Trocadero), в центре которой стоит памятник маршалу Фошу, — одна из самых парадных точек нового Парижа, на Миллениум были массовые гуляния.

Отредактировано Луи Лувье (2010-05-09 03:05:57)

15

Кажется, у Луи больше здравого смысла, чем у некоторых. Расстояние между выросло. Плечи, лишенные тепла, проморозило, палантином кутаться бесполезно - не поможет. Но ведь правильно все. Сам о делах себе твердил. Правильно. И жаль. Как-будто случайно нашел  за холстом с нарисованным камином дверь, а ключик не от нее. Подарок показали, даже дали возможность потрогать и отняли. Как-то так.
Что за подарок - прикосновение едва знакомого человека? Не стоит все в этой жизни раскладывать по полкам и клепать бирки с точным диагнозом. Более чем достаточно просто знать и быть.
«Надо же, волосы вьются. Интересно, мягкие  на ощупь или щетинистые, жесткие, как их хозяин. Расчесать, ага. Осторожно водя щеткой, путаясь пальцами в светлых прядях. Что там про аукцион?..»Оторопь. Самая настоящая.
Не разобрать сразу, где иносказание, где правда. Неприкосновенность лота в пределах Каминной, подтвержденная свидетелем, успокоила: с кем он отправится вон из залы, Марго был уверен на все сто и не опасался последствий вот чтобы очень. Желание придурошных клиентов пойти с молотка его не волновало. Но отрывание яиц рабам... Шутка? Шутка ли...
«То есть это я буду стоять на сцене и смотреть, как из-за меня калечат каких-то пацанят? Ну или здоровенных мужиков, какая нах разница. Да еб вашу мать! Спаситель недобитый. Их-то ты как спасешь. И...  почему он так легко о чужой жизни?»
То ли пугать не хотел того, кто должен. То ли для него правда эта игра была в рамках допустимого.
Только ведь он собирался стрелять. Там. И, черт возьми, не в рабов же! Не мог Марго настолько опростоволоситься. Иногда уверенность в собственной непогрешимости на пользу - надевает крепкую узду на паранойю.
«Ладно, Луи оттуда вышел. Все, для него комедия окончилась. И никого, кроме свиньи, на его совести нет. А что будет с моей совестью? Оказывается, она у мея нюхливая и живучая».
Беспомощность. Игры в фанты бесправной мебели всегда обходились дорого. Стоит только вспомнить, чем обернулось для одного приснопамятного дивана задание попрыгать на одной ножке под "Chevaliers de la table ronde".* Две пружины выскочили. И не починить. Лишь выкинуть.
Он бы задал тысячу и один вопрос, уже вслух, уподобившись Шахразаде-почемучке, надоедливо дергающей султана за рукав халата, пока тот не позовет палача, чтобы укоротил и заткнул. Но Луи сменил тему.  Да еще как - заковыристо и с выдумкой. О простых штанах. Почти забавно, если бы не долбанные яйца.
Практичность, практичность. Да еще обретенная за ненормально короткое время потребность помочь и в малом. Мы в ответе за тех, кого. Даже если о приручении не может быть и речи.
Задумавшись ненадолго, Марго мотнул головой в попытке отогнать стаи назойливых мыслей об аукционе, вцепившиеся голодными нетопырями, сосредоточился на идее подходящего облачения и молча пошлепал до спальни. Совсем привычная дорога, ноги сами несли. Кажется, он за одну ночь принюхался к новому жилью, достижение - обычно куда дольше процесс занимал.
В чемодане много чего, полезного и бесполезного. В том числе и один подарок, который мама так и не успела перекроить на мелкого сына. Памятный, потому и ухватил с собой. Разумеется, лето, разумеется, Марсель. Правду говорят про двужильность шотландцев.
Ага, еще обуться, наконец, каблук пониже, юбка требует. К тому же на пятнадцати сантиметрах Марго умел только ходить. А на восьми - бегать. Мало ли, вдруг пригодится.
Ридикюль, маска и щетку прихватить, раз все равно на глаза попалась.
Он вернулся на кухню через пару минут. Скоростной.
Взглянул исподлобья, свалил на стол ворох яркой клетчатой ткани, сверху легли пояс и спорран, настоящий, из тюленьей кожи. Евросоюз поздновато озаботился сохранностью поголовья морской живности.
Вооружившись щеткой, бесцеремонно толкнул Луи в бок, к стулу, - не принуждая, а направляя, неразумно уверенный, что его поймут правильно. Встал за спиной и решительно, почти воинственно напал на влажные волосы.
«Мягкие... Не-ет, не смей по-новой. Угомонись, драгоценный».
- Значит так. Если хочешь, вот килт и плед. Рубашка на тебя не налезет. Может, принтовая майка в масть ляжет, - сама собой выплыла улыбка на воображаемую картину осовремененного «горца». - Владей. Не подойдет - провожу до костюмерной. Однозначно что-нибудь нароем тебе из маскарадного.
Щетка делала свое дело. Почти массаж, и пальцы оскальзывали с ручки, чтобы разобрать особенно непослушные пряди. Релакс полный. Вот только яйца...
- Лу... ты про рабов и их причиндалы всерьез? Лоты выкупают и такой ценой?

