Флешбэк: день четверга

Луиджи стоял по левую сторону от кресла Хозяина, аккуратно опустив ладонь на край высокой мебельной спинки так, чтобы ненароком не дотронуться до плеча сидящего мужчины. Слуге прекрасно было известно, насколько того раздражают любые неосторожные прикосновения, нарушающие условную невидимую границу, переступать которую разрешалось только рабам, да и то не раньше, чем будет озвучен соответствующий приказ. Хозяин не шевелился, для опоры поставив локоть на ручку и в задумчивости прижав фалангу указательного пальца к узким бесцветным губам. Он занимался тем, что просматривал на мониторе выбранные Луиджи ночные видеозаписи – обычный утренний ритуал, уже давно превратившийся в приятную традицию для одного и каждодневную тревогу не угодить сегодняшнему настроению Хозяина – для другого. Что и говорить, слуга в моменты встреч всегда выглядел бледнее от волнения и регулярной бессонницы, чем прикованное к креслу бездушное изваяние.
Льдисто-голубые глаза с бесстрастной внимательностью изучали новый материал, рассортированный по личным покоям несколько дней тому назад. Невольники обживались. В последней партии оказались и совсем дети, и взрослые мужчины, но для Хозяина они все были просто «мальчиками». Вот уже с треть часа Герман молчал, изводя терпение Луиджи, который в сотый раз проклинал про себя день своего приезда в замок. И так он увлёкся внутренними попрёками, что вздрогнул, неожиданно услышав низкий звучный голос Хозяина, который, казалось, пронимал до нутра своими ласкающими властными интонациями. Плавным, едва приметным кивком головы Герман показал на монитор:
- Приведите ко мне этого хорошенького мастурбатора после обеда.
Спокойное выражение лица изменилось, когда губы тронула мимолётная усмешка. В неподвижном взгляде вспыхнули колючие искры удовольствия. Из динамиков донёсся приглушенный, едва уловимый короткий стон. Мальчик, расположившись на постели с какой-то книгой, дрочил, одновременно увлечённо посасывая свои собственные пальцы. Светловолосая голова запрокинулась, лицо было скрыто от вмонтированного в узор обоев мини-объектива. Разведённые колени подрагивали от толчков, под брюками пижамы ладонь гладила член, и единственное, что хотелось теперь, так это того, чтобы невольник развернулся, приподнялся на коленях и спустил одежду для удобства жаркой ласки. Но увидеть ягодицы или гениталии так и не удалось. Раб вскоре задрожал, в судороге изгибаясь, и кончил с очередным стоном, а потом свернулся в комочек и замер. Думал ли он о том, что за ним могут следить? Вряд ли. Но если так, представление вышло на славу, и оно определённо заставило Хозяина заинтересоваться пылким невольником, способным и в заточении помышлять о том, чтобы разнообразить свой скучный досуг подобным образом.
Видеозаписи были терпеливо досмотрены до конца, после чего Луиджи откланялся и удалился исполнять приказания. До второй половины дня и у владельца замка нашлось немало дел, связанных с приготовлениями к празднику. Заботы были прерваны конной прогулкой, которую Герман с аристократической педантичностью никогда не пропускал. Компанию ему составил один из прибывших гостей, по возвращению в замок вверенный прислуге, а сам Хозяин удалился в свою башню. Он поднялся в Красную залу, встретившую того золотистым сумраком и тишиной. Не снимая запылённого костюма, пропахшего от быстрой скачки собственным потом и запахом животного, Герман приблизился к окну.
Ангелы утопали в сплетении шипов и бутонов. Гибкие хищные стебли оплетали тонкие фигуры, вскинутые руки, и спутывали длинные золотые волосы. Цветы, разрастаясь, впивались в вытянутые шеи, связывали ноги и скрывали искажённые в мучительной борьбе лица. Немые крики, полные стеклянных слёз глаза… Кровавые розы, словно бредовый кошмар, душили святых духов, вырывая им раскинутые крылья.
