<<====Каминная зала

То, что лоту постепенно надоедает вербальная босса-нова с присутствующими, свидетельствовало о том, насколько серьезны были его намерения. И в той же степени, говорило о поспешности, дефиците песчинок времени в колбе выигранной свободы для очередного маневра, которые так удачно удавались цепкому шерифу. Энзо сардонически вздохнул, уже не находя ни единого верного свойства в переговорах. Карусель, слетевшая с тросов до казавшегося надежным столба, по нелепой случайности нескольких звеньев в цепочке обстоятельств… В мыслях царила нестройная сумятица из-за перечисленных угроз, психологической помощи подозреваемому, неизвестности реального положения вещей, сбивали снисходительно-приторные интонации, проникновенно достигающие слуха. Разумеется, можно вести какие изволите, выкрашенные в должной мере ласковым презрением и злой насмешкой, беседы, пока крепко сжимаешь рукоять пистолета у головы полуголого связанного заложника. Из покрытых сиропом театральности слов следовало одно - мальчишка-раб не стал лишать пути к отступлению, а принимать предложения, в которых время пребывания в поместье затянется, лот не намерен. В комнате, помимо потертого ротанга и отслуживших свое масок, Энзо запомнилось окно, а вкупе с расположением Зала на первом этаже такая планировка только прибавляла шансов выступившему ренегату, и если хоть на мгновение предположить, пусть ошибочно, что за пределами стен замка у хитроумного шерифа всё приготовлено для скорого избавления поместья от своего присутствия и тёплой компании не задавшихся покупателей… Мысль на короткий миг удивила, замерла на кромке сознания как на весах вместе с доводами о безупречной защите интересов посетителей Вертепа. На некоторое время он отвлекся от голосов, от навязчивой боли, которая снова гнусно прошила раздражением, напоминая о том, насколько в новизну было, ранее совершенно немыслимое, ощущение бездеятельного выжидания и подневольности. Так, что даже не понял, к чему мужчина вообще находил нужным откомментировать свои действия, перед тем, как второй раз за ночь оказался в скудно освещенной кладовой, вспоминая о приметах и прочей чертовщине, с верой в истинность которых дела обстояли ещё хуже, чем с осведомленностью о мотивах этого человека. Оставшись без тесного контакта с дулом пистолета у виска и удавки, врезавшейся в горло, Лоренцо обернулся к запирающемуся шерифу, который с такой героической пылкостью жаждал ускорить рандеву, скользнул взглядом по висевшим выбракованными манекенами костюмам и старью, обнаружив в уголке еще и невольника с гримаской затаенного остервенения. Под ладонью повисла скользкая петля с затянутым узлом. В эти часы, в коридорах и апартаментах, лестницах и бесчисленных закоулках разноцветной пляски, дерганных движений, оседланных бедер, пропотевших рубашек, отброшенных плеток, отрыжек насытившихся масок, постепенно должно было подступать затишье. Он пристально вгляделся в фигуру, боковым зрением отмечая расстояние до блеклого клинышка окна. Фраза же, обращенная к хозяину поместья, заставила приподнять бровь: лот вёл себя так, будто чрезмерно перебрал собственноручно заваренной каши. Кто бы ни был этот человек, но вот только он не собирался расставаться с жизнью полюбовно, и вряд ли сильно переживал лишь по причине упомянутого «позора», который должен был последовать, будь аукцион должным образом завершен. Чтобы выставиться на сцену перед покупателями во главе с де Вилем и охраной, с пистолетом и неизвестно какими еще припасенными сюрпризами, нужно обладать хотя бы прекрасной выдержкой, дабы не сорваться в неподходящий момент, выбрать, детально проанализировав обстановку, самого уязвимого из участников, не совершив ни одной ошибки, отвлекая выходками в духе вольного критика. Чувство сродни подспудному недоумению – каким образом именно подобный финт с побегом из замка стал тем, к чему склонился не тянущий на роль камикадзе «Симон», так и оставалось неразборчивым осадком в колодце ожидания. Лоренцо позволил отразиться на лице выражению отстраненного интереса к чему бы то ни было из планов, о которых собирался возвестить совсем уже не картинно чертыхающийся шериф. Пока он на прицеле, слишком