-----
*песня

Отредактировано Марго (2010-05-11 08:11:12)

16

Когда Марго толкнул Лувье к стулу - он устало  переступил, как тяжеловоз, которого мальчишка-конюх похлопывает ладошкой по боку и командует "Прими".
Он сел, задумчиво откинулся на спинку, обычно он не любил, когда прикасаются к его волосам- не из соображений красоты или моды, просто неприятно, с детства. Мало кто из обычных мальчишек любит ходить в парикмахерскую. Потому он  лет шесть назад оставил "хайр" расти, как ему растется, изредка просто ровняя посеченные концы. Но на этот раз помощь была приятна, медитативна, словно перебирание четок или плетение скатерной бахромы. Волосы казались мягкими только от влаги - Лувье знал, что высохнут и опять будут жестки, как ослиная грива.  У Марго были ловкие на ощупь серебряные пальцы, как у карманника или кружевницы. Он не смог бы объяснить слово "серебряный", которое пришло в голову, опять на уровне осязания замши или платановой коры, или игры бликов и монеток в чаше южного фонтана.
Лувье оценил ворох шотландских причиндалов на кухонном столе и весь затрясся от почти беззвучного хохота.
Отсмеявшись, он отер кулаком глаза, и ответил:
- Пудовая идея, Марго. Так держать. Вломиться на аукцион с тесаком наперевес а ля Дункан Маклауд и заорать: "Хэй, пидарасы, должен остаться только один!". И полетят головки, как одуванчики... Эпично. А для полного постмодерна на башку можно ведро зарешеченное напялить, как у Дарт Вейдера, на страх местным рыцарям-джедаям. Но у меня есть правило безопасности номер три: никогда не носи в незнакомом месте незнакомую одежду. Себе дороже, в случае авральной ситуации. Хайлендеры в такой сбруе с детства бегали и сражались, а мне - как корове седло. Ничего, кажется вспомнил, что на виповском этаже видел подходящую задницу. Договорюсь. А для маскарадного выпендрежа я рожей не вышел... Оставим парики,  венецианские маски и стринги с колокольчиками, подсветкой и свистком - анальным клоунам.
И тут Марго задал свой главный вопрос. Всплыло, как мутный серый ком туалетной бумаги в пристанционном сортире - слово "раб".
Лувье сел прямее, от расслабленности не осталось и следа. Ладони на столешнице сжались в кулаки. Не судорожно, а гораздо хуже - каменно спокойно.
Он открыл глаза - но видел не чистую гостиничного образца кухонную стену, а пустоту. Звенящую от ненависти. Все равно что корку со старой болячки соскребли. Лувье заставил себя успокоиться, коротко выдохнул. Правило лжеца:  Если не знаешь, что солгать, говори правду.
Луи  заговорил спокойно, монотонно, совершенно не окрашенным голосом, больше для самого себя, чем для Марго. Он надеялся, что Марго не прервет мерное движение щетки и пальцев - так как будто это будничное действие, могло сдержать его, загипнотизировать то, что до красных глаз рвалось наружу, как нутряной первобытный рык из глотки бойцового пса, который не приучен брехать, прежде чем броситься и вырвать горло.
- А почему эта цена - рабские яйца -  кажется тебе высокой? Ведь тебя же в начале двадцать первого, мать его, века не смущает слово "раб", хотя вроде не в Древнем Риме и не в мыльной опере про Рабыню Изауру живем. А ничего - термин, как термин. А если еще присобачить приставку "секс" - так вообще триумф политкорректности.  Назови блядь "личностью, занятой в сфере услуг для взрослых" - и блядь прозвучит гордо. Прямая дорога в профсоюз и Гаагский суд по правам человечков. Лапки у тебя теплые. Приятно.
Лувье запрокинул голову и продолжил, словно вспоминал определение из пособия или фирменного контракта:
- "Вертеп" - частное закрытое заведение "man's only", где мужчина со связями и крупным состоянием может безбоязненно и безнаказанно унизить,  изнасиловать, изощренно пытать, убить, выпотрошить,  расчленить, съесть другого мужчину, у которого нет связей и крупного состояния. По желанию клиента - хоть дошкольника, хоть пенсионера.  Думаю, что от трупов избавляются экологически чистым способом - например, кремация. При современных фильтрах - легкий белый дымок в здании, где полно каминов -  не портит атмосферу, пейзаж и культурный досуг отдыхающих. Ничего удивительного. Жители польского городка Освенцим тоже думали, что за воон той стеной с колючей проволокой, где сутки напролет чадит труба - всего навсего мыловаренная или костемольная фабрика. 
Лувье снизу вверх глянул на Марго, скорее даже не "на", а сквозь.
