Эсти честно выполнял функции китайского болванчика, демонстрируя полное понимание всего рассказанного. Но вот последний довод заставил чуть ли не подпрыгнуть. Причем нет - вопросов-то как раз не было. Хотелось просто сбежать и не появляться здесь.
Впрочем, уже через несколько секунд юный испанец сумел взять себя в руки и осмотреть новый факт со всех сторон, внимательно изучая все лазейки и нюансы. В общем и целом, он был даже не против какое-то время побыть в роли невольника. Но с одним-единственным условием - его гордость требовала расчета с собой. Значит, нужно было всего лишь выяснить, имеются ли здесь маньяки и совсем уж садисты, не желающие слышать своих жертв. Успокаивал еще и тот факт, что народа здесь целая куча, а значит и шансы попасть к кому-то в потенциальные жертвы стремятся к нулю. Удовлетворенный своими собственными умозаключениями, Саньеро терпеливо кивнул, подтверждая наличие вопросов.
- Есть. Пожалуй, всего один. Как часто среди гостей.. клиентов. Как часто среди клиентов попадаются неисправимые садисты, предпочитающие психологическое давление?
Белесые брови серьезно приподнялись домиком - ответ, данный дворецким, должен был автоматически решить, остается здесь испанец или же не остается.

переход, как я понимаю ==> Комната Эстеля

--> Апартаменты гостей --> Комнаты Наги

Пришел в барную комнату, огляделся. Атомсфера Наги сразу понравилась - полумрак, красивая игра на рояле, теплых цветов абажуры и свечи... Улыбнувшись себе под нос, наги продолжил свой путь вглубь зала к барной стойке. Там он взял себе глинтвейна и уже с теплым бокалом в руках направился к отдаленному столику, находящемуся как раз под оранжевым светильником.
Взгляд парня скользил по присутствующим. Он рассматривал послушных рабов и исполненных достоинства их хозяев, но пока его никто не заинтересовывал. Наги откинулся в кресле и расслабился, продолжая пить глинтвейн.

Наги уже почти допил свой глинтвейн, подозвал официанта и заказал себе еще бокал. Вино уже начало приятно расслаблять.
На пару минут отвлекшись от глинтвейна, Наги заметил входившего в залу человека. Он был весьма привлекателен и был первым, кто зацепил Наги. Парень лениво проводил взглядом мужчину, но тут подошел официант с новым бокалом вина. Поблагодарив за глинтвейн, Наги вернулся к созерцанию мужчины. Тот уже успел сесть и, судя по всему, осматривал зал.
Все-таки он действительно был красивым - достаточно высокий, со слегка растрепанными, как у него волосами и с уверенным взглядом человека, много знающего и много повидавшего. Наги такие нравились, и он слегка улыбнулся. Возможно, с этим парнем следовало бы познакомиться. Наги стал обдумывать эту мысль, не сводя впрочем, с незнакомца глаз.

Малыш Хуго. Сколько же лет прошло? Десять, со дня, когда ты тайком унес свою задницу с благословенного  Господом острова, зарывшись, как крыса, в отстойник  многоголосья народов, городов, стран. Разве плохо тебе жилось  пользуясь моей благосклонностью? Разве не  оставлял я тебе под подушкой то колечко, новые часы, запонки, то лишнюю тысячу-другую? Разве не получал ты подарки на день Ангела и Рождество? Разве не прикрыл я твою жопу, когда легавые шавки уже готовы были вырвать тебе яйца с корнем? Многие не имели и этого. Так какого черта ты, задрав хвост, оставил Семью и побежал в поисках лучшей доли? Чего тебе, гниде, не хватало?