обманчиво обольщаться на то, что вооруженные выкормыши медлят, а стоит подобравшемуся мужчине оказаться ближе к намеченной цели, выстрел не прозвучит вовсе. Расстояние в три коротких шага, равно, как и до пустой глазницы ослепленного долгой осенней чернотой, окна, и будет просто нечеловеческим идиотизмом промазать. И, тем не менее, Энзо неспешно дошел до подоконника в прожилках от трещин застарелого лака и, сев вполоборота, ощутил под лопатками холодную шероховатость ниши. Со стороны поза казалась абсолютно расслабленной, хотя мышцы едва ли не вибрировали от кислоты, вброшенной адреналином, тесней врезались в кожу алчные шипы, Энзо почувствовал, что под пленкой подсыхающей крови в некоторых местах волокна торчали щеткой от всех манипуляций, и теперь достаточно будет единожды дернуть лозу в прохудившемся участке, чтобы та поддалась. Но он пока решил не торопиться с избавлением от помехи, следя за передвижениями черной фигуры, и поднял ногу, упираясь подошвой сапога в противоположную сторону арки. Кто? Аферист? Убийца? Засланный конкурентами сборщик информации наподобие папарацци? Снабженный достаточным прикрытием член службы, развернувшей деятельность, чтобы положить конец бесчисленным зверствам? Или всего лишь умелый притворщик с одной только видимостью веры в надежность скудной прорехи найденной в ловушке? Вопросы, одни только вопросы, в которых попросту глупо искать искру истины. Энзо в должной степени даже оценил вежливость продленной ширмы фарса в таком куртуазном обращении, и собирался ответить не менее деликатно, всё еще оценивая ситуацию. Между бровей залегла едва заметная складка. О, его должно быть собирались использовать как индульгенцию или пропуск для получения билета в один конец...
-Вы уверены, что есть время на торг? – с ироничным удивлением заглянул в светлые радужки и перевел взгляд, будто бы впервые заметив подобие замка, на который запиралась дверца. – Как и в том, что Герман будет соблюдать какие-либо правила? Вполне возможно, отважный месье Симон, что я солгал Вам, - мягкая улыбка на дне глаз с сожалеющими нотками во все еще хрипловатом тембре, - представляясь совершенно не тем, кем являюсь на самом деле. Да и кто бы не врал, у Вас донельзя… хм, убедительные аргументы, - кивнул на пистолет в пораненной ладони, еще раз осмотрев комнату. Нет, конечно, надеяться на оставленное без присмотра самое завалящее оружие, было слишком. Энзо просто тянул и так похожие на плавленую резину минуты, прислушиваясь к тому, что творилось за пределами комнатенки, чувствуя, как скрипели старинные половицы, затих, едва дыша, мелкий зверёк. Он ждал. Впервые в жизни угодив в водоворот стечения обстоятельств, и оставалось только держаться за любую возможность изменить ситуацию в свою пользу.

Когда лот, все также прищуриваясь и иногда замирая, чтобы не терять бдительного внимания к происходящему вокруг каморки, вновь заговорил, Энзо склонил голову немного вбок и вполголоса пробормотал что-то на латыни, едва шевеля губами. Он привык чувствовать спиной, как и всякий, кому претили движения, без зрительного подтверждения и в опасной близости. Что ж, постепенно круг сужался, о чем многозначительно свидетельствовала череда шагов, приглушенные голоса, шорох ткани о кладку за стеклом. Тем не менее, де Виль почему-то не пошел по пути меньшего сопротивления, и то ли не счел нужным разбрасываться людьми в обмен на неясный «сюрприз» в лице шерифа, то ли всё еще хотел приблизиться к тому на более сакраментальное расстояние. Можно было начинать загибать пальцы по стратагеме - считывая со зрачков в светлой кайме раздражение, по каждой фразе с оттенками танцующих вокруг кромки костра волков, все еще не решивших – нужно ли прыгать в полыхнувшие уголья. Хотелось улыбнуться – так мерно и раскачано, как маятник чаши с отваром из преющих соблазнов, мужчина продолжал вести с ним такой презанятный диалог.
-Составить Вам, безоружному… компанию? – вполголоса повторил, словно бы эхом. – А Вы занятный субъект, месье Симон. Делаете всё, чтобы Вас убили, из почти безвыходного положения находите временное пристанище передышки, и не гнушаетесь запастись несколькими вариантами досуга, если доведется пережить утро.