Ладонь в чёрной кожаной перчатке накрыла янтарный овал лица с удивительно тонко вырезанными чертами. Этот витраж был смыслом всей жизни того, кто посвятил десятилетия, чтобы создать картину гибнущего Рая. Он работал здесь. Он был слугой отца. Розы в саду и одинокий, брошенный всеми старик свели его с ума, и он пропал. Ушёл в подземелья и не вернулся. Быть может, он всё ещё там. Больной, истощённый страстью творец.
Сквозь перчатку ощущалось тепло нагретого солнцем стекла. Медленно, будто грезя, мужчина повёл рукой, касаясь распахнутых губ ангела. В агонии чудилась жгучая до дрожи непристойность, и сердце жаждало ответного трепета… Холодная улыбка Германа превратилась в призрачную презрительную полуусмешку, бледные губы сжались с чуть заметным раздражением. Ты никогда не получишь ответа на свои вопросы здесь, Рафаэль. Ты никогда не обретёшь покой… Тихий печальный голос, воспоминания о его нежной бархатистости прервались, как только послышался скрип. Герман не отодвинулся и не отвернулся от окна, когда слуга, замерев у двери, обозначил своё присутствие.
- Всё исполнено, как Вы велели, Хозяин.
Взгляд задумчиво устремился дальше, на кусты и деревья в саду, который окружил башню. На безоблачное небо. На крыши конюшен. На беседку, утопающую в зарослях позднего мака, и обрыв за ней. Маки сонно покачивались, склоняемые порывами тёплого ветра к земле. Взгляд проследил за темноволосым смеющимся мальчишкой, вприпрыжку убегающим от неуклюжего гувернёра. Слуга с монотонной почтительностью сообщал о прибытии новых гостей. Рафаэль! Рафаэль... Мальчишка растаял. Слуга отчитался.
- … Пусть пришлют раба.
Мягкий голос заполнил звенящую пустоту. Пока он звучал, краски казались ярче, а воздух жарче. Без него же не было ничего, и молчание было сродни оглушению. Слуга покинул комнату, спеша выполнить поручение, а Хозяин остался стоять у окна.

Не прошло и пятнадцати минут, как шум возобновился. В коридоре послышались приближающиеся шаги и услужливое "прошу…" Ответа не последовало, но кто-то вошёл в комнату и остановился. Этот кто-то не произнёс ни слова, пока уходили слуги, оставлявшие его наедине с Хозяином. Мужчина повернулся, соединив за спиной ладони, в одной из которых всё ещё был телячий стек с жесткой ручкой, погонявший норовистого упрямого жеребца, и посмотрел на гостя. Он стал спиной к окну, и от того лицо оказалось в тени. В багрово-бронзовом сумраке помещения черты сделались неясными, тогда как лицо мальчика с искрящимся любопытством взглядом вспыхнуло от упавшего на него золотистого блика. Две длинные тени расстелились справа и слева на узор ковров, причудливым образом напоминая вытянутые крылья. На белой одежде пятнами расползлась кровь. От неожиданности Герман замер и не нарушил наступившей тишины, поражённый странным пугающим сходством.
Их отделяли расстояние, опыт, годы и положение. Один из них был создан отдавать приказы, другой – исполнять. Они были противоположностями, чьи жизни соприкоснулись для гармоничного союза, вложенного самой природой. Хищник и жертва. Волк и ягнёнок. Пока ты слепо, не задумываясь, следующей зову своего сердца, ты чувствуешь, что нужен этому миру. Останавливаясь и сомневаясь, ты теряешь путь в темноте, которая может больше не рассеяться до конца твоих скорбных дней. И здесь,  в замке, с этим человеком, ещё стоящим у окна, при сближении с ним происходило то, что должно было, то, что не могло не произойти. Находясь рядом  с ним, ясно можно было различить дорогу. Она вела душу в то место, где Рай и Ад становились единым. Где хаос и раскаяние не были помехой. Где умереть было также легко, как улыбнуться, прощая Бога и Дьявола за их неумение быть людьми.