За окном уже начало смеркаться, когда в испачканный вечерними тенями зал зашел пожилой мужчина в сопровождении двух тридцатипятилетних буддистских статуй, одетых, словно на контрасте. Зал был полон. Гости хозяина, обслуга, рабы, готовые удовлетворить любое желание клиента здесь и сейчас. Взгляд Маэстро задержался на заснувшем  в рыжем плюше кресла,  подвыпившем клиенте Вертепа, и топчущемся рядом  с ним на четвереньках  мальчишке – рабе лет тринадцати от силы. Судя по темным кругам под глазами, мальчик явно устал, но крепкая, короткая  цепь, намотанная на покрытый редкими рыжими волосками кулак, лежащий на подлокотнике кресла, не давала малолетнему  невольнику ни сесть, ни встать, ни, тем более, покинуть спящего гостя. В противоположном конце комнаты сидело двое мужчин, увлеченных интимной беседой и обильно уставленным напитками столом. 
Бармен  старательно  протирал стаканы за стойкой, поправлял стройные ряды бутылок, наполненных напитками на любой, даже самый изысканный вкус.  Обычно ярко освещенный зал, сейчас довольствовался приглушенным светом  через одну горящих бра, да скудными сумерками,  едва проникающими в заплаканное после дождя окно. В монотонный гул голосов  вклинивалось  едва слышимое  жужжание жирной, зеленой  мухи, тщетно бьющейся в стекло, и затухающая вибрация струн чрева сияющего красавца-рояля, горделиво взметнувшего полированное крыло к затушенному хрусталю люстр. 
Поставив зонт-трость  у стены, и подтянув брюки на коленях, мужчина сел в центр свободного дивана, похлопал ладонью  по сидению.
-Тоби, мальчик, иди сюда.
Здоровенный ротвейлер, вопреки обычным правилам публичных мест, ходящий без намордника и цепи, запрыгнул на диван, потоптался на месте и плюхнулся толстым, купированным  задом на подушки, кося круглые глаза под тяжелыми надбровными дугами на  посетителей.
-Немного виски и льда до верха стакана
Мужчина сделал заказ подоспевшему бармену, потрепал пса по загривку,  и, в ожидании выпивки, достал карты, сдернул упаковку, кидая прозрачный целлофан в пепельницу, перетасовал колоду и неторопливо разложил первый ряд пасьянса на  невысоком столике перед диваном.
Два бритых наголо «цербера» присели на подлокотники с двух концов дивана, перегораживая  проход к хозяину. Скорее статусная атрибутика, чем   необходимость. Будь в замке действительно опасно, «волкодавы» действовали бы куда, как профессиональней. Но… сеньор Кардильяни ( как он числился в гостевых книгах), изволил отдыхать, и, охрана  самозабвенно предавалась тому же занятию, выполняя роль «декораций» и «мальчиков на побегушках», когда Маэстро приходила в голову какая-нибудь блажь.  Впрочем, посмотреть на молодых мужчин было приятно. Похожие лицом (братья, как никак), они разительно отличались характерами и одеждой.
В безукоризненном белом костюме своеобразного кроя, Кинг, неторопливо и любовно набивал трубку душистым, крепким табаком, пока Конг, красуясь оголенным торсом, начищенными штиблетами тонкой кожи и немыслимого кроем джинсами, вертел цепочку с брелками между пальцев и рассматривал мальчонку- раба.
Тихий, спокойный вечер в баре, перед сном, пара разложенных пасьянсов и немного виски, что может быть лучше для далеко не молодого мужчины, чья буйная молодость и энергичный расцвет сил остались позади?

В комнате было душно, и даже ночной ветер с залива не приносил прохлады, не заглушал тяжелый запах гноящейся, воспаленной плоти, лекарств и  антисептиков. Пожилой, но еще крепкий, если бы не рана,  мужчина лет шестидесяти лежал на широкой постели, прикрытый до пояса простыней. Левая сторона груди была закрыта бинтами с бурыми, ржавыми пятнами, пестрящими вкраплениями свежих подтеков крови и зеленоватой плесенью гноя. Тусклый взгляд  глаз в сетке кровяных сосудов белков тяжело двигался по дуге  окруживших постель мужских фигур с мрачными масками – лицами.  Гробовая тишина с тихим позвякиваем игл шприцов о металл медицинских лоханок, тяжелое, с сиплым присвистом дыхание умирающего человека.
-Гуго, не стой истуканом и сделай морду попроще. У меня зубы сводит от твоего вида. Ты думаешь,  старик Алессандро не знает, что у тебя сейчас на уме?  Я вижу  тебе насквозь. Всех вас вижу.
Голос умирающего дона захлебнулся в приступе кашля, и доктор, оттесняя толпу, склонился над ним, вливая в вену новую порцию тающих, как снег на солнце, минут жизни. Старик лежал закрыв веки, пока сильнейший стимулятор,  растекаясь по венам, заставлял легкие вдохнуть еще раз воздух, сердце удариться о ребра, прогоняя зараженную кровь, нейроны мозга активизироваться, удержать еще на несколько минут в этом мире   закованную в клетку немощного тела недюжинную личность. Настенные, старинные часы отсчитывали минуту за минутой в вязком, душном воздухе. Длинная стрелка сдвинулась на пять делений, прежде чем морщинистые, потемневшие веки вновь открылись. Рука, бессильно лежащая на простыне, приподнялась, снимая со второй массивную печатку со стилизованной гравировкой в форме апельсина на отполированной губами плоскости .
-Вито, возьми. Такова последняя воля дона. Все остальные – вон из комнаты.