- Поначалу я от этого простого в сущности факта охуел. Время показало, что я перевалил за тридцать, и остался дураком. Последний акт моей глупости ты застал в зале - когда мне предложили за лот удавить кнутом раба, а потом при мне начали резать из спины другого раба полоски с косичками, я глупо психанул и потянулся к пистолету. Я забыл - что те юноши-"султанши", как и большинство здешних невольников - не люди. Нормального человека, у которого внутри есть хребет,  нельзя сделать рабом. Его можно убить, свести с ума, довести до  бунта или самоубийства - но добровольно он не станет подставлять задницу под кнут и скулить от счастья, облизывая сапоги господинчика. Человек выберет сам - обороняться до конца или умереть. Прирожденный раб доволен тем, что его вкусно кормят, одевают, как куклу, да еще и удовлетворяют его тягу к боли и унижению - ведь у него есть шикарное оправдание перед собой "я не виноват, я - пай мальчик, меня заставили, силой приучили к тому, что я  кончаю, как гейзер, когда господин трахает меня электрошокером или срет мне в рот".  Теплая гаденькая  сладость. И не дай бог такому прийти на помощь.  Это все равно, что те же янки или русские освобождают концлагерь и понимают, что заключенные  в бараках, держатся за свои гнойники, татуированные номера  и - главное - за своих палачей, как невеста - за брачный контракт. К счастью, таких случаев не было.  Боятся ли рабы смерти или позора? Не думаю. По правилам игры - аукцион - личное дело каждого, туда насильно не волокут. Ты увидишь - в зале полно рабов, которые пришли сами. Как лоты и как покупатели.  Себя показать и на других посмотреть. В эту ночь охрана ослаблена, никто не будет искать до поры до времени беглецов - но уверяю тебя, никто не побежит, ни одна униженная и оскорбленная сучка не удавит ремнем мертвецки пьяного клиента, ни один похищенный девственник-аристократ не бросится в лестничный пролет и не утопится в пруду, чтобы хоть умереть, как человек. У меня есть приятель - сын банкира, рассудительный такой парень, как энциклопедия, истинный бизнескласс  Евросоюза, он тут завсегдатай. Он воспринимает замок как распонтованный вип-отель садомазо с хастлерами, пять звезд. Говорит, тут рыбалка и охота замечательные. Чистый воздух, публика рафинированная, меню отличное, сервис - зашибись. По доброте душевной - он может допустим выкупить или спасти от законного барбекю из человечины пару-троечку рабов поласковее и  пофигуристее...  Правда внутри они все равно останутся рабами, но долг гуманиста выполнен, дело закрыто. Я ему поначалу нес что то типа "мужик, ты что, разуй глаза, тут живодерня, тут детей с говном едят", а теперь понимаю - что он был прав. А я был прекраснодушным мудаком. Тоже мне Че Гевара брюхатый : "Лучше умереть стоя, чем жить на  коленях".  Иногда рабы прикидываются детьми или калеками, иногда они плачут, если их порезать - польется кровь, почти как настоящая. Есть те, что приучены сопротивляться - как лошадей для родео долго дрессируют -  изображать на публику "необъезженных скакунов". Самый сладкий десерт для них - смерть. Клубника со льдом.
Говорить стало трудно - в глотке опять пересохло, тяжело и холодно с каждым ударом сердца возвращался кладбищенский хищный голод.
Лувье вспомнил  историю, которая давно уже мешалась, как ячмень на веке, болталась как волос в супе на периферии памяти и наконец-то открылась во всей красе.
- Ты новости по телеку смотришь, Марго? - он лениво потянулся, расправляя затекшие плечи - Лет восемь назад была большая шумиха и по ти-ви и в сети. Жил в Германии мужик по имени  Армин Майвес нормальный чувак, правда,  каннибал.  У всех свои недостатки. Ну бзик у него такой был - хочу человечины. И решил он - ну нафига мне как маньяку по новостройкам и трущобам шариться и антисанитарных бомжей и шлюх  жрать, все таки у нас век высоких технологий. Короче он на гей-сайте повесил объяву "Кто хочет, чтобы его съели - пишите в личку". Ну и нашелся желающий, почти тут же, типа "исполните мою мечту".  Приехал по объявлению, наглотался обезболивающих и шнапса, сначала они только член отрезали - при участии жертвы, жертва даже попробовал свою долю, сказал - жестковато. Так этот "агнец" десять часов умолял каннибала "отрезать ему еще что нибудь" Ну потом гурман  его добил и ел его добровольное мясцо с южноафриканским красненьким месяца три. И все записанное на видике пересматривал.  Арестовали Майвеса. Судили. Припаяли восемь лет строгача. Всего восемь, Марго, прикинь. Так сейчас на том сайте целая компания развернута -  новые "жертвы" алчно ждут его возвращения. Как он с зоны откинется - проблем с белковой пищей у него не будет до конца жизни, еще и на выбор - любой степени упитанности. Скажешь - психи? Не-а. Оба были нормальны. Так что жалеть здешних рабов, все равно что , кушая отбивную,  оплакивать бедную свинку, которая трагически погибла на бойне. Вертеп абсолютно честное заведение. Товар-деньги-товар.  И волки сыты и овцы в оргазме. Заметь, даже социальная польза огромная - резко уменьшится количество серийных убийц и зацикленных на виртуальном сексе порнодрочеров. Не удивлюсь, если скоро подобные предприятия станут легальными и сетевыми как фастфуд. Цены упадут. Все станет доступным для среднего класса. Ведь жертв куда больше чем палачей. И они тоже борются за свое право потребителя. Пусть никто не уйдет обиженным.
Лувье переглотнул и, прикрыв глаза, тем же  тоном закончил:
- Полтора дня назад я дунул травки с такой же горняшкой, как ты, мы сначала травили анекдоты, а потом я захотел сунуть сестренку головой в камин и крепко выебать всухую, слушая, как шипят ее волосы и лопаются в орбитах глазные яблоки. Это здорово снимает стресс и кризис среднего возраста. Попробуй, когда вырастешь. Тебе понравится.