Лоренцо изучающе посмотрел на потёртый паркет, чувствуя рождающийся изнутри холодный смех, вслед за тем, как шериф довершил блестящую затею доверительными интонациями искусителя. Немудрено ведь попытаться поймать на слабости к азарту того, кто оказался на торгах, да еще с такой велеречивостью оперируя бархатным тембром афериста, к концу дней своих решившего встряхнуть в себе тягой к риску отголоски жизни. Боже. Как славно, что можно недооценивать и придавать большее значение самым милым деталям – таким как возраст, положение, лицо и то, что дают увидеть и понять.
Лукавите, Жан. Промахнётесь или нет, но вот после покинуть набивший оскомину замок Вам вряд ли придется. Самостоятельно уж точно нет…
Дождавшись, пока «Симон» предъявил свои аргументы и пригласил посерьезневшего хозяина поместья составить компанию, или, быть может и такое, - с безупречной любезностью подставить еще и свою голову под дуло, Энзо коротко кивнул, вновь рассматривая сосредоточенный профиль под платком и направленный в его сторону «вальтер»:
-Мне нравится Ваша честность,- со скукой, вернее тем, что легко можно за неё принять, покачал носом сапога,-более того,- он с блуждающей улыбкой вспомнил голос Германа, и, то, как мужчина, оставшийся в зале, настаивал на своем присутствии. Перед ним стоял без пары верных движений труп, а время будто ворочалось как больной в бреду,-я согласен. Но подожду, пока, как Вы выразились, двое безумцев будут разговаривать, раз уж без этого никак не обойтись... - Лоренцо откинулся назад и, словно речь шла о погоде, закончил, - продолжайте, месье Симон.

Отредактировано Энзо (2010-07-12 17:34:01)

» Каминная зала

Задвижка сухо щёлкнула, и створка со слабым скрипом приотворилась на дюйм. Охранники во главе с Венсаном, кажется, перестали дышать, напряжённо вглядываясь в бронзовую от неяркого света полосу. Что они должны были делать? Просто стоять и ждать. Ни один из них не успел бы пересечь обширный зал и прикрыть хозяина, если бы угрожающий пистолетом незнакомец вконец спятил от отчаяния и выстрелил, больше не думая, чем это закончится для него.
Но ничего не произошло. К счастью, наверно.
Герман толкнул створку ладонью, шагнул вперёд и первое, что заметил сразу после направленного в живот дула и блестящих выше чёрного платка глаз, - слабое шевеление где-то в углу, заставившее резко обернуться. Сжавшийся у противоположной стены невольник. Хозяин кивнул головой в сторону. Повторять молчаливый приказ не пришлось. Мальчишка юркнул мимо него под локтём в спасительный проём, и де Виль захлопнул дверь, став к ней спиной.
Комната оказалась тесной и неубранной. Высокий потолок тонул в глубокой тени. Было душно. Не чувствовалось ни запаха расплавленного воска, ни будоражащего аромата крови с тяжёлой примесью пота. Только пыль, набивавшаяся в лёгкие. Со стен и стоек выцветшими губами широко улыбались целые гроздья бумажных и фарфоровых слепков всех мастей. Там же - скомканные на креслах и стульях драпировки, ворохи плащей, шляп с перьями, перчаток, стол, какие-то декорации и прочий, не поддающийся определению хлам, под ногами, на затёртом паркете, - кляксы конфетти и пёстрые обрезки, усеянные блёстками. У единственного в проходной окна нашлось место мраморной Деметре, прислонённой отбитым плечом к полкам с пачками пожелтевших газет, также помещённых сюда за ненадобностью.
Хватило пары мгновений, чтобы увидеть всё это, и ещё столько же, чтобы оценить состояние заложника. Плети разрезаны, он свободен и в сознании, взгляд осмысленный. Собственный вернулся к «лоту» и остановился, изучая резкие от напряжения черты. Теперь их можно было рассмотреть лучше, несмотря на повязку. Шутка природы зашла слишком далеко. Цвет глаз ради Маскарада не стоило бы труда изменить, но в режущей, настороженной жёсткости различие было разительным. И не проявилось бы оно, если бы неудачное для «шерифа» стечение обстоятельств. Вновь уколола уже запоздалая, неуместная, притупленная сдавившим глотку упрямством досада – что помешало распознать чужака раньше, чем он очутился в тупике? А вместе с ним он, Герман, и покупатель.