В левом столбце собралась незаконченная тремя картами масть, прикрытая неудачно вынутой из колоды шестеркой, которая не пристраивались ни в один ряд. Пожилой мужчина неторопливо отпил из стакана, наполненного прозрачными кубиками льда, и пальцем подманил позвякивающего брелками охранника. Что-то тихо произнес.
Тот кивнул, поднял  и прошел к сидящему за роялем таперу.
- Хватит рассиживаться. Сеньор желает послушать  «Ave Maria».
Взяв недопитый бокал  с шампанским из рук музыканта , охранник небрежно выплеснул содержимое в стоящий рядом  с роялем горшок с цветком

Отредактировано Маэстро (2009-10-26 00:40:18)

Позолота, парчовые разводы светотени, карточный крап ламп вполнакала сквозь бахрому абажуров, аквариумные плывущие интерьеры, ароматические свечи в богемском хрустале.
Кажется,  мы все плывем на многоэтажном океанском лайнере в никуда, и на верхних палубах танцуют медленный фокстрот пары в полудреме, а под каблуками танцоров,  под переборками, в технических трюмах, неустанно в жару и чаду работают механизмы, рычаги, коленвалы, шатуны, пышущие жаром адовы топки, назначения которых не знает никто.
И стрелка на манометре парового котла уже дрожит, на разрыв, еще чуть-чуть и красная черта. Bigbadaboom! - как пишут на облачке взрыва в комиксах.
Огни в туманном  океане.
Огни вертепа – гранатовые, русалочьи,  голубоватые, как белки глаз мертвеца в морге, белесо-перламутровые, как солоноватые, даже на взгляд, капли семени.
Кто первый крикнет капитану: "В борту пробоина, сэр!"
Оркестр до последнего не покинет палубу. Сохраняйте спокойствие, джентльмены, шлюпок на всех не запасли.
Вечер в барной комнате продолжался.
Золоченая гильотинка отсекла кончик номерной сигары ручной катки.
Застонал в полусне курчавый мальчик на коленях старика-импотента – тот стряхнул  пепел  на головку его обрезанного члена.
Плотные мясистые лица господ-толстосумов: золотые и янтарные запонки, шелковые лацканы смокингов, белые, как сало, проборы залаченных гангстерских причесок.  Все движения, как в тяжелой воде, через силу, через свет. Зрение дробится, как узоры калейдоскопа, сигаретный дымок винтом в незримыые продухи вытяжки  сквозь черный ром или арманьяк, налитый на два пальца в стакан с толстым дном.  Тонко трескались кубики льда в бокалах.
Сегодня не мой день, -  остро подосадовал Лулу.
После полудня неудачная интрижка с хорошеньким лифтбоем (милый ребенок из обслуги, резвушка, зубки и повадки, как у наглой белки в Булонском лесу). Гаденыш наобещал с три короба, взял деньги вперед, а как дошло до дела, извинился, мол, "месье, я  в душ, подмыться", и,  пока Лувье жадно курил  на балконе и ждал, поглаживая сведенную, переполненную мошонку,мальчик сбежал. Оказалось, у него было прозвище «Доминик-динамо».
Потом звонок на сотовый из Лиона от отца, знакомый до тошноты, ржавый скрип:
- Алло,  Марти, сынок. Ты еще жив? Как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, papa, Не дождешься. Чувствую. Отбой.
Все, завтра же сменю сим-карту.  Я же просил тебя, старая сволочь, раз и навсегда забыть мое паспортное имя.
Глоток ледяного «Moet&Chandon» на сцене пришелся как нельзя кстати (и не просто "кстати", а поверх 150 коньяка, 50 черного рома, и 50 виски) – Лулу в этот день забыл о железном правиле не понижать градус.
На оставленной умелым дизайнером участке кирпичной кладки,  близ барной стойки неровно прыгал белый прямоугольник кинокадра. В рассеянном луче проектора плоский черно-белый Чарли в мешковатых штанах с тросточкой в руке улепетывал от полицейских, опрокидывая лотки с овощами и поминутно приподнимая котелок.
На экран смотрели только двое – модный фэшн-фотограф из Лозанны с лицом испитой сифилитички, и смуглый, как из мореной кожи сшитый, кувейтский магнат в европейском костюме, которого ничего не интересовало, кроме тысячных рысаков. Раб в боксерских перчатках стоял на коленях между его ног и трудился гуттаперчевым ртом в расстегнутой ширинке араба.
Лулу стеклянными от выпивки, возбуждения и зависти глазами следил за тем, как перекатываются на широкой лоснистой спине минетчика мускулы.
- Хватит рассиживаться. Сеньор желает послушать  «Ave Maria».
Хлестом – в вазон – опивки шампанского.
Янтарные круглые капли, зависли на долю секунды в пустоте и рассыпались вдрызг.
- А? Что? – Лулу передернулся, крутанул  винтовой табурет.