Каждый, падавший с края обрыва, ощущал то же, что и тот, кто долго всматривался в холодную прозрачность глаз, не убоявшись затаившего во взгляде зла. Мужчина приблизился медленно - так медленно, словно расстояние сокращалось само, с мучительной вкрадчивой неотвратимостью. Губы не разжимались, ни один приказ ещё не слетел с них, но он звучал в каждом движении, искушал склониться и доверить себя ему, как никому и никогда больше. Теперь до мальчика-ангела оставался только шаг. Герман рассматривал цвет глаз и волос, и собственнический взгляд его говорил – твои глаза принадлежат мне, твои волосы принадлежат мне. И я сделаю всё, чтобы у тебя не осталось в этом ни малейшего сомнения.
От невольника исходил тонкий аромат травы. Он гулял в саду, и принёс на своих руках, своей одежде запах бесчисленных цветов. Такой же ясный, как эта ранняя осень, с серо-голубым взглядом, светлыми, будто выжженными солнцем прядями и бесстыдно-алыми губами.

При виде выставленной руки губы мужчины тронула усмешка. Наверно, так снисходительно мог бы улыбнуться вампир, заметив, что человек пытается отгородиться от него крестом, не зная, что тот не действует против силы существа сверхъестественного. В один ягуаровый прыжок зверь преодолеет преграду и вопьётся губами в горячую шею, вонзит клыки, вытягивая всю кровь. И этот тоже - темноволосый, высокий, белый, как полотно, казалось, не собирался останавливаться из-за такого пустяка, как ладонь. Он мог её сломать раньше, чем мальчик успеет осознать, что схвачен, мог перекусить ему по одному пальцы, вбив сапогом в пол и пропоров каблуком мягкий живот. Но невольный жест гостя его не раздосадовал, зато позабавил, и это смягчило природную ярость де Виль. В надменном взгляде появилось тёмное порочное лукавство. Мужчина расцепил ладони и вытянул руку со стеком. Кожаная петля на конце дотронулась до груди мальчика, медленно, цепляясь за пуговицы, повела вниз. Герман ждал, что тот снова побежит. Может, спрячется за диван? Кресло? Будет метаться вокруг стола? Отступив от невольника, он, не глядя, протянул другую руку и захлопнул дубовую створчатую дверь с виду лёгким толчком, словно та ничего не весила. Бронзовый, с узорчатым ушком ключ повернулся дважды, и Хозяин вытащил его, отправляя в свой карман. И ни секунды при этом не спускал взгляда с раба. Мальчик очутился в клетке с голодным львом, чья игривость могла не нарочно стоить ему жизни.
- Ты будешь называть меня своим Мастером и Господином.
После этих слов для пойманного в силки ангела ничего уже не могло повернуться вспять. Бесовская жажда взыграла, Герман добавил хриплым от бешенства шёпотом, но страшно было не то – понизив от гнева голос, он ничуть не изменился в лице, и если это была игра, то чудовищная, жуткая до нереальности игра.
- «А Вы»? А я буду решать, как тебя зовут. Я буду решать, что тебе делать, - он шагнул ближе и улыбнулся, и в улыбке было столько же располагающей доброжелательности, сколько в цементном блоке. – Буду решать, что тебе говорить. И о чём думать…
Нельзя было не заметить, что с каждой новой фразой в звучании голоса прорезается всё явственнее тягучее сладострастие. О чём он думал? О том, как будет использовать мальчишеское тело, предназначенное лишь для одного – удовлетворения похоти. Хрип стал отчётливым шёпотом.
- Если ты будешь послушен, я не причиню тебе вреда.

В отличие от Хозяина, собиравшегося воздействовать то лаской, то угрозами, мальчик не играл. Он был напрочь лишён избалованности и кокетства, и не представлялся капризным, не просился к маме с папой и не умолял не бить его. Чертёнок в нерешительности закусил палец, может быть, страшась сказанного, а может быть, это была просто привычка, помогающая заглушить волнение. Обглоданные ногти Германа совсем не привлекали, но в жесте было столько очаровательной невинности и испуганного озорства, что он вновь поднял стек. Тот плавно, будто кисть художника по холсту, повёл по линии бедра мальчика, очертил соблазнительный изгиб и сместился к паху. Скользящее движение с мягким нажимом на лёгкую светло-охристую ткань, кожаная петля медленно обвела проступающие гениталии и остановилась у полоски чёрного ремня, вдавившись чуть посильнее.