И не был ли тот дерзкий, малолетний горничный, удалившийся с аукциона, с ним заодно? Де Виль нехорошо усмехнулся на край рта.
- Итак, продолжим разговоры о моём красивом профиле или найдётся тема поинтереснее?
Голос прозвучал приглушённо не от усталости. Её он не ощущал, как и того, что изрядно накачался спиртным. Щекочущая лёгкость горячила кровь, его подмывало шагнуть ещё, сократить расстояние до того, чтобы дуло впилось сквозь рубашку в рёбра. Если бы не заложник.

-Должно быть.
Что забавного можно было найти в нём Энзо, всячески рассмотрев определение, так сам себе и не смог ответить, а требовать объяснений, в отличие от предложенного после хозяином поместья, желаний не порождало. Как бы не было потом жаль, если после любопытство останется некормленым… Он часто отрицал в себе приверженность тривиальному везению и испытанию судьбы как оправданиям всех тех опасных случайностей, в которые погружался, по той прихотливой шутке, на них можно было придумать слова вроде молодости и нетипичной логики поведения. И привык слышать их, куда чаще от знакомцев, редких приятелей, а не тех, с кем впервые виделся. Вот и сейчас, стоило отвергнуть саму вероятность покончить с затянувшейся и уже не слишком безопасной, бесконтрольной вилкой вариантов одним точным ходом, как сделал бы,  четко видя цель, угадать, не более, отголосок собственных мыслей в чужом, незнакомом лице, в жесткой складке у тонких губ, и рассыпчатом как сухой снег из рефрижератора смехе… И с какой-то рассеянностью, автоматически убрать прядь волос от лица, уже совершенно по-иному рассматривая застрявшего в паутине человека, которого он хотел купить и из-за которого в результате самым отвратительным образом оказался в тупике. Дернувшиеся не в первый раз раненые пальцы, будто в скованном желании сделать что-то, задумчивый, отвлекшийся внутрь себя, взгляд светлых глаз. Нужно было рубить, не позволяя нелепым случайностям более вмешиваться, но что-то сдерживало. Вряд ли слова бывшего лота несли большую надежду на то, что, выполнив пожелание Германа, он сможет уйти. Однако она все-таки была, если не обманывал интерес в нотах приглушенного тембра. Но не слишком ли опасно позволять себе ждать, если шериф все-таки выстрелит? Лоренцо едва ли представлял, что тот снова пойдет на риск, оказываясь с незнакомцем, которому угрожал. Он сам сейчас делал выбор, хотя можно было ошибиться только один раз. Ощущение внезапно опьянило горечью в глотке, не хуже выпивки, и под кадыком, выступившим сильнее под кожей, щиплющий воздух отозвался иглой в порезе.
Пленка под яремной веной краями дала трещину, и через сгусток застывшей умбры засочилась новая тонкая лента, ощущалось, как слой пыли тает под пальцами, проведшими полосу по стеклу, и с тихим скрипом опустилась вниз оконная ручка. До жжения кололо сведенные мышцы, которым застывшая поза с натянутым терпением давалась уже не без труда. По плечу мазнуло мурашками сквозняка из узкой щели. Лоренцо хотелось вспомнить, когда же был подобный случай, да и было ли хоть что-то в его жизни, с чем можно было с пользой сравнить эту нагнетенную в тесные стены ситуацию? Он выбрал момент, чтобы подтолкнуть створку, стоило мужчине в черном костюме больше сосредоточиться на бледном лице Германа, внешне раскованного и с плавностью глубоководного хищника, заманенного запахом нетипичной добычи, подступившего ближе.