Снизу вверх из-за огней сценической подсветки на него пялился амбал, скалил белые, как чищенный миндаль, зубы. Амбал поиграл брелоками и внятно повторил приказ.
Размечтавшийся Лулу даже не заметил, от чьего столика он подошел.
Секьюрити. Горилла. Хам!
Пианист оторопело глянул на свои пальцы, из которых охранник вырвал лилейный бокал.
Густой румянец вспыхнул на спелых щеках, его не смог скрыть даже умелый выгодный макияж.
Выхоленное  лицо Лулу приобрело такое выражение, которому бы позавидовала королева Виктория, если бы пьяный забулдыга предложил ей: "ну что, старушка, перепихнемся разок по-собачьи?"
Зрачки расширились,  как от хорошей понюшки кокаина.
Никто. Не смеет. Так. Ко. Мне. Обращаться. Я... Я вам не сопливый  раб с елдой наружу. Берите выше. Я...  вы еще пожалеете... Я на особом положении... У меня связи. Вес в обществе. Я выше вашего безвкусного блядушника!
Лувье сдержался, уничтожил охранника ледяным прищуром,  вольготно расставил ляжки в безупречно скроенных брюках, и заворковал, медленно наматывая локон на указательный палец.
В его бархатном баритоне смешался мед, стрихнин и колотое стекло, он с презрительной издевочкой растягивал слова:
- Ах-ха... Передай своему, «сеньору», что короля играет свита.  Ему пора освежить кадры. Или поучить тебя вежливости.
- Лулу лениво очертил языком  пухлый розовый рот, просмаковал сладковатый вкус стойкого ванильного блеска для губ.
- Не мешай мне работать, цыпленочек.  Налево кругом – марш. Bye, baby.
Пианист отвернулся и небрежно, с показной легкостью, разбудил клавиши, так будто они были раскалены. Усмехнувшись, Лувье выдал беглую драйвовую  импровизацию на  «When The Saints Go Marchin».
Лулу часто  возмущенно дышал, отдувал пряди от капризного рта,  чайная розочка подскакивала на лацкане фрака.
Круглые фонарики-подсветки рампы сменили свет с лунного на брусничный.