------------------------------------------------------------
Армин Майвес - подробности

песня

текст песни Mein teil

Отредактировано Луи Лувье (2010-05-13 14:10:24)

17

От весенней Сены еще не несет нефтью и тиной. Цветущие каштаны щекочут ноздри щедрой пыльцой. Густой аромат кофе и парижской сдобы. Живешь себе, живешь, ешь, пьешь, спишь, трахаешься, влипаешь в смешные и немножко опасные истории, влюбляешься, флиртуешь, пропадаешь на сцене. Все решено. Все самонадеянно ясно. Потом - бац! - мэтр Гор на репетиции, вне планов и ожиданий, примеряет на Марго шутовской колпак, сам отчитывая за Лира. И все вдруг не так. Каменная неподвижность грузной фигуры в маленьком темном заплеванном зрительном зале, сила слов, интонаций, голоса, которой можно захлебнуться. Словно заклепали в бочку, сбросили в водопад, да не какой-нибудь карликовый восточно-европейский, а Анхель или там чуть поскромнее, Тугелу. Обручи не выдержали, летишь по прихоти 9,8 м/с2 вниз. Это не по правде,  «как будто», не больно, не страшно, черт разберет как, только дышать не успеваешь, нечем. Гипервентиляция, эйфория. И все потому, что мир стал больше, изменился. По воле того, кто видит иначе. Каким же  Марго был счастливым и беззаботно-защищенным  - своей молодостью, своим щенячьим, незаматеревшим цинизмом и своей уверенностью, что все будет хорошо. В Париже.
Годы пройдут, а он не забудет.
Потом, раз за разом, будет снится именно этот кус из без того не бедной на события ночи. Статическое электричество по металлическим зубцам щетки, постепенно просыхающие волосы, которые ощущаются странно безмятежными пальцами все жестче. Вместе со словами. И почему-то мирные кухонные светильники намертво заменит во снах неровное, неверное, непростое свечное бликование. А еще напротив, вместо кафельной стены, большое зеркало, в котором так и не видно выражения лица Луи, сколько ни вглядывайся. Рушащиеся стены  - то бесшумно, карточными домиками, то громыхая горным обвалом, то с резким треском искусно выстроенного из домино и небрежно отправленного в полет щелчком пальцев пафосного la verite a des crochets*, обернувшегося простым le tout dans son propre droit** .  Только зеркало, мерцающее серебристыми тенями, Марго и Луи целы. И огромный мир вокруг, безграничный, совсем, совсем непредсказуемый. Хоть на кофейной гуще гадай, хоть пасьянсы раскладывай, хоть звезды вопрошай, хоть окунись в дым сгорающей белены, щедро приправленной ладаном и опием, все равно впереди темнота, рядом - туман.
Но стен нет. Вместо них - бескрайность, иди куда хочешь, решай - как знаешь. Единственное, с места не сдвинуться, а руки все перебирают и перебирают чужие волосы, как узду, как струны. Как четки. Молча.
Исповеди надо слушать молча.
В сны не втискивалась имевшая место в реальности рассеянная улыбка на мысль, что шотландским клеткам дьявольски не везет - то размер неподходящий, то коленкор не тот. Также как и намерение возразить насчет костюмерной - ведь точно знал, в ней можно не только камзолы и атласные штанишки, подвязанные не менее атласными лентами, раздобыть.
Не о том были сны, чего уж там. И главное было - не в том.
«Почему тебе кажется?.. Почему тебя не смущает?..»
«Потому что я принял правила игры. Потому что вообразил, что это игра и можно в любой момент нажать на тормоза. Оказалось иначе на поверку. Решить что-то всерьез за других я здесь не смогу. Да и за себя мало что получится решить. Я добровольно пришел в систему, стал ее  мелким винтиком. До истечения контракта. Понравится -  и потом можно в том же духе, за стенами. Профессиональный горничный-яйцелиз ищет злого хозяина». Не удивлюсь, если море мне больше не споет и театр кончится закольцованным отыгрышем одной и той же роли».
Нет, складно и по порядку он уже много позже. Тогда... мерно щеткой, вниз-вверх, до блеска, до легкого потрескивания. И голова, казалось, лопнет от шторма мозговых извилин, потревоженных приблатненным говорком, солидно-обоснуйным, логичным и... насквозь больным.
Тому, кто говорил, было еще хуже, чем Марго. Казалось, что в придавленной волей ненависти выворачивается наизнанку нутро. Так душегубы перед смертью оглядываются первый раз назад и не просто смотрят в глаза всему совершенному, но и называют вещи своими именами. По собственным понятиям. Тюремный капеллан всего лишь декорация. И повод.
В пору было бы испугаться ошибки - четко определенное «плохой-хороший» обернулось чем-то вроде la Bête du Gévaudan***. По меркам того Марго, который тащил из Каминной, предлагал свою ванную, вполне серьезно собирался рехнуться в попытке не запрыгнуть на руки к Луи. Если бы тот начал не с вопросов. Если бы. Но он спросил и стены рухнули. А потом водопады и бочки. Всю долгую, показавшуюся бесконечной исповедь.
Пауза. Тишина. Только горечь во рту да сердце заходится. Дотянулся до холодильника, вслепую нашарил открытый пакет оранжа, поставил на стол. Тяжело оперся обеими ладонями о плечи Луи, ненароком прищемив прядь волос.
- Я вряд ли вырасту до такого. Не мое. И не твое, раз не сделал. Ты не Майвес. Слушай, я понял. Никаких лекций о святости жизни. У каждого своя правда. Спасибо, что рассказал. Спасибо.
Он бы хотел быть таким же размеренным и точным в формулировках. Он бы хотел объяснить, за что благодарит на самом деле. Но вместо этого сумел лишь коснуться сухими губами затылка и прошептать в светлые волосы «удачи». Он ничего не знал про этого человека и слишком много чувствовал. В том числе и то, что удача ой как понадобится. Не фартовая-залихвацкая. Другая. В другом.
-----------
*У правды острые зубы
**У каждого своя правда
***Жеводанский зверь