- Громче, - с прохладной вкрадчивостью в тоне отозвался Герман. Он сделал ещё шаг, глядя на мальчика сверху вниз.
- Мне ведь не нужно заставлять тебя говорить громче?.. Ты же не хочешь, чтобы эта игрушка вынудила тебя кричать?..
Ещё шаг, и мужчина подошёл почти вплотную. Стек перестал разделять их. С особой остротой почувствовался исходящий от чёрного костюма запах. Хозяин доверительно прошептал так тихо, чтобы заставить невольника напряжённо вслушиваться в слова:
- Не хочешь, чтобы её удары разодрали в клочья твой член?.. Или тебе нужно подтверждение, что я могу это сделать… и что это доставит мне удовольствие?
Герман усмехнулся краями рта, не разжимая губ. Овладевшие рабом сомнения читались так ясно, словно он продолжал лепетать, пытаясь угадать, что мужчина предпримет в следующую минуту. Балансируя на грани того, чтобы воспользоваться своим физическим превосходством, гораздо большее удовлетворение Мастер получал, когда на невольника действовали слова, а не боль. Он вёл борьбу с его душой, и только так собирался заполучить красивое тело, которое не могло оставить его равнодушным. Если бы Дэрин только осознавал, какую власть над Мастером могло иметь откровенное обольщение… Но откуда же ему было знать? И вряд ли раб был в подробностях осведомлён о том, какова цель встречи. Герман собирался это прояснить.

Пожалуй, Хозяин слишком глубоко задумался, если дал себя так неожиданно легко остановить. Он перестал приближаться. И действительно, губы невольника заняли мысли настолько, что Герман не отводил от них взгляда, пока юноша боязливо изучал его фигуру. Хотелось распробовать их вкус, но если бы пленник сам решил проявить внезапную симпатию, Хозяин не почувствовал бы ничего, кроме досады и нового прилива раздражения. То, что последовало дальше, несколько удивило. Да, доставляло неизмеримое наслаждение видеть, как юные создания опускаются перед тобой на колени и с непорочным усердием что-нибудь сосут или ласкают губами, языком – но только не в этот раз. Мальчик ошибся, полагая, что заслужит одобрение, если заменит исполнение простейшего приказа рядом действий, наглядно демонстрирующих покорность. Он любым способом уходил от того, что требовалось, оставляя для себя видимость свободы и опасно испытывая терпение Хозяина. Тот не помешал погладить стек, не пошевелился, наблюдая с отстранённым видом за происходящим. На хвосте трости оставался едкий привкус конского пота, но раб вобрал его и не поморщился, обхватив припухлыми губами. Мужчина с минуту смотрел, не выражая никаким образом, нравится ему то, что делает мальчик, или нет, а потом прервал занятие с ледяной полуусмешкой:
- Разве я похож на того, кто любит шутить?.. Достаточно.
Низкому голосу вернулась его тёмная знойная звучность. Герман освободил конец стека, аккуратно, чтобы не поранить, вытащив его из губ своенравного котёнка.
- Хочешь прогуляться? Если нет, тебя вернут в твою комнату, и будешь сидеть там, пока какой-нибудь клиент не пожелает снять тебя на ночь, - мужчина наклонился и мягко потрепал светлые пряди затянутой в перчатку ладонью, словно ласкал милого неразумного зверька.
– Добро пожаловать в Вертеп, мой хороший. Отныне ты шлюха и раб. И можешь забыть своё имя. За то, что ты разочаровал меня своей глупостью, его у тебя больше нет. Я верну его тебе, когда сможешь заслужить, но для этого тебе придётся очень постараться.
Герман направился к двери, открыл её и, не оглядываясь, вышел, зная, что если мальчик не поспешит, слуги перехватят его и отведут в прежнюю комнату.

Лесопарк