Отредактировано Луи Лувье (2009-10-27 05:22:16)

И столик, и диван окрасились в алый, слились по цвету с белоснежными манжетами рубашки, искры бриллианта в дорогих запонках пощекотали взгляд.
Отличный кофе, великолепный коньяк. Напитки мягко обволакивали рот, расправляли лепестки тонкого послевкусия. Сейчас Роберт был готов откинуться на спинку дивана, застыть, погружаясь в мир ароматов и вот так провести остаток своей жизни.
Нирвану, подступающую к нему на мягких кошачьих лапах, вспугнул голос тапера.
В сахарном кокетливом голоске метались истерические нотки.
«Приучить вежливости»… «цыпленочек»…
Уголки губ на бледном лице с закрытыми глазами чуть дрогнули в предвкушении.
Комнату заполнила нервная музыка, рожденная кончиками пальцев оскорбленного и взволнованного музыканта.
Мелодия металась так же истерично, как звучал голос тапера пару секунд назад и вдруг захлебнулась страшным жалобным криком рояля.
Роберт открыл глаза и повернул голову.
Белоснежно улыбающийся инструмент обезображен непристойно вжатой в его улыбку пухлой смятой щекой тапера. Кокетливое гнездышко напомаженных губ перекосилась гримасой циркового урода.
Светлые кукольные кудри безжалостно намотаны на рельефно выписанный в мягком свете кулак  высокого бритоголового охранника.
Визуальный кадр сильной руки, резко огладивший клавишную улыбку и вырвавший из недр инструмента восторженный вопль от неожиданно полученной садистической ласки и тапера насаживают ртом на дуло невозмутимой беретты, волокут на пинках к дальнему дивану на котором расположился синьор Кардильяни, полностью поглощенный своими картами.
Голоса стихли, только картинка с бессмертным комиком беспечно мелькает на стене, да низкий, хорошо слышный Роберту голос итальянца, попросивший его «ножичек» и осведомившийся о причине его проступка.
Последний глоток не успевшего остыть кофе, мягкая улыбка:
- Все так же, как и всегда, синьор Кардильяни. Выгода. Партия продолжается.
Мимолетный перерыв в три года и снова приглушенный свет, выхватываемый абажуром лик пожилого итальянца, его неторопливые движения и глубокий голос уверенного в себе человека.
Служитель, уже приводящий потревоженный рояль в порядок,  метнулся в сторону, давая дорогу Роберту.
В руке тот самый игрушечный ножичек с массой восхитительно полезных лезвий и приспособлений.
Теперь Крэнборн был у самого столика и никто из присутствующих уже не мог слышать его.
- Этот рыжий является ведущим врачом педиатром известной французской клиники. Я его узнал. Симпатичная случайная встреча. Светило медицины. Я полагаю, что соглашусь на его предложение передать в мой благотворительный сиротский фонд небольшую сумму денег в качестве гарантии, что его маленькие шалости не станут достоянием гласности. Я умею убеждать людей.
Лезвие белоснежной улыбки сверкнуло между раздвинутых губ. Роберт протянул на раскрытой ладони свой сувенир и мельком глянул на откляченный зад несчастного тапера. Ему так и не удалось разглядеть лицо отчаянно смелого пухлого человечка. Зато обтянутый светлой тканью жирный зад помпезно выставлен на всеобщее обозрение. Ткань брюк так сильно натянулась по шву, что достаточно одного легкого движения маленького лезвия и распадется, вывалив белесые телеса, облаченные в… м-м-м… такой зад вернее всего привычен к тугим кружевным стрингам.
- Рад приветствовать Вас, синьор Кардильяни.

Партия продолжается…

Отредактировано Роберт Крэнборн (2009-10-27 16:12:23)