18

Пейте апельсиновый сок. Апельсиновый сок - это здоровье. Здоровье - это карьера. Карьера - это деньги. Деньги - это успех. Успех - это секс. Секс - это СПИД. СПИД - это смерть. Не пейте апельсиновый сок.
Лувье ополоснул зубы кислятиной, сделал через силу холодный глоток оранжа. Есть вещи, которые останавливают нас: меня, тебя, его. Есть вещи, которые умеют просто быть. Треск костра. Первая затяжка с утра. Первый снег. То время, когда по цепи над улицей, сквозь треугольную листву ясеня зажигаются желтые фонари. Автомобильные дворники, которые стирают первые капли с лобового стекла.   Неуловимый миг, когда завязь становится цветком, а почка - листом, а белый лист - черновиком. И еще более неуловимо -  плавное движение поезда - первые секунды отрыва от полуночного полустанка - сквозь огни, в никуда или навсегда. 
С годами Лувье разучился останавливаться, казалось, что запнется, собьется с дыхания - и  рассыплется все, лимонными осколками, уродливыми детальками паззлов, карточным домиком. Он не помнил, когда последний раз просто шел по улице, или курил, сонно глядя в полное солнцем окно, или останавливал машину просто чтобы посмотреть за ограду безымянного парка в незнакомом городе. Или просыпался, зная, что никуда не надо спешить, не надо хвататься за оружие, вываливаться в разбитое окно, карабкаться по пожарным лестницам, удирать от полиции или конкурентов, гнаться за такой же сволочью, что и он сам, отстреливаться насмерть,  ненавидеть или терпеть ярлыки чванливых дураков. Объяснять всем и каждому почему ты такой, а не иначе. Выгрызать куски власти, короткой судороги оргазма, ярости, искусственного кайфа.
Марго удалось невозможное - в эту ночь он  остановил Луи. Хотя бы на несколько минут. И ничего. Мир устоял на месте. Не сошли с рельс экспрессы, не упали самолеты в море, не сменились полюса, устояли небоскребы и не растаяли айсберги.
За короткое время они сказали друг другу все. Это стоило дороже, чем вся постельная акробатика, тесные игры "сунь высунь", тщетная попытка двух тел преодолеть такую смешную и невероятную преграду - миллиметровый слой кожи. Даже в постели, в момент самого жаркого соития, переплетая языки и ноги, втискивая твердое во влажные сжатые дыры, люди одиноки, никогда двое не станут одним. Разве что истлеют в одной могиле, перемешаются с грунтом, но и здесь - мы одиноки. Череп к черепу, хребет к хребту, фаланги с фалангами в археологическом раскопе...
А так хотелось чтобы вдвоем. Какое тонкое издевательство природы, создать такие разные тела, сотни поз, соков любовных, пресловутых феромонов, гормонов, жидкостей и полей притяжения - ради секундного столкновения - и снова врозь, и шансов встретиться у людей не больше чем у двух пылинок в чаше олимпийского стадиона.
Так просто на чужой кухне, чужие руки. Бытовая магия, гребешок, влажные пряди, красные цифры кухонного таймера. Тик-так, не тот и не так... Кто там?
Время.
Будь оно проклято.
Лувье проследил за тем, как уходят посекундно их электронные ячейки. Встряхнул башкой, едва не сведя на нет старания Марго.
Пора. Теперь пора обоим. Мальчик-девочка в юбке из вечерних шелестов, маленькие теплые руки, привкус невесомого апельсина, раскусил и  пусто на губах.
Только голод и холод, от ног до лба. Ровные и ненормальные чувства, от которых он мучался, как бык, которого гонит ядовитый овод, как ни реви, как ни кидай рогами, как ни роняй пену - маленькая дрянь настигнет и ужалит в выпученный налитый кровью глаз. И дальше только солончак и солнце и кости под выдубленной засухой шкурой.
Он сглотнул ледяную слюну и заставил себя не думать о голоде. Могильная алчность, которая жгла изнутри, как карбид или сухой спирт.
Лувье встал, вздохнул глубоко. Губы от холода изнутри не слушались, кожа посерела, выцвела, как у мертвеца, даже проявились по краям рта еле заметные, капроновой волосяной тонкости белые шрамы - неизбежная плата за собранное заново расколотое убийцами в Бискайе лицо.
Он улыбнулся, глядя сверху вниз на Марго.
Юноша отвернулся, чтобы завернуть краны,брызжущие хлорной водой в чашу мойки.
Его движения были нежны и вкрадчивы, как ювелирное ограбление Лувра.
Профиль отразился неясно в стальной дверце холодильника.
Нет, не тонкий, прорезной профиль то ли белокожей египетской девочки, то ли марсельского гамена - гамины. М'amie...
Лувье распахнул глаза, отступил. И сжал кулаки.
Отражение Марго было невероятно уродливо. И его собственное лицо было не лучше. Видимо поверхность дверцы искажала. Марго был похож на мелочную грязную старушонку, из тех что к старости зацикливаются на мелочной маразматической злобе, питаются дыханием собственных внуков, в их руках гниют овощи и плесневеет хлеб, но эта старушонка вдобавок была похотлива, как течная обезьяна, ее не тронул климакс, в ее влагалище творожистые выделения молочницы и мучные черви.