Под подоконником замер охранник, опершийся спиной на стену, к бедру тесно прижат пистолет, но разглядеть что-то, помимо общих очертаний тени, было сложно. Один из тех, кто был в Зале. Тот, кто мог знать и о предположении, что заложник – клиент, и то, что вред для него мог исходить исключительно от того, чья дерзкая выходка увлекла хозяина, пошедшего следом. О чем он думал? О том, что нужно действовать только по приказу или о том, как лишить объект шанса продолжать шантаж? Но уж точно не ждал того, что одно полукружие фрамуги с хлопком и дребезгом давно не смазанных петель распахнется от короткого удара коленом и светловолосый покупатель прыгнет, наваливаясь сверху. Не дав времени опомнится и используя лишь тот интервал, пока выучка и животные рефлексы куда более тяжелого мужчины возьмут верх над растерянностью, Энзо рубанул ребром ладони по едва заметной в предрассветной темноте полоске над воротником, чувствуя, как вздулись жилы на шее и протестующе напряглись чужие плечи, и голенью прижал  руку с оружием к земле. Не более нескольких секунд, но второй раз подобные фокусы могут обернутся более чем плачевно. Лоренцо поднялся с обмякшего охранника, на мгновение задержав пальцы на пульсе, и сжал губы в полосу. Разумеется, тот был жив и непременно очнётся.   
-Один. Выбор за Вами,– он обернулся к распахнутому окну и не дожидаясь ответа, наклонился, через силу разжимая сведенные на рукоятке пистолета пальцы. Думать о том, как мог иначе сложиться вечер, без улыбки глядя на багровую полосу на шее одного из тех, кто обеспечивал безопасность гостей, всё равно было уже немыслимо.

Отредактировано Энзо (2010-07-20 16:08:39)

Не так он планировал завершение ночи. Ещё каких-то полчаса назад всё было на своих местах и никуда не собиралось исчезать. Ни дула у виска связанного покупателя, ни тускло освещённой узкой комнаты, ни раздражённого рывка, от которого пуговицы дробью прыснули на пол и в открывшемся проёме ниже лицевой повязки обнажились смуглые, лоснящиеся испариной ключицы, не должно было быть. Ни издевательской насмешки в глазах от условия показать лицо, ни малоправдоподобных историй, ни утихавшего в своей настойчивости (что продолжало удивлять) – отпустить, разжать окроплённые кровью клыки и… отпустить. Ещё горячую, бьющуюся изо всех сил добычу, рычащую, ощерившуюся и злую, но уже пойманную в круг бездушно нацеленных ружей. Куда ей было деваться? Куда ей было бежать? Жалкий лепет ложных обещаний подливал масла в огонь растущего презрения. Вор. Мошенник. Мелкая рыбёшка. И убил-то, может, он только из страха, а может, по нечаянности. Или просто ударил по голове и обчистил в тёмной подворотне, и поехал, неизвестно куда, на свою беду попав в самую настоящую паучью яму. Он спасался от неизвестного. Он спасался от эксцентричного сумасшедшего хозяина и всей его кровожадной своры. Потом он будет спасаться ещё от чего-нибудь, и, вероятно, ему в сущности всё равно – от чего именно или кого. У кого-то земля под ногами всю жизнь горит. Нет времени свободно вдохнуть всей грудью, оглянуться.
У гордыни и уязвлённого самолюбия Герман не было иного выбора, кроме как вызвать в себе отвращение к беглецу, чтобы оправдать уже принятое где-то глубоко внутри, под толщей равнодушного, тщеславного оцепенения решение. Его не страшила внезапная гибель, он бы ещё успел улыбнуться, увидев ожерелье из дымящихся дыр на своей груди, но де Виль не хотел заглядывать в своё сердце. Он отворачивался, заглушал колючей яростью властный зов, от которого содрогались и шли трещинами стены опустевшего Вавилона, зов, поднимавшийся из похотливого нутра, где он должен был истлеть уже давно, перевариться в клейкое месиво сладострастия, – бунт против себя самого.
Так что же тому причина?
Не чувство ли, что порывы эти и жесты – танец, заставивший и его оторваться от надёжной опоры, ступать вкрадчиво и бесшумно, бешено летя в сверкающем вихре наточенных копий, нацеленных в изгиб спины, в развёрнутые плечи, в сплетённые пальцы, в абрис изогнутых жёсткой полуулыбкой губ, трепет ресниц и случайное соприкосновение бёдер на перекрестье быстрых шагов? Острый пульс в висках, превозмогающий жажду ритм, тягучий и томный, как испанская ночь, с костяным клацаньем кастаньет, возвращающим из небытия фантастический макабр древней пляски смерти. Спор совпадений и противоречий.