Воспоминания

Бок болел... Рассаженная ножевая царапина оказалась глубже, чем обычные. Глубже, чем думал сам Хуго... пока не сообразил в запале драки с портовой бандой из арабского квартала, что очень уж мокрая стала сбоку рубашка... посмотрел и тут же повело. Не от вида расплывшегося пятна на выгоревшей до белёсого под сицилийским солнцем ткани. Просто повело. От слабости, от шума в разбитой у виска башке. Но это лишь придало ярости, жгучей, белой и безумной. Нож сам вывернулся в руке, как учил дядька Боччо, корсиканским захватом. Дальше... Никто не оттаскивал, никто не кричал, мир смазался, остановившись лишь в момент густого болезненного дыхания, когда стоял, в кровище, кто-то валялся, извиваясь, держа свои кишки в руках, кто-то уже не извивался, потому что кровью дышать не смог, не сумел. *Вторая улыбка*... выплыло из памяти название этого разреза над кадыком... так говорил Боччо. Вот тогда поднялся вой... арабы выли. Сильные пальцы вцепились в плечи, разворачивая, лицом к мареву дальнего проулка. Проходные дворы и утёртые в ноль вереницы улиц-лестниц, крысиные норы, чёрные ходы лавчонок, забитые картоном и овощами, слились в единый тоннель. Где-то посередине этого бега стал падать, удивляясь неустойчивости собственных ног...
Бок болел... Теперь болел тупо, надсадно. Спрятанный под белую марлю, залепленный и зашитый маленьким сухим старичком, что оказался доктором Семьи. Приходил Боччо. Сказал, что лучше пока остаться на вилле дона Аримьяни. Хуго не спорил. Только боялся за мать. Боялся пощёчины от неё, когда она высоким перепуганным до сипа голосом скажет, что надо было раньше бояться. Такая же пощёчина когда-то досталась и отцу. Потому, как только разрешили, позвонил в лавку, услышал чуть прерывающийся в плаче мамин голос и расслабился. Всё хорошо. Хотелось бы так думать и Хуго. Мать настойчиво просила пойти, поблагодарить дона Аримьяни. Пообещал. Пошёл.
Бок болел... Но видимо, простреленная разкуроченная грудная клетка дона болела сильнее. Зависнув, Хуго смотрел, на эти бредовые попытки дышать отёчными лохмотьями и удивлялся - как дон Алессандро ещё жив? Видимо, этим вопросом задались и другие люди. Приближение и голоса спугнули отчего-то Хуго, он отступил за дверь ванной комнаты, дыша смесью запахов лекарств, пользованных бинтов и смрада умирающего, беспомощного человека. Разговор, что двое озвучили шёпотом, прикрываясь стыдливо от бессознательного дона, быстро, пока не зашли в комнату остальные шишки Семьи поверг Хуго в холодную мрачность. Забившись за шкафчик, мальчишка пережидал с резко и болезненно колотящимся сердцем. Пиздец... Перекрой власти в клане. Надо быть олигофреном, чтобы не сообразить какая кровавая баня начнётся. Боччо рассказывал много своему племяннику из истории острова. Чикаго отдыхает.
Высунувшись настороженно, когда установилась плотная мёртвая тишина в комнате, Хуго наткнулся глазами на взгляд сидевшего камнем человека. Второй камень лежал сзади, уже не человеком. Словно то, что умерло там, переместилось в другого. Этого синьора Хуго знал. Именно о нём говорили двое, что переполошили мальчишку. Повисло тягучее смоляное мгновение. Болезненно решая для себя - как поступить, Типполи завис взглядом на синьоре. Что обрушило вечную настороженность, воспитанную жизнью на острове мафии, Хуго так и не осознал. Выдвинулся в комнату, шальной мухой нарушая тишину, что раздавила всю иную жизнь, ломко сказал:
-Синьор... я слышал... в конце аллеи вас будут ждать... четыре ствола... не ходите туда.
Шагнул в сторону, огибая отмеченного смертью, отмеченного мёртвым доном... словно уже и не существующего синьора с таким тяжёлым взглядом.

Отредактировано Хуго де Крё (2009-10-27 17:32:13)

Наги не отвел глаз, когда незнакомец посмотрел прямо на него, и ответил легкой улыбкой на его оценивающий взгляд. Наги уже собирался встать и пересесть к мужчине, но его отвлекло представление у рояля. К пианисту подошел какой-то амбал, а затем потащил его к пожилому мужчине, сидевшему в другом конце залы. Затем к ним подошел еще один мужчина.
-Кинг, сынок, помоги нашему дорогому гостю. Мне кажется, брючки ему тесноваты. - Донеслось до Наги. Парень улыбнулся и с удвоенным интересом стал наблюдать за развитием событий.
"Да, такого я еще, пожалуй, не видел, - думал Наги, - публика здесь еще порочнее и извращеннее, чем я себе представлял. Интересно... этот мужчина... ему нравится наблюдать за этими людьми?"
Парень вновь обернулся к темноволосому мужчине, но по его лицу не было понятно, как он ко всему относится. Допив глинтвейн, Наги встал и пошел через зал к тому месту, где сидел темноволосый.
- Можно? - Наги указал взглядом на кресло и не дожидаясь ответа, сел. - Интересно тут, правда? - Наги кивнул в сторону пожилого мужчины и пианиста.