На Лувье в упор пялился  урод-двойник. Расплывшаяся самодовольная маска, ослизлая, как просроченный сычужный сыр, раздавленный сапогом до всхлипа. Глаза блеклые и тупые, как пупки или соски. Пухлые минетные губы растянуты в голый, как небритый лобок со вшами, улыбке,  полная шея налита бессмысленной силой, вязкой, как сперма или бели. Рот казался мокрым половым органом, не имеющим отношения ни к женскому, ни к мужскому, зубы тускло блестели, как вставные. Какой то извращенец напялил на ожиревшего топкого как воск, урода белокурый парик.
Жрать, рвать, срать, ебать. Одновременно. Под рев толпы. Драть в рот и в сраку. Без стыда и смысла, так чтобы в кулаке алела головка, и лопались чужие мошонки, как бараньи яйца в печи. Пусть ревут все арены этого мира. И на трибунах бьются в оргазме истерички и мясники-эстеты.
Больше ничего. И желательно на твоей любимой подстилке из сырого мяса.  Ты, как свинья-людоед, никогда не сможешь поднять голову, ты так устроен, что не увидишь неба, разве, что когда резаки опрокинут тебя вверх рылом в станке на бойне.
Старушонка по крысиному поджала ручки к впалой груди. И в больной голове Лувье торжествующей сиреной взвыл незнакомый голос.  Контральто молодой, сильной, как рептилия, холеной успешной женщины.  Вроде гладконогих зафотошопленных фитнесс-девок из глянцевых журналов, похожих на механических самок богомола. Выражение лица перед фотокамерой всегда такое как будто хочет укусить или плюнуть.  Мисс Адская Сука 2009.  Как щелчок бича крест накрест со всех сторон. Динамики и рупора на полную мощность.
Убей ее. Убей и выпей ее глаза, как устриц, выдави ее жидкое дерьмо из кишки, как шоколадную пасту из тюбика, убей, потому что ты силен, потому что тебе хочется жрать, вечно хочется жрать и трахаться заживо, потому что она слаба, потому что внутри у нее дешевый каркас птичьего чучела, вырви ей горло и член, пусть она ссыт из рваной дыры и не может кричать. Я говорю тебе - можно. Она предала тебя и обманула. Ты назвал ей свое имя и возраст, ты стоишь перед ней нагишом. Она отравила молоко. Она манипулирует тобой. Она смеется над тобой исподтишка. Видишь, какие мелкие колкие  зубы. Вынь их по одному из десен, ты красивый и сильный ловец жемчуга. Вечный жемчуг - вырванные из человеческой челюсти мокрые зубы.  Убей ее, расчлени ее и засыпь куски тела крупными купюрами. Тебя простят. Тебя хлопнут по плечу. Зааплодируют.  Тебя усадят за длинный стол большие люди. Банкет Четырех королей! Убей ее!  Сделай ее своей  грязной куклой, наряди ее мальчиком, или девочкой, натяни ее как резиновую Мэри с открытым ртом -соской, подружку холостяка. Оторви и брось под ноги, подстилку, она сама этого хочет. И я этого хочу. Трус, слабак, импотент, убей эту сучку и стань мужчиной. Это твой шанс. Убей ее - и она будет твоей навсегда,  я обещаю тебе. Я дам тебе все, что ты хочешь. И пару коньков в придачу. Молоко показалось тебе горьким? Знай - оно не только горько, но и черно. Это мое молоко. Пей вволю! Лижи мою соленую раздвоенную вульву в материнской темноте. Хоп-хоп, ковбой, сделай маме кунни! Дои меня губами  в полнолуние. Выеби меня убийством.  Тебе достаточно протянуть руку...
И в этот миг Марго завернул краны.  Тишина мягко ударила в череп ватным кулаком.
Лувье протянул руку.
Бережно развернул юношу к себе. Глянул в глаза, минуя отражения, которые отвратно не совпадая с оригиналами, корчились на двери цвета металлик, больше всего на свете сейчас он не хотел,  чтобы Марго увидел то, что видел он.
Черные марсельские перчинки... Чертовы блошки - цок-цок в чашку. Из чего только сделаны мальчики...
Он  ласково притиснул юношу к горячему обширному телу, как будто закрывал от обстрела или страховал на канате.  Одна ладонь под затылком - вторая на пояснице.
Наклонился, свесив и отведя  волосы,  и глубоко властно поцеловал в губы,  не закрывая глаз.
И в тот миг, когда их слюна и дыхание смешались - гнилой монолог в голове  замолк, вякнув, как игла по винилу, и в матовой поверхности "металлик" испуганно расплылись болотные тени.
Стараясь, чтобы Марго не заметил,  Лувье, целуя его, коротко глянул за плечо юноши,  на миг сжал кулак на его крестце и быстро выставил средний палец, делая "блядскую птичку" фака тому, или той, кто был на казенной вертепной кухне невидимым, но вечно третьим.
За левым плечом.
А потом уже не помнил ничего... Их качнуло. Положи меня как печать на сердце свое.
Алый таймер на кухонной панели моргнул и рванул назад со скоростью взбесившегося секундомера. Показывая все цифры и даты с упорством маньяка - 90 часов 75 минут одновременно марта и ноября, и наконец, накрутив показатели до предела абсурда, вспыхнул напоследок и погас.
Навсегда.