Ну что? Что ты скажешь теперь Эрлекин, король мёртвых, когда зверь выскальзывает из твоей слабеющей хватки, стремясь в заманчивую, освежённую влагой тьму?
Звонкий хлопок оконной рамы опередил Германа. Заложник спрыгнул с него проворнее куницы, и что-то глухо, тяжело свалилось на землю. «Симон» тут же подлетел следом, будто демоны прижгли ему раскалёнными плетьми пятки. Под отрывистое рычание, сопроводившее ловкий кувырок белокурой Мадонны с улыбкой порочной дивы, в ладони которой уже маячил пистолет, де Виль приблизился на расстояние полуметра и встретил безумно блеснувший взгляд. Неожиданный поворот? Сговор или рассчитанный змеиный бросок, который придушит слепо доверившуюся жертву?
В данный момент не важно, потому что платок содран. Линия тонких, привыкших к ухмылкам губ искажена, волевой подбородок упрямо выдвинут, хищно подрагивают крылья носа, жадно втягивая прохладный воздух, будто мужчина желает различить по запаху, что ждёт его там, где застыл бывший заложник, призывающий сделать выбор. Но он не может. Он не знает и тоже говорит о выборе. Не подозревая, что не оставил его. Он напоминает одну из старинных гравюр из Оружейного зала, на которых чудовища изображались в вечном движении, чтобы устрашить грешников многоликим обличием нечистого. Лишь хрупкая грань между реальностью и вымыслом удерживала зубастых химер и охваченных пламенем драконов от того, чтобы развить свои могучие чешуйчатые тела и освободиться от плена. Его же ничто не способно было удержать.
Что мне твои обещания. Что мне твои клятвы.
Герман ответил, когда «Жан Симон» перебирался через подоконник - в узкое окно трудно было броситься с разбега, разве что вниз головой.
- Когда пошлёте открытку на Рождество, не забудьте подписать обратный адрес.
Отброшенная ветром створка дважды ударилась ребром о камень, но старое стекло чудом выдержало это испытание. Де Виль остановился в проёме окна, не расцепив сложенных на груди рук. Горсти масок за ним беззвучно смеялись как десятки смятых, разбитых им душ, и его лицо в их окружении было белее и мертвее всех, только глаза на этом лице горели пронзительно.
Разверстая пасть ночи утробно чавкала дождём. Не успевшая просохнуть трава вновь пригибалась под тяжестью холодных, косо стелящихся струй. Чувствовалось, как взгляды-крючья затаившихся охранников шарят в кишащей тьме. Вот они наталкиваются на светлые волосы покупателя, которые едва ли не светятся в чёрно-серо-жёлтой пустоте. Рядом с ним – ещё одна пригнувшаяся тень, метнувшаяся с подоконника в сад.
Но слышно только тишину. Ливень. Как будто бы ничего не происходит. Курки примёрзли к пальцам, капли ползут и щекочут влажными гадюками, забираются под воротники, лупят прямо в глаза, колени тонут в вязкой грязной жиже. Надо ждать. Ждать. Ещё немного. Стальные нервы скручивает жгутом. И ещё. Почему? Некоторым видна высокая фигура в освещённом проёме замкового окна, но хозяин неподвижен и он молчит.

Выстрелы. Они услышали выстрелы. Значит, кто-то первым нажал на курок. Приказ был? Приказ был. Застывшие в темноте дула нашли мишень. Что-то белое у чёрных стен замка. Движущиеся пятна, неразличимые сквозь чёртову пелену дождя.
Затараторило со всех сторон. Вжи-и-ик! Пуля свистит над ухом и рикошетит о камни. Вжи-и-ик. Вжи-и-ик. Вжи-и-ик. В траву, в землю, в деревья. Ливень слепит, жжёт им лица, кусает. Ничего не разобрать, и злость вспарывает грудь. Пальцы механически сгибаются раз за разом, быстрее, быстрее, успеть, убить, не упустить добычу, иначе хозяин будет в ярости, что они не сумели исполнить его волю. Убить. Убить!
Он не помнил, как очутился в саду, но, наверно, успел вскрикнуть. Что? Возглас заглушило. Светлые голубые глаза, распахнувшись, видели, как пуля прошила горло Мадонны. Другая ударила в голову, в обнажённое плечо, и ещё, ещё, ещё. И лишь одна попала в него самого, когда он оборачивался к тому, кто упал на руки своего убийцы.