- Довольно необычно, -  Наги пожал плечами и неопределенно махнул рукой, проигнорировав первый вопрос мужчины. Он не хотел показывать, что настолько жестокое обращение с людьми и настолько извращенные нравы для него не особо привычное дело, но так же и не хотел врать, что ему все это очень уж нравится. - За ними довольно интересно наблюдать, но в принципе особых чувств во мне эта сцена не пробуждает, - договорил, наконец, Наги, найдя подходящее соотношение между правдой и ложью.
Он слегка отвернулся, ища глазами официанта - после двух глинтвейнов хотелось продолжения - и ему на глаза попался парень, выступающий на сцене. Молоденький, обнаженный, с хвостом из перьев и с силиконовой грудью... Наги поморщился - таких он не любил. Нет, даже не не любил - на дух не переносил.
Четыре года назад. Он и Крис идут по темной улице в гей-клуб. Там должно было быть травести-шоу. Наги тогда еще только исполнилось 18 и это был едва ли не его первый поход в ночной гей-клуб. Они шли, и Крис что-то увлеченно ему говорил про то, как они хорошо оторвутся этой ночью и что ему, Наги, все точно очень понравится. Наги кивал, не сильно вслушиваясь в слова Криса - ему был интереснее народ, собравшийся у клуба. Там были взрослые, на вид лет 30-35 мужчины, тонкие и женоподобные парни в обтягивающих и прозрачных футболках, совсем молоденькие мальчики, наверно такие же, как они с Крисом и достаточно пожилые тоже встречались... Они все заходили в клуб, из-за дверей которого доносилась громкая музыка и разноцветные блики света.
Они с Крисом зашли вместе со всей этой разношерстной толпой и парень сразу же потащил Наги к бару. Они заказали по коктейлю и стали ждать шоу - оно должно было начаться уже с минуты на минуту.
Наконец, грохочущая музыка стихла, и началось представление: на сцену вышли женщины в красивых платьях, очень ярко накрашенные, с разноцветными боа из перьев. Они стали танцевать и даже относительно неплохо, но было в них что-то странное - слишком широкие плечи, грубые лица, мощные руки. Присмотревшись получше, Наги понял, что это переодетые мужчины и ему стало противно. Публика же кричала и аплодировала выступавшим – им это явно нравилось, но Наги этого понять не мог и с тех пор заработал себе стойкое отвращение ко всем подобным развлечениям геев.
Хотя, стоит признать, что после травести-шоу они с Крисом действительно очень неплохо провели время…
Наги наблюдал за мальчиком, целиком углубившись в свои воспоминания. Крис, Крис… они расстались из-за того, что Наги порядком поднадоело активно проводить время каждый день и ночи напролет заодно, особенно, когда наутро его ожидала учеба, затем сменившаяся работой. Крис же считал, что молодость надо провести ярко, так чтобы запомнилось на всю жизнь. Возможно, он был прав, а может и нет, но в любом случае – когда они наконец-то расстались, это стало облегчением для Наги.
Наги тряхнул головой – отгоняя мысли о прошлом – он был здесь и сейчас и пытался познакомиться с мужчиной, и сидеть с отсутствующим видом вовсе не входило в его планы.
- А Вы тут уже бывали? И да, я тут впервые, - Наги решил все-таки ответить на ранее заданный ему вопрос. – И не очень пока тут ориентируюсь. Возможно, Вы могли бы мне рассказать что здесь и как? – Наги еще раз улыбнулся. – О, и прошу меня простить – я забыл представиться. Мое имя Кайро.

Отредактировано Наги (2009-10-28 22:04:02)