Отредактировано Луи Лувье (2010-05-19 23:47:50)

19

"У души моей ни конца, ни края, ни начала, ни завершения," - назойливой юлой, размывая и без того обрывочные мысли в смазанную пятерней акварель - мечту сумасшедшего постимпрессиониста.
Мишель писал стихи, подражательские, слабые. Читал их к месту и ни к месту, после банки пива несло. У него была забавная и одновременно бесящая манера  декламировать нараспев, подвывая, по примеру престарелых мэтров, вечно гоняющих коньяк с капелькой кофе, чашку за чашкой, величественно распространяя блеск испитого таланта на всех окружающих. Чаще всего насильно. Траченный молью фетр беретов просачивался на неформальные вечеринки неизвестными каналами. Их гордых носителей никто никогда не приглашал. Они приходили сами.  Марго и Мишель однажды имели сомнительное удовольствие наблюдать, как нервно переминающуюся с ноги на ногу девицу, упакованную в броню типичной готессы, зажал в углу возле вожделенного клозета бородатый мастер поэтического жанра, витийствуя о прекрасном и непонятном, давным-давно канувшем в другое столетие.  От поэта пахло козлом, перегаром и пылью. Девица маялась, пока, наконец, не раскрыла отпирсингованные губы, чтобы вкусно и доступно прояснить свое отношение к преграде на пути к унитазу.  Непонятый гений убрел, бормоча под нос свое недовольство, а Мишель окончательно рехнулся. Прикупил берет, уродовавший его чудесные белокурые волосы, ладно хоть мыться не перестал. И принялся строчить шедевры с утроенной скоростью. Разумеется, приятелю довелось стать первым рецензентом каждой новой строфы. Он был безжалостно прям и старался как можно скорее выкинуть из памяти услышанное, старательно форматируя мозг взрывной смесью каннабиса и водки. А вот, оказывается, кое-что приклеилось намертво и всплыло в неподходящий момент.
"У души моей крылья оперенные и камень на них не вечен".
Хотя, может, и не такой уж неподходящий.
Камень, мда. Мелкой галькой и тяжкими булыжниками придавило за неполные двадцать три. Или уравновесило? Черт разберет. Все равно он еще полетает. Обязательно. Где-нибудь, где солнечно и лениво, где свобода на глупости и на умности, где не надо взвешивать ежесекундно каждый вздох, не то что слово, предварительно решив - это можно, это нельзя. Там будут зрачки не камер, а глаз, живых, блестящих. Не прицелом - простым любопытством. А еще...
Несло его, да. Какофония мыслей и картинок по-прежнему долбила виски изнутри. Странно, пора бы уже на спад. Сказано и не сказано в предел, до донышка вычерпано. Шкалы вольтметра по ходу сложного контрданса, переросшего в откровенность импровизации, не хватило бы для измерения напряжения. Уперто застывшая за критической отметкой стрелка, все дела. И все же с Луи передышка. Само собой получилось - наизнанку до неизменного, вечного, а значит честного в невозможное почти оскала черепа.  «Веселый Роджер» - самый веселый Роджер в мире.
"Я тебя принял, ты меня увидел. Перекресткам - виват". Мишель, я тебя поколочу.
Однако сколько можно. Пора бы уже пружинистому внутри расслабить тугие витки и вернуть сердечной  дроби позаимствованный нормальный ритм. А хрен там. Живот скручивало противнейшим склизким предчувствием, по хребту грозовое статическое. И на щетку не свалишь никак, мол, перекинулось просто  - из рук-то выпустил. Что-то приближалось, голодное и недоброе. Что-то - не кто. Так было за пару секунд до пьяного зигзага «Renault», распластавшего по асфальту в запчасти Таню, развеселую puta,  которая кормила за просто так всех детишек квартала вкуснейшими булочками с изюмом. Так было, когда Камиль предложил, да чего там, почти приказал влезть  в долбоебнутую аферу с комиссаром. Так было, когда Нико сказал - «вали отсюда, ну, быстро». Знакомое ощущение и последствия знакомы, не отмахнуться. Да и сильнее во много, много раз. Не отпускает. Но ведь не Луи...
Жесткие волосы мазнули по ладоням, когда Лу тряхнул головой. То ли отхлестали, то ли погладили. Он сам  не заметил - угадал следующее движение  до того, как Луи начал подниматься. Марго отступил на полшага всего и замер, вглядываясь в побледневшее в нежить лицо. Эта улыбка. Она началась по правде, но застыла фальшью маски. Вот оно. Началось.
Отвернуться чтобы выдохнуть, пип-стоп. Мерные толчки воды в никелированную мойку  показались тем, что мешает понять, уловить вовремя, откуда несет дрянным душком беды. Плавно, неторопливо к кранам, секунды в бесконечность.
Беззащитная спина. Выступившие четким рельефом позвонки склоненной шеи.
«Я тебе доверяю. Ты не ударишь. Ты другой».
Вдох-выдох.
«Ты сильнее».
Вдох-выдох.
«Не подведи».
И он не подвел. Тихо-то так...
Марго развернулся, полностью отдавшись на волю осторожного прикосновения. Искал, вглядываясь изо всех сил, подтверждение - со щитом. Нашел.
Он прижался, не вцепившись руками и ногами в надежное тепло Луи только огромным усилием воли. Губы в губы. Глаза в глаза. Наконец-то все правильно.
Кажется, сто раз спрашивал у себя «чего хочу», «что надо». Ответ оказался прост -  этого. Непонятная опасность трусливо сбежала, злобно лязгнув напоследок зубами. И дыхание сбилось уже не от всяких там смутных предчувствий, а от ощущений.
Жарко, хорошо, светло. Ты есть. Я есть. Больше не бывает.
Он целовался с жадностью дорвавшегося подростка и вдумчивостью давнего любовника. Не вел и не велся - ловил момент.