Де Виль прикоснулся к смуглому лицу ладонью, чувствуя, что земля почему-то уходит у него из-под ног назад. Он качнулся, чтобы удержаться, но опора упорно продолжала выезжать, и ему пришлось схватиться за ещё горячую ладонь, дёрнуть её, вырывая из тисков. Только он всё равно рухнул.
Внутри росла и росла тяжесть. Набухало, раздавалось, давило всё сильнее. Что-то там было не так. Что-то вообще не так. Зачем он держит ладонь? Что он держит? Пальцы стискивались до боли. Или это была боль в груди? Он хотел вдохнуть и не смог. Захрипел, прижимаясь всем телом к чему-то тёплому. Нет, не похоже на траву. Траву?
- А всё-таки… как тебя зовут?
Чей-то голос. Его голос? Неужели у него такой голос? О чём он спрашивал сейчас? Кого? Чей это смех?
Дождь барабанил по сведённым конвульсией лопаткам, сорочка и брюки налипли второй кожей, влага ползла с висков к губам, падала, разбиваясь обо что-то мягкое и горячее. Герман обнял это, ощутив, что костенеет от холода.
Мне холодно. Обними меня. Мне так холодно. Вот… здесь.
По щеке скользнуло, как будто ящерица пробежала, метнувшись с нагретого камня. Застревающее в горле дыхание. Чужое.
Он поймал его, втянул в разрывающиеся болью лёгкие.
Теперь хорошо…
Герман улыбнулся сквозь слепящий-слепящий, удушающий жар, обнимая рукой смуглую шею. Жало вонзилось в сердце, вошло в него так неотвратимо, что де Виль глухо застонал, ещё кривя окровавленные губы в подобии улыбки. Он уронил голову и затих. Теперь уже навсегда.

Мягкий кокон тишины внезапно оборвался чахоточным кашлем выстрелов, громких как праздничный салют поначалу, и такой же яркой, вспыхивающей на теле клеймами, была боль. Новый глоток кислорода, новая вспышка из-под ожившего дождливого пространства, и снова... пыль, осколки, дым, ошмётки зелени. Мелькнуло белое пятно рубашки Германа, и тут в гортань хлынула солёная терпкая жидкость. Вместо выдохов и болезненного, яростного окрика вырывается хрип… и никак не получается осознать, почему у воздуха вкус ржавого железа, а рука инстинктивно впилась в горло? Обожгло-ободрало висок, тёплые капли брызнули на щёку, но Энзо сквозь непрерывную агонию, которая плясала по обрывкам нервных окончаний, не чувствовал их. Вместе с гравием и каменными плитами сознание неуловимо выскальзывало лентой Мёбиуса. Он успел лишь инстинктивно, заторможено столкнуть вниз чужую, горячую ладонь. Кривая улыбка на смуглом лице или показалось? Уже через вязкое болото умирающих звуков и гаснущий чередой редких вспышек разум заметил ещё один укус. Сквозь нарастающий в ушах гул скорее не услышал, как прочёл слова по губам «шерифа». Что он сказал? Глупец?.. . Мокрая наждачная поверхность с грохотом впилась в затылок, выбивая чернотой удивление, сетчатку резанул утонувший в рухнувшем асфальтовом небе всполох.
…Причудливые полосы мглы и вода перед глазами, их так хочется стереть, но в мышцы и в лёгкие впиваются холодные опилки и неудержимая, накатывающая боль. Потухающий взгляд всё никак не ослепнет пережатым фитилём, и кажется, что бесконечно уже он смотрит на катящиеся со ствола пистолета по фалангам пальцев капли воды. Разве что в багровой пойме до сих пор, упрямо бьется мысль:
Почему стреляли?.. Охрана?.. Кто посмел отдавать приказ…
Но даже её постепенно сковывает ласковый холод, с которым остывает боль, уходит удушье, и было не так важно, что он жадно выжирает сейчас остатки жизни. Ресницы ещё раз дрогнули, и Лоренцо на миг показалось, будто он может дотронуться до восковой, полупрозрачной дымки рассвета, что сочится через изгибы створок грузных туч, становясь всё дальше и дальше.

Отредактировано Энзо (2010-07-26 01:00:45)