20

Язык к языку, змеиная завязь, манная финифть, острый фарфоровый сколок клыка. Лувье вряд ли понимал, что делает, да нет, будет врать-то, понимал и слушал, как радист в Арктике,  легкий миндальный выдох (ментол, ментол, детский леденец-холодок), терпкий привкус слюны на нёбе, еще немного и времени не будет, лопнет, сорвется в красный дрызг, как цифры на взбесившемся датчике.
Он целовал внимательно  рот в рот, глубоко и ловко подхватил Марго  снизу под ягодицы, присбаривая черный шелк юбки на поджарых бедрах вверх от колен. Легкая. Как кошка. Будто и нет ничего в руках.
Крепче стиснул ладони там,  где бедра перетекали  в раздвоину. Вздернул вверх, на себя, не отрывая рта от рта, вскинул на себя, и усадил на стол сметая к чертовой матери чайный дрязг, так что заплясали по кафелю осколки.
Юбка... юбка, чтоб ее.
И не комкал, а будто вылеплял плотными ладонями от колен до зада. Нависал, как валун над лиманом,  но не давил, не позволял последнего и не касался промежности. Весь вес принял на руки.
Посмотри на меня, Суламита. Раз-два , ножки врозь, это так просто, а хочется просто гулять языком меж челюстей, нюхать, раздувая ноздри,  как зверина, твои волосы, и просто, вот так, между коленом, когда ты вскинула руки на столе, простерлась, дурацкое слово "простерлась", просто переплела тонкие руки - одну в одну.  И парусом, голосом, колосом в тебя врасти, с радостью, как в пропасть. Где у вас тут пропасть для свободных людей?
Ослепли все охранные жучки, сдохли и пошли паутинными трещинами экраны бордельных видеокамер, а ты со мной рот в рот, ключица в ключицу, и бедра, золотые твои бедра, полные по воротной вене кровью. Ну, давай. Я тебя вижу. Я в тебя верю.Я понятия не имею, чего ты хочешь, но ты не хочешь умирать. Ниточка, иголочка, Булавочка, утюг. Ты моя двуколочка, а я твой битюг. Ты моя колясочка, розовый букет, у  тебя есть крылышки, у меня их нет.

Женщинам в отличие
Яблочки  даны.
В это неприличие
Все мы влюблены.

И главное не смять, не раздавить, расправить на два крыла залетную павлиноглазку, и брыкаются задранные ноги в черном театральном шелке - хотят - для пинка, хотят -  сдавят круглые бока.
Смейся, девочка, рви цветочки, взял бы в дочки, ай, взял бы в дочки.
Лувье разорвал поцелуй так, как отдирают телесный пластырь от раны. Глоток водки, рывок, вдох, выдох, ахх, ты ж.... Не смотри на меня. Отведи глаза.  Крепкие бедра, как переплетешь в подбрющье - в глазах темно, во рту мятно. Волоконул бы тебя, с размаху, навзничь, если бы не подглядывала через плечо жадная сволочь.
Лувье резко оправил подол сидящего на столе, не отпустил плечи. навалился почти в лежку, припал пахом к жаркой середке.
Глянул в глаза без лжи. Оглаживал ровно и тепло от подколенных впадин до паха и обратно. Щека к щеке.
- Хочешь? Уедем. Увезу. Испытательный срок - ерунда. Он кончается после первого выстрела в столешницу ресепшена. Все равно все пьяные. Никто не спросит. Аукцион закончится и я буду ждать. Честно.
Лувье напоследок прикусил темную прядь у виска Марго, тесную, хвойную, опомнился, отстранился. Тяжелая темная капля сорвалась с кухонного крана и вдребезги пополам - по краю стальной мойки.
Лувье привалился виском к холодному скругленному краю холодильника. Глотнул. Ждал.
- Мне пора идти. Тяжко внутри. Давит.  Невмоготу. - он обернулся и протянул руку юноше на столе. То ли смутился, то ли передумал, но не убрал.
- Все будет хорошо. - сказал, как раздавил в кулаке грецкий орех.  И , поддернув под лоснящимся молочной спелости пузом узел полотенца,  направился к дверям.

------------------------------------------

В тексте использованы стихи Николая Олейникова (1928 год), род. 1898 умер в лагере в 1937.

Где здесь пропасть для свободных людей? - финальная предсмертная  реплика раба-философа Эзопа из пьесы Г. Фигерейдо. "Лиса и виноград".

Отредактировано Луи Лувье (2010-06-01 04:46:36)


Вы здесь » Архив игры "Вертеп" » Архив » Комната Мерлина Марго Леруа